— Если у них такая нелюбовь, зачем меня в свои дела впутывать?
— Местная традиция. Ковролин только на мальчиков заглядывается, вот к нему и посылают.
— Вроде как на три буквы?
— Ага, вроде.
Замечательно, у них тёрки, а я крайний. Зато теперь более-менее расклад ясен, буду осторожней.
— Так что насчёт места?
— Цены, стало быть, такие, — староста сложил руки на животе. — Место на третьем ярусе — двадцать статов в неделю. Тут два минуса: слишком высоко и жарко. Четвёртый год обещают дополнительную вытяжку установить, но всё никак не сподобятся. Устал уже с ними ругаться. На втором ярусе — пятьдесят. Это потому что нары сдвоенные. Выход на обе стороны получается, хошь туда, хошь сюда спускайся, и прохожие внезапно на тебя из прохода не валятся. Эти места в основном семейные берут, ну и говнюки при бабках вроде Ковролина. Нижний ярус — десять статов. Тут сам должен догадаться, все радости общежития и внезапных встреч в одном пакете, поэтому скидка. Усвоил?
Замечательно. С бесплатной ночлежкой я поторопился. Она получается ох какая платная. Дряхлов говорил, что за сотрудничество Контора платит от десяти до трёхсот статов в день. Неуверен, что мне сразу начнут платить по верхней ставке, так что коммуналка получается кусачая.
— У меня нет статов. Не заработал ещё.
— Не беда. В случае неплатёжеспособности Загон предоставляет пятьдесят статов беспроцентного кредита каждому жителю. Ты, главное, от сотрудничества не отказывайся, и Контора тебя оплатой не обидит. В моём блоке две с половиной тысячи шконок, из них две сотни пустуют. Есть людишки, которые вдвоём и втроём шконку снимают, экономят. Могу к ним подселить. Но вариант не из лучших. Это уже конченные нюхачи, у которых следующая остановка — яма. Тебе куда больше хочется?
— Компания мне пока не требуется. Можно что-нибудь не дорогое и ближе к выходу?
— Без вопросов, — Ровшан ткнул в экран, вытаскивая на рабочий стол список свободных мест. — Номер тринадцать «А». Первый ярус, до выхода рукой подать. Не суеверный?
— Нет.
— Тогда с тебя десять статов. Давай запястье. Тебе штрих-код должны были нанести при осмотре. Это твой паспорт и кредитная карточка. Не потеряй.
Я протянул ему левую руку, он навёл планшет, отсканировал штрих-код и самодовольно хмыкнул:
— Ну всё, теперь это местечко у тебя никто не отнимет. О продлении не беспокойся, Контора сама спишет статы в конце недели. Если кто наедет, бывает такое, сразу ко мне. Разберёмся. И ещё тебе совет: пришей бирку с именем на карман. Это общее требование ко всем. Пару раз предупредят, потом на принудиловку отправят.
— Принудиловка — это что?
— Это, брат, геморрой высшего разряда. Лучше триппером переболеть, чем неделя принудиловки, — и пояснил. — Наказание в виде бесплатного сотрудничества.
— Понятно. А как насчёт поужинать?
— Это сюда, — кивнул Ровшан в сторону обеденного зала. — Меню у нас разнообразное, но шиковать не советую, бери комплексный обед. При твоих финансовых возможностях это самый доступный вариант. Всего-то три стата.
— А если кредит закончится, что делать?
— На ферме продлят, не волнуйся. Но лучше до этого не доводить, поэтому не ленись. Загон лентяев не любит.
Глава 4
Первое, на что я обратил внимание, заходя в обеденный зал, расписание работы. Столовая начинала обслуживание посетителей в пять утра и заканчивала в одиннадцать вечера. Планшет показывал четверть десятого. Большинство столов были свободны, лишь кое-где сидели припозднившиеся клиенты, да возле раздачи один стол оккупировала молчаливая компания.
Я взял чистый поднос, прошёл к стойке. Повариха посмотрела на меня устало и нехотя поднялась со стула.
— Чего тебе? Комплексный?
Я кивнул. Выбор был не богатый и не знакомый. В двух котлах исходило паром что-то зелёное, вроде бы суп и каша, рядом на подносе прикрытый целлофаном нарезанный хлеб. Кусочки до того тонкие, что сквозь них на свет смотреть можно. Дальше ещё два котла — с перловкой и щами, за ними пустые стаканы и титан, надеюсь, с чаем. Вот и весь выбор, хотя Ровшан обещал разнообразие.
Повариха щедро наложила в алюминиевую тарелку зелёной каши, в другую налила супу. Хлеб вниманием обошла, и кивнула на титан.
— Чаю сам нальёшь.
Да, я не обманулся, это действительно был чай. Не крепкий и не сладкий, но чай. И горячий.
— Можно два стакана?
— Чаю хоть обпейся, он бесплатный, за остальное три стата. Давай запястье.
— А хлеб?
Хлеба очень хотелось. Зелёная еда аппетита не вызывала; я принюхался к ней по-собачьи, запах кисловато-сладкий и вместе с тем едкий. А хлеб — он настоящий. Ржаной, с прожаренной корочкой. Каждая пора видна невооружённым глазом. Не хлеб — сказка.
— Хлеб — три стата. Расценки забыл или новенький?
— Из последней партии.
На лице поварихи отразилось сочувствие.
— Тяжко небось? Ну ничего, привыкнешь. Поначалу всем тяжко. Ты только от сотрудничества не отказывайся, иначе ох как…
Недоговорив, она покачала головой и вернулась к стулу.
Подхватив поднос, я прошёл к ближайшему свободному столу. Суп на вкус оказался так себе. Жидкий, как бульон. Ложка не понадобилась, я не съел его, а выпил. С кашей пришлось повозиться. Она прилипала к зубам, к дёснам и на вкус казалась подгоревшей. Ради эксперимента, я перевернул тарелку вверх дном, и содержимое не вывалилась.
— Эй, клетчатый, ты из новой партии что ли?
Из-за стола, за которым сидела молчаливая компания, поднялся здоровяк в коричневом.
— Да, сегодня прибыли.
— А тебе не объясняли, чем коричневая майка отличается от твоей чёрно-белой робы?
— Пониженным статусом. Я должен быть вежливым.
— Вот именно — вежливым. Кто позволил тебе сесть за соседний стол? Твоё место в дальнем углу. Жрёшь быстро, ходишь с опущенной головой, потому что ты — кто?
— Кто?
— Опущенный!
Он заржал, сотрапезники тоже заржали, один подавился хлебом и закашлял. Сосед со всего маха хлопнул его по спине, едва не припечатав к столу.
— А ты кто? — взыграла во мне обида. — Глава опущенных?
Здоровяк тоже подавился, только смехом. Он булькнул, вытаращил глаза. Подельники поднялись, уставились на вожака, ожидая приказа.
Опять перестарался. Может быть, этот здоровяк и не Костыль, боксёрскими приёмами не владеет, но их четверо, а я один, и бить они меня все вместе будут.
Я перехватил ложку чашкой в ладонь, сжал покрепче. На крайняк, ткну первому, кто подойдёт, в глаз черешком. Или в горло. Проткнуть не проткну, но травмирую. Что ж за день такой, без люлей шагу не сделать. Или здесь всегда так?
В другую руку взял пустую тарелку. В каком-то фильме видел: надо швырнуть противнику предмет в лицо, он отвлечётся, и тут же бить ножом, в моём случае — ложкой. И обязательно держаться возле препятствия, чтоб со всех сторон не зашли.
Хороший сценарий, только не исполнимый. Двое обошли стол слева, двое справа. Хочешь, не хочешь, а зажали. Я обернулся к одним, выставил ложку перед собой, повернулся к другим. Нет, тут ни тарелка, ни ложка не помогут. Сейчас надавят одновременно и набьют моську до неузнаваемости.
— Привет, Гришуня. Беспредельничаешь?
Напротив остановился мужчина. Худой, как оглобля, и выше меня на полголовы. Лицо тоже худое, хищное, сплюснутый нос, волосы до плеч. На вид далеко за сорок, под полтос. Рубаха как у меня — клетчатая. Он только что поел и нёс посуду на мойку.
— Шёл бы ты мимо, Гук. Тебя наши дела не касаются.
— Да мне тебя жалко. Ты же грамотный, Гришуня, читал Свод. За провокацию можно в яму на принудиловку отправиться.
— На принудиловку? — здоровяк на секунду растерялся, но тут же мотнул головой и вернул лицу выражение бесконечной дурости. — А кто докажет?
— Ты совсем рехнулся? А камеры по углам нахера натыканы? — незнакомец махнул рукой, я проследил за его жестом, но никаких видеокамер не увидел.
— И чё мне с твоих камер? Они звук не пишут, иди, докажи, что не он первым меня козлом назвал.
— Козлом тебя называть не обязательно, это и так все знают. Важно другое. Ты уверен, что не пишут?
— Все так говорят, — в голосе Гришуни появилась неуверенность.
— За что ты так Контору не уважаешь? Тебе лапшу на уши повесили, и ты её с гордостью носишь. Умывайся иногда, дорогой.
Здоровяк сжал кулаки, но в драку лезть не спешил, и напоминать незнакомцу, что у того клетчатая рубаха тоже не торопился.
— Ты в Загоне человек уважаемый, Гук, лапшу тебе прощаю. А за новичка зря вписался. Не в своё дело влез. Я этому шлаку сейчас рожу за грубость располосую, и конторщики меня поддержат.
Он сделал грозное лицо, сдвинул брови, но Гук на это только рассмеялся.
— Ты ещё глупее, чем я думал. Для конторщиков ты плевок на полу. Они при верном раскладе Ковролина не поддержат, а уж тебя и подавно. Шёл бы ты хабар с нюхачей собирать. А парня оставь. Он новичок, наших дел не ведает. Если ты его под Смертную яму подведёшь, с тебя самого шкуру заживо снимут. Забыл Таракана? Так я напомню, мне не сложно.
Боевой порыв Гришуни и компании сдулся. Гук говорил о чём-то таком, что ни одному из них не нравилось. И боялись они не камер на стенах, которых я так и не увидел. Крепыш с ножевым шрамом на щеке буркнул:
— И то верно, Гришунь. С Тараканом тогда реально жёстко обошлись, я видел. Оно нам надо?
— Замолкни, Лущ, — здоровяк скрипнул зубами. — Лады, Гук, уговорил. Умеешь ты уговаривать. Все пожрали? Валим отсюда.
Я сел доедать кашу. Аппетит пропал, в горло зелёные комья лезли плохо, приходилось запихивать. Гук отнёс посуду, налил себе чаю, подсел ко мне. За то, что спас меня, спасибо ему большое. Однозначно сейчас бы валялся под столом с разбитой мордой и доломанными рёбрами. Я так и сказал: спасибо. Он не услышал, только кивнул в спины уходящему Гришуне.
— В глаголы лезет, авторитет на мелочи зарабатывает. Сильный, но не умный. Не против, что я возле тебя пристроился?