Брат Кощей устранился, и она всё взяла на себя. Решила, что Велизарий будет похоронен здесь, в городе, в склепе кафедрального Даниловского собора. Он не имел никакого отношения к Волхову, кроме того, что скончался здесь, но другого решения Марья не видела.
Коломна взял на себя организацию похорон. Марья настояла, чтобы церемония прошла тихо, среди своих. Обстановка не располагала к пышным торжественным ритуалам, да и вряд ли удалось бы собрать статусных гостей. В иное время – пожалуй, но сейчас…
Сейчас все отсиживались по углам и переваривали оглушительную новость последних дней: Бессмертный вернулся! И не просто вернулся, а примирился с сестрами. А значит, Золотой город, Волхов и Скальный Грай теперь союзники. А формирование такого сильного альянса перекраивает карту мира и требует осмысления новой реальности. Не до трупа Велизария сейчас сильным мира сего. При всём уважении к старому учителю…
Если честно, Марье тоже было не до Велизария. Костик не шёл у неё из головы, из Малахита третий день не было никаких известий, и она изводила себя, не зная, за что взяться и с чего начать. Похоронами она занялась, чтобы хоть чем-то отвлечь себя от беспокойства хотя бы на эти пару дней.
Странно, но об Аддоне она совсем не думала. Хотя кому, как не кагану, решать было судьбу останков старого советника двора? Но ни у кого и мысли не возникло посоветоваться с ним. Марья вообще вспомнила об Аддоне, лишь когда Коломна спросил, приглашать ли кагана на похороны и на поминальный пир. Она несколько секунд напряжённо смотрела на дьяка, пытаясь понять, о чём это он, и только потом кивнула – ну конечно, как же без него. Ко всей кутерьме последних дней молодой каган не имел никакого отношения, и обижать его лишний раз не имело никакого смысла.
На поминальной службе Аддон стоял потерянный и бледный, испуганно бегал глазами по сторонам и явно не знал, что ему делать и как себя вести. Лишившись в один день обоих своих советников и покровителей, он растерял всю свою надменность и отсиживался у себя в покоях, стараясь никому не попадаться на глаза. Когда подошла его очередь прощаться с Велизарием, он не сразу сообразил, чего от него ждут, пока Соловей довольно чувствительно не пихнул его в бок, указав кивком на гроб. Только тогда Аддон понял, засуетился, не зная, куда девать руки, и скованно подошёл к гробу.
По настоянию Марьи Велизария обрядили в белое с золотом. Белое было символом чистого снега земли, в которой ему суждено было упокоиться, а золото – напоминанием о жарком южном солнце, которое он так любил. Велизарий так и остался южанином, и даже короткие халдонские холода переносил с трудом, не говоря уже про северные зимы.
Белое с золотом – это ему шло. Он смотрелся и трогательно, и торжественно, и, главное, успокоенно. Что бы там ни было, в чём бы он ни провинился, какие бы ошибки ни совершил, сейчас Велизарий заслужил покой. К Марье он всегда был добр и великодушен. И она отплатит ему тем же. Она попрощается с ним честно и достойно.
От дыхания колыхалось пламя свечей, под сводами храма раздавались погребальные песнопения. Аддон стоял над гробом, непроизвольно ёжась и кутаясь в рукава шубы. Как и Велизарию, ему было холодно в заснеженном Волхове, несмотря на шубу и меховые сапоги. Ему было неуютно, он чувствовал себя здесь чужим и одиноким и даже не знал, позволят ли ему вернуться домой. Тем более что дома, по сути, уже не было, и возвращаться ему было некуда.
На секунду Марье даже стало его жаль. Потом Аддон неловко ткнулся Велизарию в руку, отошёл от гроба, и жалость ушла. Не до того было.
К гробу подходил хмурый Соловей. Ольга, торопливо вытирая глаза платком, подводила грустных детей, Олега и Яну. Подходили брат с Еленой, льнувшей к нему даже здесь, над гробом, и с трудом скрывавшей улыбку под густой чёрной вуалью. От платка она категорически отказалась, и Кощей подарил ей круглую чёрную шляпку-таблетку с вуалью, чтобы хотя бы в храме она прикрыла лицо и не смущала народ своей бесстыдной жизнерадостностью.
Брат задержался у гроба на минуту или даже больше. Он молча смотрел на успокоенное побледневшее лицо своего старого учителя, и Марья знала, о чём он сейчас думает. «Я был прав, старик! – проговаривала она сейчас про себя за Кощея. – Я был прав, а ты ошибался. Вы все ошибались. Ну и видишь, что вышло?! Ах да, ты же не видишь. Жаль, старик, что ты не дожил до этого дня. Чуть-чуть не дожил. Я много бы что мог тебе рассказать».
Брат положил розу в гроб и наконец отошёл. Алая роза выделялась контрастным пятном на бело-золотых тканях. Марья невольно засмотрелась на неё и очнулась, лишь когда к гробу подошёл посол каганата в Волхове.
Она отвернулась, невольно посмотрев направо. Видимо, всё ещё надеялась, что он придёт. Но вместо Ивана неожиданно заметила посланцев чужого мира – Савостьянова и Кошкину, выглядевшую непривычно и странно в накинутом на голову платке.
Только через пару секунд Марья вспомнила, что сама вчера по просьбе Лики разрешила им присутствовать на церемонии. Вот только самой Лики не было, и раз она не со своей неразлучной подружкой Марго, то…
И, упреждающе склонившись к плечу царицы, Коломна уже торопливо и негромко шептал:
– Её высочество вместе с царевичем отправились в Ясенево, велели не ждать.
Марья почувствовала, как раздражение колыхнулось в груди, и тут же постаралась взять себя в руки. Ведь просила же она Ивана не делать этого! А он мало того, что её не послушал, так ещё и Лику с собой потащил. Ну вот зачем? Неужели не понимает, как всё это будет выглядеть?
Она всё-таки сдержала себя. Лика не обязана быть с ней, да и Иван, строго говоря, тоже. Всё-таки это не официальная церемония, требовавшая его непременного присутствия. Но ведь даже Савостьянов с Кошкиной пришли, хотя они не имели никакого отношения к Велизарию! Неужели пасынку было так трудно послушать её?!
Марья глубоко вздохнула, прикрыв на секунду глаза, медленно выдохнула и подошла к гробу. Краем глаза она заметила, что Соловей дёрнулся было за ней, и почти незаметным, но решительным движением ладони остановила его. С этим она справится и без него.
Она положила ладони на край гроба и на какое-то время отрешилась от всего вокруг. От продолжавших звучать торжественных и величавых песнопений, от внимательных взглядов собравшихся, от тревоги за Костика, от всего того страшного и неизвестного, что вернулось в её мир вместе с братом. Она запретила себе сейчас думать об этом и просто смотрела на Велизария.
Слёз не было. Была глубокая печаль о целой эпохе, уходившей вместе со старым учителем, когда всё казалось понятным и разумным. Уходил не просто великий волшебник – уходил мудрец, к словам и авторитету которого были вынуждены прислушиваться в этом мире все. Да, не всегда соглашались с ним, но прислушивались к нему все. Даже Хранители, даже брат со всем своим стремлением доказать Велизарию, как тот не прав, даже он до последнего дня считался с ним как с единственным волшебником, кого он полагал хоть в чём-то лучше себя.
И вот Велизария нет. И только сейчас Марью накрыла такая волна вины, что она качнулась, чуть не упав. Ведь это она виновата в его смерти! Она же подозревала Сирин, она же догадывалась, что та выкинет что-то подобное. Можно было оградить Велизария от неё, предотвратить это бессмысленное и бесполезное убийство.
Но она не стала. Потому что понимала, что тогда Хранители не дали бы добро на сделку и брат не смог бы вернуться сюда. Жизнь Велизария стала ценой за возвращение Кощея.
– Прости, Велизарий! – прошептала Марья, склонившись над сухими скрещенными руками учителя. – Прости меня.
Она поцеловала его ладонь. Она не смогла заставить себя поцеловать его в лоб, не считала себя достойной этого после того, что сделала.
Старательно пряча глаза, она торопливо вернулась на своё место. Приложила платок к влажным ресницам, дождалась, пока смолкнут песнопения, и махнула рукой. Молчаливые послушники закрыли гроб крышкой, подняли и осторожно поместили в приготовленный склеп.
Марья не стала ждать, пока закончится церемония. Стараясь не смотреть по сторонам, но точно зная, что за ней как привязанные идут Коломна с Соловьем, она быстро направилась к выходу.
На сегодня она сделала всё, что должна была и могла. И надеялась, что всё остальное подождёт хотя бы до завтра.
До воинского кладбища в Ясенево было версты три, и в иное время Иван спокойно доехал бы верхом. Но сегодня с ним напросилась Лика, и он не смог ей отказать. Он говорил, что не стоит, что в Ясенево царевне совсем не место, что он ненадолго, что ей надо присутствовать на похоронах Велизария, что Марья заметит и разозлится, что они договорились и не надо им сейчас показываться вместе. Лика спокойно выслушивала и также спокойно говорила, что едет с ним.
В конце концов Иван сдался. Он знал: когда она говорит так спокойно, её уже не переубедить.
Он велел запрячь лёгкие санки. Было ветрено и морозно, Лика куталась в соболиную шубку, но ноги в лёгких сапожках мёрзли, и Иван накинул ей на колени шерстяную попону. Немного помявшись, обнял за плечи. Плевать! Пусть думают что хотят, пусть сплетничают, докладывают Марье. Это их последний день вместе перед многомесячной разлукой, и Лике придётся столько пережить, что он обязан хоть немного, хоть вот так её приласкать.
Бойцы, однако, были серьёзны и деловиты; на Ивана с Ликой внимания либо не обращали вовсе, либо делали вид, что всё нормально. Брат согревает сестру на холодном зимнем ветру – в чём проблема?
Проблема была в том, что Лики здесь не должно быть. И его тоже. Если бы он послушал Марью – а ещё несколько дней назад он бы послушал её, – он не поехал бы в Ясенево. Но после всего, что случилось за последние дни, после возвращения Бессмертного, после наглости Соловья, разгуливавшего по дворцу, после ареста Ферзя и всего остального в нём словно что-то сломалось. Он больше не верил Марье. Он не мог откровенно поговорить с ней и всё, что она говорила ему, воспринимал с плохо скрытой враждебностью.