— Не могу, Вадим Петрович! Меня уносит! — И секретарша в бессилии подняла руки.
— Дети! Мы вас не звали! — крикнул тогда заместитель директора института, и голос его при этом прозвучал панически.
Вадим Павлович был добрым человеком. Детей он любил. Но в таком количестве он их просто испугался.
Никто Громцева не слушал, как не слушал и Лазуркина и его свистка, которым бравый солдат пытался воспользоваться.
Громцев начал потихоньку пробираться вперёд по стене, цепляясь за притолоки.
Вскоре уткнулся очками в афишу, в рисунок — мальчик и девочка, взявшись за руки, идут счастливые. Действуют.
По коридорам корпуса неслись, действовали в точности такие же мальчики и девочки, какими изобразил их художник. Совершенно не ученики старших классов, а ученики совершенно младших классов. Художник напутал! Убить его мало! Здесь вот, прямо в коридоре, дверью. Да и комсомольцы хороши, Наташа Сарафанова, комсорг. «Не беспокойтесь, всё в порядке, как вы просили, Вадим Павлович, с огоньком и комсомольским задором». Задор вон у них, которые штурмуют корпус. Да и он хорош: афиша два дня висит в коридоре перед его носом, а он не обратил внимания. А на рисунке что? «Первый раз в первый класс», что-то в этом роде. А где они, восьмые и девятые классы?
…Площадь перед институтом была заполнена толпой ребят. Тоненькой, но уверенной струйкой толпа беспрерывно лилась в корпус. Очевидно, так же в древние времена полчища гуннов устремлялись в пролом крепостной стены, сокрушая стражу с копьями, перекидные мосты, алхимиков и звездочётов в колпаках, вечные двигатели и пробирки с философским камнем. Переломный период!..
Возле корпуса притормозил «Москвич» с надписью «Радио». Из «Москвича» выглянул репортёр.
— Что случилось, ребята?
— В науку записывают! — ответил Гунн, пробегавший мимо. Он доедал на ходу мороженое.
Репортёр подумал, вылез из машины, схватил магнитофон и побежал вслед за Гунном в пролом крепостной стены. Профессиональное чутьё подсказало репортёру, что здесь сейчас массы творят историю.
В кабинете Громцева собрались все те сотрудники, которым удалось сюда пробиться. Громцев нервно шагал из угла в угол, словно римский центурион, который должен был возглавить битву за независимость.
Слышался ребячий крик, топот и свисток вновь ожившего Лазуркина. Бравый солдат со своим взводом пытался ликвидировать пролом в стене.
— Вадим Павлович! — сказала Марта Петровна, поправляя смятую причёску. — Не останавливайтесь, пожалуйста, под люстрой.
Громцев взглянул на люстру, которая вздрагивала от хода истории, и снова зашагал по комнате.
— Произошла элементарная ошибка по вине художника. Он нарисовал не тех ребят — младших, а не старших, — сказал кто-то из сотрудников. — Мы всё объясним этим, малышам, и расстанемся.
— А если они не уйдут? — спросила комсорг Наташа.
— Афиша есть афиша, — сказал старший научный сотрудник Ионов. — Документ.
— Афиша есть афиша, а дети есть дети, — сказала инженер Тамара Владимировна. После водоворота её халат перестал быть чистым и новым. — Летом их увозят на дачи, в пионерские лагеря. Через неделю их не будет.
— Верно, — согласился Ионов. Его халат тоже перестал быть чистым и новым. — Надо оттянуть время.
Щёлкнул, включился селектор.
— С лестницы удалили, — раздался голос Лазуркина. — Теперь удаляем по коридору к вестибюлю!
— А как лаборатория Главного Криогена? Отстояли? — спросил Громцев.
— Отстояли.
— Потери?
— Сломана одна дверь, одна тележка, опрокинута банка с клеем…
Громцев выключил селектор.
— Нужна система, — снова заговорила Тамара Владимировна. — Будем знать их возможности и наши.
— Их возможности мы уже знаем, — сказал Громцев. — Сверхпроводимость.
— Надо создать среди ребят общественный совет, — предложила Наташа. — Иметь вожаков, старост. Опираться на передовых, сознательных. — Наташа старалась быть серьёзной, но события её веселили и оставаться серьёзной было трудно. Очень хотелось смеяться. В особенности над Лазуркиным и его сообщением о ходе событий. А халат Наташи перестал быть и чистым, и новым, и целым.
— Правильно, — поддержал Наташу Ионов. — Сознательных легко высчитать на машине.
— Запрограммировать на перфокартах, — уже не выдержала и улыбнулась Наташа. Она ещё вспомнила, что Вадим Павлович хотел показать ребятам стеклодувную.
— «Запрограммировать»! — крикнул Громцев. — Вас, извините, надо было запрограммировать, чтобы не писали ерунды в афише! Тайна абсолютного нуля! Больше — меньше! А где чёрным по белому, что приглашаются восьмые и девятые классы? А рисунок?
— Да… рисунок… — сказала Тамара Владимировна.
— Может, проверим у них отметки? — предложил кто-то из сотрудников. — Отсеем?
— Они нас, кажется, отсеют.
— Но мы их, кажется, захватили в плен.
— А вам не кажется, что они нас захватили в плен?
— Кажется, но не хотелось бы.
Громцев стоял молчаливый. Проблема, с которой он встретился, была для него неожиданной и непонятной. Он упал с горы и теперь не может определить, где верх, где низ. Так часто бывает во сне. А тут не во сне, а наяву. И что обидно — в самом центре современного города и в самом центре современного века.
Какой тут сон!
— Вадим Павлович, — сказала Марта Петровна, — вы встали под люстру.
Вадим Павлович поглядел на люстру. Но было удивительно тихо — ни топота, ни голосов. И люстра больше не вздрагивала.
— Нам, кажется, повезло, — сказал опять кто-то из сотрудников. — Они сели на клей.
Громцев включил селектор:
— Лазуркин, где ты?
— Тут я! — раздался бодрый голос Лазуркина. — Детей вернули на исходные, Вадим Павлович. В вестибюль!
— Как они?
— Сломан один фанерный ящик, зонтик, опрокинута ваза с цветами. Будете с ними говорить?
— Буду.
Громцев подошёл к двери, осторожно открыл, выглянул. Потом все двинулись по коридору.
Шли молча.
Даже Наташа помалкивала, комсомольский вожак: слишком нервно был настроен Вадим Павлович.
Заведующий механической мастерской Иван Евтеевич катил по коридору тележку к себе в мастерскую. Тележка была погнута.
Стеклодув Николай и его помощница Пунченок снимали с полок различного цвета сосуды и колбы.
Митя Нестеров очищал от мусора отверстия вентиляции, проверял исправность климата.
В вестибюле стояли ребята.
Громцев вышел на балюстраду. Она была построена вверху, между колоннами. Для какой надобности, неизвестно.
Может быть, впервые и понадобилась для разговора с массами.
— Дорогие дети! — сказал Громцев. — Все мы вас любим, вся наша страна…
— А почему не пускают? — раздались голоса.
И толпа задвигалась, зароптала, готовая вновь подняться морской волной. Лазуркин начал судорожно оглядываться, искать свой взвод.
Кое-кто из сотрудников спрятался за колонны балюстрады: как говорится, не ровён час…
Сверхпроводимость!
— Где олимпиада?
— Когда фокусы будут?
Это возмущался опоздавший Гунн с недоеденным ещё мороженым.
— …но, к несчастью, — продолжал Громцев, силясь перекричать Гунна с недоеденным ещё мороженым, — и не по нашей вине произошло недоразумение! Произошла ошибка! Мы…
Перед Громцевым из толпы появился микрофон. Он высоко покачивался на длинной палке. Громцев от удивления умолк, даже очки снял.
— Что это?
— Пресса, Вадим Павлович, — зашептал сзади Ионов. — И вон ещё…
Громцев увидел нацеленные на него фотообъективы. Под балюстрадой стоял репортёр с микрофоном, привязанным к половой щётке. Шнур от микрофона был подключён к портативному магнитофону. Катушки на магнитофоне вращались — происходила запись.
— Сейчас лучше не надо, Вадим Павлович, — снова зашептал Ионов. — Потом разберёмся. Сейчас только поприветствуйте, скажите — пусть приходят завтра… послезавтра. А мы что-нибудь придумаем.
— Да, да, — зашептала Марта Петровна, выглядывая из-за колонны. — Конечно, придумаем.
Громцев оглядел притихшее собрание, раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но только безнадёжно махнул рукой. В ту же секунду ослепительно вспыхнули репортёрские «блицы». Громцев от неожиданности уронил вниз с балюстрады очки, и они рассыпались у ног репортёра со щёткой на мелкие кусочки.
…Одна дверь, одна тележка, один фанерный ящик, один зонтик, одна ваза с цветами, одна банка с клеем и ещё одни… очки.
3
С первой полосы газеты Громцева приветствует Громцев поднятой рукой (это как раз когда он безнадёжно махнул рукой). Под фотографией заголовок заметки: «Вторая молодость института Холода». Вадим Павлович сложил газету и тяжело задумался. Он был в круглых очках с новыми стёклами, дужки перевязаны изолентой, отремонтированы.
В задумчивости он просидел ещё несколько минут, снял трубку и набрал номер телефона.
— Ферапонтов, у нас действительно образовались… излишки. Можем на днях передать вашему институту… Нет? Вы же просили… А-а, уже слышали.
Вадим Павлович нажал на рычаг, подумал и снова набрал номер.
— Почтовое отделение? У нас действительно образовались излишки. А-а, уже слышали… Извините.
Нажал на рычаг, подумал и снова набрал номер.
— Районо? Громцев говорит. Да, из Криогенного корпуса. И вы в курсе? Так нельзя ли их как-нибудь… а? Фокус какой-нибудь сделать!.. Методиста пришлёте? — Громцев вздохнул. — Если ничего другого не можете предложить, давайте методиста. Присылайте. А может, они скоро в пионерские лагеря уедут или на дачи? Теперь не уедут, не надеяться? Да, пытливые и настойчивые, так мы и написали.
Открылась дверь, и вошла Марта Петровна. Она несла кипу книг и подшивок.
— Литературу я подобрала. На первое время хватит.
— Что это ещё такое?
— Как — что? Педагогика! Ушинский, Макаренко, заслуженная учительница Боярская. Журнал «Семья и школа». Здесь я кое-что подчеркнула. И вообще, — сказала Марта Петровна с энтузиазмом, — я и не догадывалась, что это так увлекательно.