крыл.
Я не помнил всех деревенских поимённо, кроме шустрой бабки Маланьи, торгующей своими огородными разносолами на рынке. Ну и ладно. Пришлось не солоно хлебавши топать дальше. Следующий дом тоже оказался пуст. А вот в окне бабки Маланьи тёплым янтарным светом горела керосинка.
Мы кричали со двора, и, наконец, где-то в её старой, ещё довоенной с виду хате хрипло затявкала собака. Бабка шустро открыла дверь, крепко держа в руках остро заточенный серп. Мы опешили и попятились, чуть не зацепившись за просевшую ступеньку. Маланья цокнула языком, выставляя напоказ щербатые зубы.
Леший первым пришёл в чувство и чуть пискляво, но выдавил из себя:
— Добрый вечер. Мы… — замямлил он, зачарованный блеском серпа.
— Заходите, чего уж там, — сказала бабуська, прищурившись как следует, осмотрев нас, на пару минут став похожей на сморщенную сливу. Из-за спины Маланьи резво выглянула лохматая мордочка мелкой собачонки, которая тут же зарычала.
— Тыц, Куська, — сказала бабка собаке и слегка пихнула её ногой, возвращая в дом.
Мы вошли в предбанник, дальше в хату Маланья пока не пускала. Внутри, за закрытой, обитой мягким войлоком дверью, по-родному уютно всем телом ощутилось тепло — и в ноздри ударил запах хвойной смолы. Наверное, она топила печку еловыми поленьями.
— А ну, молодежь, руки из карманов вынуть! — резко сказала Маланья, наставив на нас серп, опять огорошив и заставив раскрыть рты от неожиданности. Затем бабка ловко обыскала нас, даже не запыхавшись, и только тогда, удовлетворённая проведённым осмотром, впустила в хату. На самодельной полке под разлапистой вешалкой сиротливо стоял старый дисковый телефон.
— Трещит гад, — сказала она, указывая на телефон длинным пальцем, — и телевизор тоже не пашет, — продолжила разговор. — Радио вот час назад как заглохло. И знаете, добрые молодцы, — прошептала бабка, точно делясь с нами страшным секретом, — я слышала крики на соседнем дворе. Орали дико, точно кабана резали. Только вот не вышла я с хаты, побоялась. Куська и то вот хвост поджала. Не к добру это, скажу я вам, — вздохнув, выговорилась Маланья. — Ох, не к добру, — повторила она.
— Можно у вас подзарядить телефон? — выслушав её и переждав пару секунд, когда бабка снова посмотрит на нас, попросил я. — Мы позвоним в город, вызовем полицию, у меня это… тесть пропал, — я кашлянул, уточняя.
— А у меня кошка ещё вчера, как дождь начался, пропала. Ох, выла где-то в огороде окаянная. Хоть уши затыкай. А ты, милок, — обратилась бабка к Лешему, точно и не слышала мою просьбу, — чаю липового с мёдом не хочешь?
Леший застенчиво улыбнулся и, пожав плечами, сказал, что с удовольствием выпьет чаю.
Пока мой обаяшка кореш согревался чаем, я подзаряжал смартфон, радуясь, что зарядку удалось впихнуть в настенную розетку. И, пока телефонная батарея потиху оживала, я спросил у бабки, ласково поглядывавшей на Лешего, точно на родного сына:
— У вас тут много народа живёт? Или больше просто выкупленные дачи-участки приезжих, городских?
— Эх, сынок, местных немного, десяток едва наберётся. Сивой, местный забулдыга, через пару домов живёт. Пару моих товарок-одногодок живут через два дома. Продавщица сельпо, старая дева Алка, с матерью-инвалидом в кирпичном домишке проживает. Да давным-давно отлучённый от церкви поп в самой дальней хате из всех тутошних хат кротом нелюдимым обитает, а остальные дома, — зевнула она, — так, дачи. — Либо просто пустуют, брошенные, да ещё недострой кругом, — пояснила Маланья и, снова смачно зевнув и наконец более приветливо глянув на меня, неожиданно предложила чаю.
Чай согрел, придал сил. Леший без стеснения заедал мёдом. Сластёна. Наконец чуток подзарядился телефон. Я сразу позвонил в полицию. Равнодушный оператор сообщил, что сеть перегружена и все звонки перенаправляются на автоответчик. Я позвонил в МЧС. В ответ услышал то же самое дерьмо. Я в сердцах выругался про себя, сжимая кулак. Тестя нужно найти. Я задал бабке прямой вопрос:
— Так, сколько деревенских мужиков поможет мне в поисках Сергея Ивановича за солидное вознаграждение?
— Если добудитесь их, голубчики, — не то крякнула, не то усмехнулась бабка, — то за водку не откажут высунуть свои носы из хаты даже в такую, прости Господи, срань мокрячью, — сказала Маланья и погладила свою Куську по чёрной макушке.
— Благодарим, Маланья, — сказали мы с Лешим в унисон и поспешили покинуть хату.
— Кстати, бабка, добро не забудем, — застопорился я у порога и добавил, протягивая ей свой телефон с подзарядным: — А можно, мой телефон ещё чуток на подзарядке побудет, пока по деревне бегать будем?
Она взяла телефон, кивнула и заперла дверь.
Дождь слегка уменьшился, а вот ветер никак не сбавлял напор. Мы с Лешим включили фонарики и поспешили обойти дома остальных соседей. Нам чертовски сильно требовалась помощь.
Снова нарвались на пару пустующих домов: неужели снова дачи? Да не верю. Хоть пусть мы видели дома смутно, почти что в кромешной темноте да при тусклом свете фонаря, с виду они совсем не походили на дачи, тем более на недострой.
Мелкие покосившиеся хатки и такой же прогнивший забор могли быть либо просто нежилыми, либо являлись пристанищем деревенских обывателей.
Мы, как могли, ускорили темп и, сопротивляясь ветру, пёрли дальше.
Сивой, или как его там звали, дверь не открыл. Он на всю громкость слушал в хате музыку. Старые, совсем ещё довоенные песни. Бухает, наверное — переглянувшись, подумали мы и вошли в дом. К удаче, дверь была не заперта.
В хате разгром, а сквозь единственное незаколоченное окно свищет ветер. И пусто кругом, хоть шаром покати. Мы выключили стоявший на табуретке у железной кровати магнитофон-радиоприёмник. Обыскали весь дом и даже в сарай заглянули. Всё, что нашли, — следы когтей на мокрых, точно заиндевевших стенах. И размытые широкие следы на полу, в комьях грязи.
Бред какой-то. Переглянувшись, мы с Лешим поспешили до следующего дома. Происходило что-то не вписывающееся ни в какие рамки. Куда в здравом, даже в пьяном уме можно было уйти в такую погоду?
По пути следовали один за другим пустые дворы и ни единой будки, из которой бы нам вслед зарычала сраная шавка. В обычную пору здесь пешим ходом вообще не пройти — мигом облает разношёрстная свора, не разбирая чужих и своих. Поэтому я утром в выходные дни тут и не бегал. Только в сторону тихой и спокойной Камышовки.
Мы обошли все пустующие с виду дома стороной. Нигде не горел свет. Как вымерли все, причём разом. Усталость злобно играла по взвинченным нервам.
Дом попа-расстриги находился в самом конце дороги. Он заметно отличался от всех домов в деревне. Затейливые рисунки на стенах точно из русских народных сказок: рыбки, морские города, русалки, кони, богатыри на мощных лошадях с развевающейся гривой. Сделанные вручную лебеди из шин и пластиковых бутылок, а также украшения из стекла на клумбах, на крепком и ладном заборе и навесе над парадной дверью.
Мы громко постучали в деревянную калитку. Мужчина в куртке с капюшоном на голове вышел из дома, заметно покачиваясь, точно пьяный. Высокий и тощий, с всклокоченными волосами и заскорузлой бородой, он буркнул нечто, сродни не то неясному вопросу, не то приветствию. Затем рыгнул, укрывая рот рукой, — и жестом дал понять: мол, заходите в дом.
Внутри было удивительно чисто и обставлено по-спартански скупо. На стенах красивые иконы. Полка, плотно уставленная книгами. Выбеленная известью печка. Окрашенные в неброский цвет стены. Чистый дощатый пол, и ни в едином углу ни следа паутины, ни соринки.
На столике расставлена нехитрая снедь. Картошка да огурцы, крохотный брусок сала да большая, почти пустая бутылка самогонки.
Я всё разглядывал то хату, то мужика да думал, стоит ли просить его о помощи. В состоянии ли хмельной поп нам помочь?
Леший всё пялился то на люстру, то на красиво размалеванный потолок. Наконец бывший священник покряхтел и спросил, зачем пожаловали. Я вздохнул и рассказал ему всё разом — как про тестя, так и про незваных гостей. Мужик взялся за голову и сказал:
— Эх, а я думал, помощь по хозяйству какая нужна, и вдруг ещё самогоночки или водки мне за то перепадёт. Но, видно, на всё воля Божья.
— Так вы поможете нам или нет?! — воскликнул я, начиная терять терпение.
— Вишь, сынок, когда водочки нет, сил нет. Каб водочка на столе была, так сразу принялся бы я за дела, — усмехнулся бывший священник собственной нелепой шутке и внезапно, чуть помпезно представился, протягивая нам жилистую руку: — Анатолий. Но, можно просто Толик.
Я сказал, что водка есть дома.
— Ну, тогда я соберусь, что ли, — хмыкнул священник и юрким ужом стал суетиться по хате, собираться.
Вскоре мы втроём выбрались на улицу, Леший со священником потащились ко мне домой, а я зашёл снова к бабке Маланье за телефоном — и очумел, когда разглядел, что…
Окна в её хате были разбиты, а в комнате гулял себе раздольно ветер, от собаки Куськи остался только хвост, да ухо, да пятна крови на полу, и скрученный в бараний рог серп. Меня заколотило от гнева, злобы и всё усиливающегося страха.
Снова взгляд впечатался в царапины на стенах. Я выругался, когда обнаружил, что мой телефон раздавлен, как жук, по полу. Штекер с корнем выдернут вместе с розеткой. Твою ж мать. Холод прошёлся по позвоночнику, я буквально ощутил чей-то пристальный взгляд. Но вокруг только влажные, едва покрытые налётом изморози стены. И всё же… Я пулей выскочил из хаты и поспешил за Лешим и бывшим священником вдогонку. Не чувствуя ни ветра, ни капель дождя, злобно бьющих в лицо.
Вернувшись в дом, мы попали в самый разгар переполоха. Все взволнованные и на ногах, даже малая Ленка.
Наташка взяла меня за руку и, точно заговорщица, прошептала мне на ухо: мол, наверху не всё ладно, и мне нужно всё это увидеть самому. Я только кивнул, глядя в её обеспокоенное лицо с нервно поддёргивающимся веком левого глаза.
Казанова стоял в гостиной и выглядел так, точно получил обухом по голове. Бледный, потный, взъерошенный, он глушил коньяк прямо из бутылки, как воду. На нас не смотрел и криво так, психованно улыбался.