сгинувшей вдруг вдовы
отчетливо все понимаю и смею думать,
что ваша о ней элегия,
если это, конечно, элегия,
а это, конечно элегия, хоть и без рифм,
а если все-таки не элегия, ничего, нет так нет,
ибо всякое сочинение можно именовать
просто вещью,
и эта вот ваша вещь, эта, если удобней, штука
ужасно будит,
точней, будоражит во мне всё былое,
все фибры
но купно с тем
в то же самое то, которое знай себе
вкрадчиво так да тик,
представляется очень изящной,
и надо ли добавлять, что тонкой,
тонкой и даже немного призрачной,
будто бесценная венецианская склянка,
клянусь вам,
которая на свету вся буквально
переливается и лучится,
а что без рифм,
не берите в голову:
рифмоплетство, за вычетом разве
стишат на случай,
нам всё равно не по выслуге, да и вообще
от лукавого
итого,
доложено как положено, капитан мой,
и с подлинным и с подлунным всё
совершенно искренно,
только сквозит впечатление, что
в объявленной вами точке
есть некое, я бы сказал, запятайство
вы правы, полковник,
история данной дамы закончена не вполне,
да не посмолить ли,
боснийские, не премину,
дым что лекари прописали,
так слушайте:
где-то всё в тех же числах наш сводный
полукавалерийский оркестр
получил приказ перейти на стеганое
и отойти на другие позиции,
мы немедленно зачехлились и выступили
британским маневром:
ни с кем не простясь,
а поскольку почтовые части,
простите за кводлибет,
частью были уже разбиты,
а частью расформированы,
я затем не имел о ней никаких известий
и тем не менее мне регулярно снится,
что то же, что стало с той несчастливой
вдовою, случилось с моей:
вышло якобы так, что она до того
огорчилась невзгодами,
что обернулась реальной мухой,
и муха эта, считайте – моя вдова,
по причине всечасных баталий не навещаемая
вашим покорным уж много лет,
прилетает в отдел пособий и,
будто кому-то в пику,
на стеклах ламп, стеклах окон,
на линзах очков человеческих
все какую-то сарабанду пляшет
и что любопытно:
что первый раз то видение было мне накануне
нашего злополучного рейда:
вещий, по трезвому разуменью, сон,
но тогда он представился мне не более
чем химеризмом,
ведь кроме, как говорится, записи в книге
венчаний,
нас с нею связывала взаимность такого
свойства,
что было бы просто смешно подумать,
что что-то там
может нас по-настоящему разлучить, в смысле
надолго,
а уж навсегда и совсем курьезно
и все ж таки из-за этой мухи,
из-за ее непотребной пляски
мне сделалось за жену и за нашу с ней
будущность страшно не по себе:
я проснулся, хотел успокоиться экзерсисами:
не сбылось:
гварнери мой явственно
не в духах, не строит:
должно быть, денщик говорит, от сырости,
местность-то, дескать, во мгле вся
признаться, я не сторонник поздних
гуляний, тем более кавалькад,
ну их, право,
в конце концов, ночью, даже на самой потешной
войне, лучше спать, чем куражиться,
только что ж мне при этакой-то бессоннице
и во избежание пущей скорби
тут было делать, как не будить дударей:
други, ангелы,
отчего бы нам этой тусклой порой не проехать
верхами вдоль укреплений противника
и концертом щемящей музыки
оного не умилить,
и:
марш-марш заливными некошеными,
марш-марш
и покуда, наяривая радецкого, копытили долом,
все обстояло тре бьен,
но едва поскакали увалами и заиграли
на память элизе,
подумать, той самой элизе, чья галльская бабка
сначала была приятельницей лакайля,
потом клеро,
а после и молодому лаланду голову задурила,
что говорить, неровно дышала мамзель
к звездочетам,
так, значит, едва заиграли элизе,
туман исчез,
и ночь получилась такая лунная,
словно шопеновский си-минорный
нахтштюк,
опус, если не ошибаюсь, двадцать какой-то,
и кончено:
нас обнаружили и:
шрапнелью, шрапнелью,
причем беспощадно, бесцеремонно,
вы помните, старина фагот, нашу нелепую
гибель
йаволь, капитан,
только что есть нелепость в сравнении
с музыкантской бравостью,
каковую мы, несомненно, явили,
мы все, начиная с вас и отсчитывая
от той минуты,
когда, гарцуя перед штабной палаткой,
вы задушевно воззвали к нам:
шестикрылые, порысили с богом,
и первый же порысили, трубя
и, трубя,
мы порысили вослед,
мы рысили и мелодировали во имя отчизны,
за более благородные времена и изящные нравы,
и всё это оказалось настолько доблестно,
что, пожалуй, почти не жаль,
что и вас, и нас
паче всякого чаяния
эдак изрешетило
увы, господа,
смерть на линии иногда неприглядна,
но я обязан напомнить, что войны наши,
что б там ни бубнили штафирки
от бухгалтерии, истинно справедливы,
а главное, обустроены столь гуманно, что, пав,
мы, как словно бы некие фениксы,
возрождаемся к вита нуова,
для новых битв
к примеру, после этого казуса со шрапнелью
мне сызнова снился тот несуразный сон,
и, ища убежать уныния,
я поспешно очнулся, стремительно оценил
обстановку и тут же отдал приказ:
с якорей сниматься,
курс – внешний рейд,