Школа для дураков. Между собакой и волком. Палисандрия. Эссе. Триптих — страница 128 из 142

Александр отнесся к моим заботам с сочувствием и предложил проучить Афулу, подвергнуть ее за невзрачность иронии, пусть где-то даже и горькой, прибегнув для этого к жанру язвительной эпиграммы, желательно в древнеримском духе. А почему в древнеримском? – не уловил я идеи. Так будет значительнее, – сказал Александр, – а кроме того, Афула отлично рифмуется с Катуллом, особенно если он взят в винительном и родительном. Что верно то верно, но разве Катулл удостоил наш берег своим пребыванием? – спросил я соавтора. Не имеет значения, – возражал коллега, – поскольку доподлинно о Катулле никто ничего не знает, сплошные догадки, поэтому историческая щепетильность тут неуместна, тем паче что мы, поэты, проэты ли, птицы по определению вольные.

Письменные принадлежности были при нас. Приступили. Работали методом рэнга. Полученная болванка звучала недурно. Однако необходимость шлифовки сомнений не вызывала. А между тем, посмотрев на часы, Александр заторопился домой. Отшлифуем позже, наметил он, снова где-нибудь встретимся и отшлифуем. Тогда я сказал ему: не беспокойтесь, я отшлифую, если не возражаете, сам, и в ближайшем же будущем.

Но, как это часто случается в данной юдоли, довести нашу общую вещь до ума все как-то не удавалось, все как-то не доходили руки, все как-то так, словно где-то у Николая Васильевича, причем год за годом. Но вот я услышал о вечере и осознал, что данное Александру обещание выполнить надо незамедлительно. И поступил по-осознанному. И, наверно, не важно, что с таким опозданьем, не важно; разве секрет, что в конечном счете все более или менее сбудется, все обойдется, услышится и непременно уладится.

Только вы знаете, что случилось? В процессе шлифовки наша общая вещь из, в общем-то, эпиграммы преобразилась в нечто диаметральное, в нечто вроде похвального слова. Позволю себе так ее и назвать: Похвальное Слово Афуле.

Я посылаю это стихотворение из Венеции. Вам его прочитает милостивая государыня Ирина Врубель-Голубкина, а искренне ваш Соколов на гондоле – а вы как думали, марку надо держать, приходится соответствовать, стиль – это писатель, – он на гондоле отправится на Сан-Микеле и продекламирует текст старине Иосифу. Надеюсь, маэстро одобрит. Он ведь так дружен с Катуллом.

чтоб повидать катулла

заехал я в афулу

а в ней так много мулов

как умников в метуле

как мореходов в пуле

вот так там много их

а так как эти мулы

обличьем все катуллы

то самого катулла

с его немного снулой

улыбкой à la сулла

не различить средь них

вот так и получилось

случилось приключилось

ни дать ни взять примнилось

что будучи в афуле

не встретил я катулла

зато составил стих

афула ты афула

гульлива и вольна

бродя с моей фриулой

прокудливой хатулой

я не узнал катулла

бульварах твоих на

и вот сажусь на стуло

и думаю сутуло

зловредная акула

как ты меня обула

надежды обманула

вотще питал я их

и все ж как тот абду́лла

хвалю тебя за мулов

хвалю хвалою брата

за них таких лохматых

таких слегка горбатых

зато почти крылатых

изысканных таких

и хоть ты несмазлива

шепчу тебе я viva

афула full of мулов

афула мулов full of

афула лебедива

афула liebe dich

25 октября 2006, Венеция

Хлебников

«Где место вечной женственности под снарядами тяжелой ругани?» – вопрошал новобранец Велимир. Низменная и грязная среда запасного полка тяготила поэта. Какие меры взял он во избавление от? Сказался ли на комиссии Председателем шара и членом Теократического союза творцов? Вольница гениальной невменяемости – прибежище многих призванных.

Призван осенью шестьдесят второго, я тоже, помнится, огорчился армейским бытом. Не говоря о том, что звание рядовой отзывалось синонимом заурядный. И вот, не вытерпев маршировать до маршала, выбрал синдром неразорвавшейся бомбы. Из госпиталя в расположение части вернулся с победой. Отдавая последнюю дань достопочтенному мусорнику, удачливый белобилетник снял с бака крышку и обнаружил в нем стихотворный сборник: то был букинистический Хлебников. Какими ветрами, казалось понятным. Ведь даже в самой затхлой и нецензурной казарме обитают любители речи изящной. Находка отзывалась знамением. Знакомство с золотописьмом тончайших жил, о котором «до» – только слухом, стало школой неслыханной дерзости. В свою последнюю подшинельную ночь я навсегда осознал, что если выпевается бобэоби, то не следует наступать на уста собственной песни и приискивать эвфемизмов. И когда лиэлола боарро, а люнулула изазо, то нужно кричать об этом во всеуслышание. Открытие завораживало. Хотелось пельси пипапи. Хотелось бируры и гигогаго. Хотелось крылышковать. Говоря красиво и в третьем лице, он подверстал себя к человечеству и шагнул в несказанное «лебедиво». Юношам брюсовским, бледным, с горящим взором, и юношам маяковским, румяным, обдумывающим житье: поступайте по Хлебникову, живите-ка беззаботно, усмеяльно смеясь. Но творите, всемерно мытарясь, всемирно скитаясь.

Хлебников. В этой судьбе проблема «художник и общество» сказалась со всею неразрешимостью. Искусство – средство познания неисповедимых путей. Художник, обреченный на странствия по ним, – Агасфер. Он – живой и бродячий иероглиф вопроса. Вопросы, которые он предлагает миру, не имеют ответов. А значит, и эта согбенность неисправима. Явление Агасфера народу – тревожно. И если не явно, то тайно – гоним. По Цветаевой: «Все поэты – жиды». По Синявскому: «Писатель всегда и повсюду враг». Будучи поэтом для поэтов, Хлебников был и остается лишним среди лишних, изгоем среди изгоев. Но время его грядет. И когда на улице будетлян будет праздник, тогда – вигзагзива. И прочее.

Триптих

Рассуждение

1

Типа того, что, мол, как-то там, что ли, так,

что, по сути-то, этак, таким приблизительно

образом, потому-то ипотому-то,

иными словами, более или менее обстоятельно,

пусть ине слишком подробно:

подробности, как известно, письмом,

в данном случае списком, особым списком

для чтения входе общей беседы, речитативом,

причем, несомненно, всторону

и не особенно громко, по-видимому, piano,

вот именно, но понятно, что на правах

полнозвучной партии, дескать,

то-то ито-то, то-то ито-то, то-то ито-то

и прочее, или, как отсекали еще впапирусах,

etc

2

и несколько ниже: и то-то

3

что ж, список достаточно пунктуальный

и, смею добавить, длинный, снемалым

количеством примечаний ивариаций,

вы цените, кстати поинтересуюсь, теорию

не теорию, авот чисто наличие, чисто

само явление контрапункта, осознанное,

извините за гегельянство, как некая, что ли,

данность, как факт музыкальной жизни

и деятельности, практики иконкретики,

и притом далеко не вузком, не только

в вокальном или там инструментальном смысле,

короче, вы цените контрапункт

4

mas o menos, авы, сходный случай: ценить

ценю, но, пожалуй, немного недооцениваю, авы,

мне, знаете ли, ценней контрданс, особенно

в виде кадрили, две, если не ошибаюсь, четверти,

вы говорите обальной, зачем же, яговорю

о кадрили обычной, будней, отанце простых,

но искренних, продолжайте, яговорю окадрили

невзрачных поселков инеказистых предместий,

где вечера без нее никуда не годятся, асней

хороши невозможно

5

сколь увлекательно вы говорите,

еще бы, ведь яговорю увлеченно,

как завещал нам октавио, сэр,

мексики, этой жар-птицы певчей,

сын славный ипламенный, мексика, ай,

absolumente, señor, hablo, hablo,

я говорю восхищенно, я, вчастности, говорю

о кадрили харчевен ичаен, прокуренных

и захолустных, кадрили нередко ничуть

не нарядной, зато народной, кудрявой,

как правильно вы говорите, как дивно

6

причем любопытно, что вся эта музыка,

то есть беседа, заводится иведется настолько

impromptu и вместе стем до того amabile,

что количество собеседников, качество их пальто

или пончо, рост, возраст, образованье,

семейная участь, устройство лиц

и чьими устами сказано то, что сказано,

эти вещи значения не обретают

7

не заостряя на том, что по тем же причинам

неочевидно, кто эти все собеседники суть,

ведь правда же, не тревожьтесь, естественно,

правда, иесли указанный разговор отзывается

некой пьесой, то пьесой он пусть отзывается

для не слишком четкого или даже нечеткого

совершенно числа голосов, пусть,

надо только заметить, что их здесь скорее много,

нежели мало, алучше не их, анас, ибо это

звучит не столь отчужденно, авслушаться:

чуть ли не ласково:

нас

8

нас, которые тут рассуждают, довольно много,

иначе сказать, рассуждение многоголосо,

а что касается темы, то не секрет, что последняя