Возможно, здесь важно подчеркнуть сказанное тем, с какой частотой мои респонденты использовали сравнения, связанные с детскими или подростковыми переживаниями – то есть переживаниями, относящимися к периоду полного или значительного отсутствия контроля над собственным костюмом: «похожее было со мной только в первом классе, когда мама настаивала, чтобы на физкультуру я ходил в шерстяных гамашах»; «так бывало в детстве, когда я стеснялась и ненавидела гадость, которую мама мне покупала». Заново переживаемое ощущение бесконтрольности и беспомощности перед невозможностью соблюсти неписаные (на этот раз) правила, возможно, и доводило этих взрослых людей до фрустрации – и даже до слез.
Когда люди описывают ситуации неуместности собственного или чужого костюма, в ход исключительно часто идут двухступенчатые конструкции: сперва «неуместно одетый» человек сравнивается с остальными присутствующими, а потом делается попытка указать на соотношение неудачного костюма и некоторого подразумевающегося свода правил, этим костюмом нарушенных. Однако в ходе этих описаний возникает исключительно интересное несоответствие: когда человек говорит о себе, он настаивает на том, что оказался в описываемой ситуации внезапно; что не знал, куда его пригласили знакомые; что был введен в заблуждение описанием заведения в интернете, – иными словами, что несоответствие возникло не в силу незнания им «правил», а в силу неосведомленности о том, какие именно правила будут задействованы. Иногда респонденты даже заявляют, что они-то как раз пришли одетыми по правилам – это остальные совершили ошибку: «Как-то раз пришла на свадьбу и оказалась одетой лучше всех, включая и невесту»; «На первое занятие классической хореографией (для взрослых, с разным уровнем подготовки) я оделась „как положено“ – в черный облегающий комбинезон и балетки. Остальные там были кто в чем – в растянутых штанах и футболках, в шортах, в спортивных трусах и майках-алкоголичках, в толстых одеждах „чтобы худеть“ и т. д. Поскольку все, кроме меня, оделись по правилу „не как на балет“, а я, как дура, вырядилась, то неуместно одета была все-таки я» (ср. предшествовавший рассказ о том, что нельзя ходить в телевизор не в костюме). Однако при оценке ошибок другого человека, неуместно одетого в обществе, большинство респондентов почти однозначно склоняются к мысли, что этот человек «не понимает, как одеваться в такие места», «не видит себя со стороны», «не имеет элементарного воспитания» – и так далее. Было бы легко списать это несоответствие на обычную человеческую привычку относиться к другим строже, чем к себе, – но в данном случае ситуация кажется более интересной: отсутствие правил – обоюдоострое оружие, и ситуация, когда ты интуитивно угадываешь их, кажется тебе совершенно очевидной, – хотя формализовать ее, как показывает опыт моих респондентов, ничуть не легче, чем ситуацию, в которой им не повезло.
Неудивительно, что с наибольшей остротой переживаются ситуации, в которых человек полагает, что должен был бы соответствовать некоторому дресс-коду – и не сумел этого проделать. Оставляя в стороне сюжеты, касающиеся чрезмерной обнаженности (с их спецификой, уходящей далеко за пределы обсуждения вопросов костюмного переживания), самыми болезненными оказываются ситуации несоответствия там, где, казалось бы, правила сколько-нибудь сохранены: см. примеры с занятиями балетом или с походами в театр; ср. также: «Когда женщина приходит в музей – в заведение культуры! – с голым животом, мне хочется взять ее за руку и сказать: „Выйди вон!“» – очевидно, подразумевается, что для посещения заведений культуры существуют некие четкие правила, которых этот человек не понимает. Очень много описываемых ситуаций связано с работой и присутствием на рабочем месте: здесь сильнее всего ощущается фрустрация, вызванная сочетанием распада кодов, памяти о них и существования (все-таки) определенных рамок, пусть и относительно размытых. Поскольку размывание и разрушение кодов проходило в этой области по нескольким линиям сразу (конформное – индивидуальное, гендерно-специфическое – гендерно-нейтральное, стандартное – произвольное, официальное – комфортное и прочее), ощущение «нарушения» могут вызывать не только относительно предсказуемые вещи («Работаю в русском офисе западной компании, стиль одежды – свободный, к молодому человеку, который принес из дома пледик и любит сидеть в нем, укутавшись, уже давно привыкла, правда, поначалу пугалась, уж очень пледик был похож на мой домашний банный халат. Но вот теперь очень смущает девочка, которая из дома принесла розовые плюшевые тапочки. Все умиляются – Светочка, какие у тебя славные тапочки, а у меня язык не поворачивается похвалить. Думаю, все дело в том, что девочка одевается почти классически, блузочки, зауженные юбочки, к которым каблучок так и просится… Мне было бы значительно легче, если бы Светочка не останавливалась на тапочках и натянула бы вдобавок домашнюю фуфайку»), но и более тонкие несоответствия: «Немного отталкивает вид бухгалтера банка в мини-юбке и блузе с рюшами». Однако если в первой ситуации довольно просто определить, какое «правило» нарушается, то понять, что неправильно в блузке с рюшами, надетой на бухгалтера, сложнее – скорее, речь здесь идет о несоответствии стереотипу «серьезного человека», долгое время служившему основой делового дресс-кода.
Сравнительно близко к ситуациям, когда «неуместность» вызвана нарушением сколько-нибудь устойчивых правил, лежат ситуации, когда человек чувствует себя «переодетым» (англ. overdressed) или «недоодетым» (англ. underdressed) – то есть неверно оценившим не только костюмные законы, но и модальность одежды. Обе ситуации очень болезненны еще и потому, что зачастую человек опасается трактовок, связанных не с его социальными навыками и знаниями, а с его материальным благосостоянием. В частности, «недоодетость», по мнению такого человека, может быть истолкована как признак бедности («Я выглядела так, как будто мне нечего надеть, – и это при том, что у меня дома три сумки, за которые можно было купить половину этого ресторана»), а «переодетость» – как желание продемонстрировать свой достаток, пустить пыль в глаза («Мне со своим „вюиттоном“ хотелось сквозь землю провалиться») – или, наоборот, как желание небогатого человека показать, что у него тоже есть деньги («Они были увешаны, как елки, а я пришла в шубке, потому что всегда мерзну. И в гардеробе мой одноклассник, с которым мы десять лет не виделись, подошел ко мне и сказал с таким мерзким смешком: „Тоже богатая, да?“ Меня до сих пор передергивает»). Естественно, эта тревога только усиливается, когда у респондента возникает ощущение реального классового несоответствия, а не только «костюмной ошибки». Однако в этих ситуациях присутствует еще один важный оттенок: и респонденты, которые чувствовали себя «переодетыми», и респонденты, которые ощущали себя «недоодетыми», однозначно заявляли, что всем остальным присутствующим их одежда – соответственно нарядная или, наоборот, скромная – позволяла в то же самое время чувствовать себя уверенно. Эта уверенность в том, что остальным – то есть попавшим в струю – было «хорошо» только из‑за их правильного костюма, еще раз, возможно, подчеркивает и субъективность, и проективность подобного переживания.
Еще один тип болезненных переживаний, связанных с неуместностью собственного костюма, имеет отношение к интерпретации возрастных правил. При этом ситуация, когда респондент оказался слишком «взросло» (или слишком «молодо») одет среди людей, действительно принадлежащих к другой возрастной группе, может быть болезненной, но в меру, – просто потому, что свое отличие он может, в конце концов, объяснить себе объективными обстоятельствами (и надеяться на такое же объективное понимание со стороны других): «По поводу награждения была масса вариантов, даже в спонсорском салоне вечерние платья мерили, но закончилось все банальной пати в ночном клубе. Во-первых, я была всех старше лет на десять. Во-вторых, было бы достаточно во-первых, но я решила пойти в вечернем платье и с прической, это мне как-то показалось уместно после тех примерок в салоне. Ну, все оказались в рваных джинсах и майках. Мне было ОЧЕНЬ неудобно. Ну просто очень. Редко я себя чувствовала такой дурой, хотелось немедленно сбежать. <…> В общем, мы там слегка выпили, слегка потанцевали – и пошли себе восвояси. Особо приятных воспоминаний не осталось, но и от стыда я по ночам не вскрикиваю при этом воспоминании». Гораздо острее переживаются ситуации, на первый взгляд, связанные с возрастным обликом, однако на поверку оказывающиеся все теми же «нарушениями» (по ощущению респондента) все тех же неписаных правил: «Приехал на встречу с одноклассниками так, как обычно прихожу с работы: рубашка, пиджак, галстук я снял. Было человек пятнадцать ребят, все в джинсах, в футболках, неплохих, это видно сразу… Я чувствовал себя старым козлом, хотя мне столько же лет, сколько им, даже на год меньше, чем кому-то». Возможно, к трудностям перехода в «новую зрелость» современного общества следует отнести еще и распад костюмных кодов, отличавшихся когда-то сравнительным единством для представителей одного поколения в одной социальной страте.
Наконец, определенную трудность представляют собой сюжеты, в которых респондент описывает себя как человека, одетого для той или иной ситуации «слишком модно». Трудность эта заключается в том, что респондент здесь, казалось бы, вполне следует внятному набору правил – то есть правилам, диктуемым (в его понимании) текущей модой, – однако само его положение на шкале «модности» оказывается неправильным применительно к данной ситуации, не вписывающимся в ее собственные, доминирующие правила: «…однажды насмотрелся „Сарториалиста“ и решил утром пойти на работу как житель Нью-Йорка: классическая обувь, шорты, черная футболка, безразмерная кофта и кожаная сумка-авоська (ну как-то так мне представляются жители Нью-Йорка :). Пока не вышел из дома, сам себе нравился, но когда дошел до остановки, нравиться перестал. Было вот такое некомфортное чувство, что я как лишний, неуместный…». Здесь далеко не случайно противопоставление западного «Сарториалиста» (модного блога www.thesartorialist.com, созданного нью-йоркским фотографом Скоттом Шуманом) плюс «нью-йоркского» облика – и российской автобусной остановки: ощущение собственной