— Да уж, — согласился Шнобби. — Такое кого угодно впечатлит.
Колон постучал по переносице.
— Будет буря, Шнобби.
— На небе ни облачка, сержант.
— Фигура речи, Шнобби, фигура речи… — Колон вздохнул, искоса взглянув на приятеля, и продолжал уклончивым тоном человека, у которого что-то на уме: — Кстати говоря, Шнобби, еще одно дело, о котором я хотел с тобой поговорить как мужчина… — последовала чуть заметная пауза, — с мужчиной.
— Что, сержант?
— Знаешь, Шнобби, я всегда был лично заинтересован в твоем моральном благополучии, раз уж ты вырос без отца и некому направить тебя на путь истинный…
— Точно, сержант. Я бы совсем сбился с пути, если б не ты, — благонравно отозвался Шнобби.
— Помнишь, ты рассказывал мне про девушку, с которой ты встречаешься, как ее там…
— Беллочка, сержант?
— Ну да. Та, которая, ты сказал, работает в клубе.
— Она самая, сержант. Так в чем проблема? — тревожно спросил Шнобби.
— В общем, ни в чем… но когда на прошлой неделе у тебя был выходной, мы с констеблем Джолсоном зашли по делу в клуб «Розовая киска», Шнобби. Там, где танцуют на шесте и на столах, ну и все такое. Знаешь старую миссис Спуддинг, которая живет на Новой Булыжной улице?
— Старую миссис Спуддинг, у которой деревянные зубы, сержант?
— Точно, Шнобби, — авторитетно подтвердил Колон. — Она в том клубе моет полы. Так вот, когда она в восемь утра пришла на работу и больше там никого не было… Короче, Шнобби, прямо неловко сказать, но, судя по всему, ей пришло в голову взобраться на шест.
Оба помолчали. Шнобби прокрутил эту картинку на экране своего воображения и поспешно решил воспользоваться цензорскими ножницами.
— Но ей же не меньше семидесяти пяти, сержант! — воскликнул он, с ужасом и трепетом глядя в никуда.
— Что поделать, Шнобби, всякая женщина имеет право помечтать. Разумеется, миссис Спуддинг позабыла, что она уже не такая гибкая, как раньше, и вдобавок запуталась ногой в собственных кальсонах и перепугалась, когда платье задралось на голову. Ей было уже совсем скверно, когда пришел управляющий. Бедняжка провисела вниз головой три часа, и вставные зубы у нее вывалились на пол. Шеста она, впрочем, так и не выпустила. Жуткая картина — с твоего позволения, без подробностей. Короче говоря, Джолсону пришлось оторвать шест от пола, и только тогда мы ее сняли. У этой старушки мускулы как у тролля, Шнобби, ей-богу. А потом, Шнобби, когда мы за сценой приводили миссис Спуддинг в чувство, пришла молодая особа, на которой из одежды были две блестки и шнурок, и сказала, что она твоя подружка! Я прямо не знал куда смотреть!
— Смотреть можно куда угодно, главное — не трогать, сержант. За такое вышвыривают из клуба.
— Ты не сказал, что она танцует стриптиз, Шнобби! — возопил Фред.
— Не говори таким тоном, сержант, — обиженно отозвался тот. — Теперь другие времена. Беллочка — танцовщица высокого класса. Она даже ходит в клуб со своим шестом. И никаких шашней на рабочем месте.
— Но… демонстрировать свое тело непристойным образом, Шнобби? Танцевать без лифчика и практически без трусов? Разве так должна вести себя девушка?
Шнобби обдумал этот серьезный метафизический вопрос с разных сторон.
— Э… да, — предположил он.
— А я-то думал, ты по-прежнему встречаешься с Верити Тянитолкай. У нее отличный ларек с морепродуктами, — сказал Колон таким тоном, как будто выступал адвокатом в суде.
— Верити — славная девушка, если застать ее в хорошем настроении, — подтвердил Шнобби.
— То есть в те дни, когда она не велит тебе отвалить и не гоняется за тобой по улице, швыряясь крабами?
— Точно, сержант. Но, к сожалению, от нее всегда пахнет рыбой. И глаза слишком широко расставлены. Трудно встречаться с девушкой, которая не заметит тебя, если ты встанешь прямо перед ней.
— Сомневаюсь, что твоя Беллочка тебя заметит, если ты встанешь прямо перед ней! — взорвался Колон. — В ней почти шесть футов росту, а грудь… короче, она крупная девушка, Шнобби.
Фред Колон растерялся. Шнобби Шноббс — и танцовщица с пышными волосами, широкой улыбкой и… и так далее? Вы только вообразите. Тут у всякого зайдет ум за разум.
Он с усилием продолжал:
— Она мне сказала, Шнобби, что в мае ее выбрали девушкой месяца в журнале «Красотки и купальники». Это ж надо!..
— Ну и что, сержант? И не только в мае, но и в начале июня, — поправил Шнобби. — Для некоторых это единственный способ к ней приблизиться!
— Э… но все-таки я тебя спрашиваю, — барахтался Фред, — разве из девушки, которая показывает свое тело за деньги, получится подходящая жена для стражника? Подумай хорошенько!
Второй раз за пять минут так называемое лицо Шнобби сморщилось в тяжком раздумье.
— Это был вопрос на засыпку, сержант? — наконец поинтересовался он. — Потому как я точно знаю, что у Хэддока в шкафчике пришпилена одна картинка, и он всякий раз, когда открывает дверцу, говорит: «Ого, ну ты посмотри, какие у нее…»
— И вообще, как вы познакомились? — поспешно перебил Колон.
— Что? А. Наши взгляды встретились, когда я засовывал ей за подвязку долговую расписку, — радостно ответил Шнобби.
— Ее случайно не били по голове незадолго до того?
— Вряд ли, сержант.
— Она… ничем не больна? — Фред Колон исследовал все возможности.
— Нет, сержант!
— Ты уверен?
— Она говорит, что, возможно, мы — две половинки одной души, сержант, — мечтательно произнес Шнобби.
Колон застыл с поднятой ногой. Он смотрел в пустоту, и губы у него шевелились.
— Сержант?.. — озадаченно позвал Шнобби.
— Ну да… ну да… — сказал Фред, обращаясь, по большей части, к самому себе. — Да. Понимаю. Каждая половинка — со своим содержимым. Вроде как прошло через фильтр…
Нога опустилась на мостовую.
— Подождите!
Это было скорее блеяние, чем крик, и исходило оно из дверей Королевского музея искусств. Высокая худая фигура подзывала стражников. Те неторопливо подошли.
— Да, сэр? — спросил Колон, притронувшись к шлему.
— У нас кра-ажа! Не-екоторое время-я на-азад…
— Какой-какой зад? — переспросил Шнобби, который больше ничего не разобрал.
— Ох, боги. — Колон предостерегающе положил руку на плечо капрала. — Что-нибудь пропало?
— О, да-а, о, да-а. Строго говоря, потому-то я и ду-умаю, что имела место кра-ажа, — ответил незнакомец. У него был вид озадаченного цыпленка, но Фред Колон впечатлился. Этого человека с трудом можно было понять, с таким аристократизмом он выговаривал слова. Не столько речь, сколько музыкальные зевки.
— Я сэр Рейнольд Сшитт, куратор Музея изящных искусств. Я ше-ел по Длинной га-алере-е, и… воры украли Плута!
Он взглянул на бесстрастные лица двух стражей порядка.
— Методия Плут, — пояснил он. — Картина «Кумская битва». Бесценное произведение искусства.
Колон подтянулся.
— А. Это серьезно. Мы бы хотели посмотреть на нее. Э… то есть на то место, где она раньше висела.
— Да-а, да-а, конечно, — сказал сэр Рейнольд. — Сюда-а, пожа-алуйста. Насколько я знаю, современная стра-ажа способна узнать многое, всего лишь взглянув туда, где находилась пропавшая вещь. Не правда ли?
— Типа, узнать, что вещь пропала? — уточнил Шнобби. — Ну да. У нас это здорово получается.
— Э… да, например, — отозвался сэр Рейнольд. — Пройдемте.
Стражники последовали за ним. Разумеется, они и раньше захаживали в музей, как и большинство горожан, когда не намечалось развлечения получше. В эпоху патриция Ветинари в музее стало меньше современных экспозиций, поскольку его светлость придерживался Определенных Взглядов, но неторопливая прогулка среди старинных гобеленов и пыльных потемневших полотен считалась неплохим способом провести вечер. И потом, всегда приятно посмотреть на изображения полных розовых женщин без одежды.
У Шнобби явно возникла проблема.
— Слушай, сержант, о чем вообще речь? — шепнул он. — Такое ощущение, что он все время зевает. Что такое га… гаре… «га-алере-ея»?
— Просто коридор, Шнобби. Так разговаривают настоящие аристократы.
— Да я его почти не понимаю!
— Потому что это высший класс, Шнобби. Им и не надо, чтоб люди вроде нас с тобой их понимали.
— Здорово подмечено, сержант, сказал Шнобби. — Я бы не догадался.
— Вы обнаружили пропажу утром, сэр? — спросил Колон, пока они шагали вслед за куратором по галерее, все еще заставленной стремянками и чехлами.
— Да-а, да-а!
— Значит, картину украли ночью?
Сэр Рейнольд помедлил.
— Э… боюсь, де-ело не обяза-ательно обстояло именно так. Мы перестраиваем Длинную га-алере-ею. Картина слишком велика, чтобы ее переносить, разумеется, поэтому месяц назад мы-ы накрыли ее чехлами. Но когда сего-одня утром их сняли, то обнаружили пустую раму! Вот, полюбуйтесь!
Картина Плута занимала — точнее, некогда занимала — раму в десять футов высотой и пятьдесят длиной, которая сама по себе была произведением искусства. Хоть она и осталась на месте, но не обрамляла ничего, кроме неровной пыльной штукатурки.
— Подозреваю, теперь картина находится у какого-нибудь богатого частного коллекционера, — простонал сэр Рейнольд. — Но разве он сможет сохранить ее в тайне? Полотно Плута — одно из самых известных в мире! Каждый цивилизованный человек опознает его в одно мгновение!
— А как оно выглядело? — спросил Фред Колон.
Сэр Рейнольд немедленно снизил планку — естественная реакция при разговоре с анк-морпорскими «лучшими из лучших».
— Я, ве-ероятно, смогу найти репродукцию, — вздохнув, ответил он. — Но оригинал имеет пятьдесят футов длины! Вы что, никогда его не видели?
— Помнится, меня приводили сюда посмотреть на картину, когда я был мальчишкой. Она длинная, это точно. На нее даже толком не посмотришь. Пока доберешься до другого конца, уже забудешь, что случилось в начале.
— Увы! Как ни приско-орбно, вы правы, сержант, — ответил сэр Рейнольд. — А доса-аднее всего то, что целью текущего ремо-онта было выстроить специальный круглый за-ал для картины Плута. Идея художника заключалась в том, чтобы изображение по-олностью окружало зрителя. Чтобы он чу-увствовал себя в центре событий. Прямо в Ку-умской долине! Мастер называл это паноскопическим искусством. Говори-ите что угодно про злободневный интерес, но лишние посетители помогли-и бы осуществить демонстрацию великой картины в тако-ом виде, как, по нашему мнению, мечта-ал сам художник. И теперь такое несчастье!