– Привет, – говорит он.
– Привет.
– Мне мама сказала, вы продали ваш дом.
Я киваю:
– Угу.
– Вы переехали в квартиру?
– Угу.
– А свою пожарную лестницу ты забрал с собой?
– Нет. Её пришлось оставить.
– Ох, чувак. Жалко.
Я пожимаю плечами:
– Всякое бывает.
– Ну да. Но родители у тебя всё равно крутые, скажи? Так что всё будет, ну, типа норм.
– Это точно, – говорю я ему. – Всё будет норм. Всё уже норм.
Он кивает и идёт дальше.
Трудно его ненавидеть, хоть он и отбросил нашу дружбу как что-то ненужное. Трудно, потому что я весь год за ним наблюдаю, и под своими скейтерскими шмотками он такой же, каким был всегда. Не пойму, от этого ещё хуже или, наоборот, лучше. Я смотрю, как Джейсон вытряхивает мусор. Обёртка от бублика прилипает к подносу, и он не торопясь её сковыривает, прежде чем поставить поднос поверх стопки.
После школы Бенни отсчитывает мне мою сдачу и говорит:
– А я сегодня видел твою подружку.
– Кого это?
– Карамель.
– А, – говорю я и ссыпаю монетки в карман. – Она мне не подружка, она просто живёт в моём доме. В том, куда мы переехали.
– Одна из лучших моих покупательниц! – кричит Бенни мне вслед.
С моим ключом дела почему-то всё хуже. Чтобы попасть в квартиру, приходится елозить им в замке и одновременно тянуть дверь на себя изо всех сил. И всё время, пока я так вожусь, за дверью разрывается телефон.
– Алло!
– Поднимайся ко мне, – говорит Верней.
Карамель впускает меня, и я иду за ней по коридору, стараясь запомнить всё, что на ней надето.
Со словами «он там» Карамель показывает пальцем на гостиную, а сама поворачивает налево, в кухню. Оттуда слышится голос её мамы, а потом тонкий голосок самой Карамели, отвечающей: «Это просто Джордж». Я отмечаю, что в квартире вкусно пахнет.
Верней стоит на коленях перед одним из четырёх больших окон и смотрит в бинокль.
– Комбинезон, – говорю я, – фиолетовая футболка, голубые носки.
– Садись, – говорит он и локтем указывает на зелёное кресло-мешок.
– Три заколки для волос, – продолжаю я, плюхаясь в кресло. – И несколько резиновых браслетов.
– Окей, хорошо. Пока хватит.
– За кем ты шпионишь? – спрашиваю я. – За кем-то на той стороне улицы?
Он опускает бинокль и глядит на меня изумлённо.
– Ты шутишь? Если бы я шпионил, я, наверно же, не хотел бы, чтобы меня заметили, правда? Тупо было бы маячить тут у окна, правда?
– Ну, в общем, да.
– Я наблюдаю за птицами.
– За какими?
Он кладёт бинокль на подоконник, берёт свой блокнот на пружинке и что-то в нём пишет. Потом захлопывает блокнот и смотрит на меня.
– Ты ведь знаешь про попугаев?
– Каких попугаев?
– Диких попугаев. Которые гнездятся вон там. – Он показывает на здание через дорогу. – Видишь вон тот кондиционер? А под ним куча веточек? Это гнездо.
Я вглядываюсь, прищурившись.
– Что, настоящие попугаи? Откуда они взялись?
– Может, улетели от кого-то. А ещё есть мнение, что они вырвались из клетки на свободу в аэропорту Кеннеди в тысяча девятьсот шестидесятые годы.
– Вау. Я не знал, что попугаи так долго живут.
– Да не эти вырвались, а их предки. Попугаи живут тут уже много лет. Голубь раньше за ними наблюдал. У него была толстая тетрадка, он туда всё записывал, типа когда они снесли яйца, когда вылупились птенцы… – Он смотрит вниз, на свой блокнот. – Теперь я делаю записи – вдруг они ему потом понадобятся. Мама говорит, у него переходный возраст, но это не может длиться вечно.
– Ты молодец.
– Да прямо. Глупость это, вот и всё.
На пороге возникает Карамель.
– Мама готовит, и у неё руки в какой-то липкой дряни, но она спрашивает, согласится ли Джордж остаться и поужинать с нами. – Она смотрит на меня. – Папе в последнюю минуту пришлось давать урок, можешь съесть его порцию.
– Карамелька! – кричит её мама. – Кто же так приглашает?
«Липкая дрянь» звучит не слишком аппетитно, но я говорю:
– Да, спасибо, я только позвоню папе и спрошу.
Карамель улыбается и отступает в кухню.
– Твой папа учитель? – спрашиваю я Вернея.
– Что-то в этом духе. У него своя школа вождения.
– «Шестое чувство»?
– Ага. Ты её знаешь?
– Я раньше каждый день проходил мимо неё, когда шёл из школы.
Я звоню папе на мобильный и спрашиваю разрешения остаться у Вернея. Он разрешает, и мне сразу делается как-то кисло, когда я представляю, как папа ужинает в одиночестве. Но он говорит, что он сейчас в больнице, заскочил к маме поздороваться, так что, может быть, там с ней и перекусит.
– Хочешь с ней поговорить? – спрашивает папа. – Я, правда, как раз спустился в кафетерий за чашечкой чая, но ты можешь перезвонить через пять минут.
Я говорю ему, что прямо сейчас мы с Вернеем заняты, но что я сегодня закончу домашку пораньше и вечером можно будет немножко посмотреть вместе бейсбол. Папа рад, это слышно по голосу. Вот только на самом деле домашку я сделал ещё в школе, во время обеда, пока все болтали, тусили и всё такое прочее.
Когда я вешаю трубку, Верней говорит:
– Ну, займёмся делом. Готов?
– Конечно.
– Нам нужно точно знать, когда мистер Икс приходит и уходит. Сегодня мы испытаем новое оборудование.
Хм. Значит, сегодня без домофона.
Он протягивает мне обёртку от жвачки и говорит:
– Та-дам!
– Это оборудование?
– Лучшее шпионское оборудование – то, которое не выглядит как оборудование. Вот как это работает: сегодня вечером, перед тем как ложиться спать, ты сбегаешь наверх и засунешь обёртку в дверь квартиры мистера Икс, в щель между дверью и косяком, примерно на высоте колена. Когда утром он откроет дверь, чтобы уходить, обёртка выпадет на коврик. А я начну слежку рано утром и буду точно знать, во сколько он уходит…
Мы сидим в креслах-мешках лицом друг к другу, поэтому мне трудно увернуться от взгляда Вернея. Но я что-то не в восторге от его замысла. Что, если этот чувак откроет дверь ровно в тот момент, когда я буду топтаться на его коврике с обёрткой от жвачки в руке?
– И тогда, – продолжает Верней, – я засуну эту обёртку обратно между дверью и косяком, чтобы мы знали, вернулся он домой или нет. Если, когда ты приходишь из школы, обёртка торчит в двери, значит, ещё не вернулся. А следовательно, у нас есть благоприятная возможность.
– Возможность для чего?
– Это второй вопрос. До него мы ещё дойдём.
– То есть вечером я засовываю обёртку, а после школы проверяю, там она или нет?
– Именно.
Значит, я должен топтаться на этом злосчастном коврике два раза в день. Отлично.
– Но почему обёртка от жвачки, а не что-то другое?
Верней улыбается.
– А ты подумай, Джордж. Простая бумажка на полу – это подозрительно. Но обёртка от жвачки говорит сама за себя: кто-то развернул жвачку и уронил обёртку на пол. Люди такие свинтусы! Вот и всё. Подозрений – ноль.
– Экхм.
– К тому же нам нужна легенда – на тот случай, если кто-то из нас всё-таки наткнётся на мистера Икс. Ему же станет интересно, что это мы делаем на карачках на его коврике. Так что если ты его увидишь, ты спокойно встаёшь, показываешь ему обёртку, качаешь головой и говоришь: «Люди такие свинтусы!» И тихо-мирно удаляешься.
У Вернея всё продумано. Даже и возразить нечего.
Потом мы до ужина торчим у окна и наблюдаем за попугаями. Мистера Икс Верней больше не упоминает, поэтому я тоже о нём молчу. Я учусь наводить резкость в бинокле – и да, я вижу, как один попугай вылетает из гнезда. Верней говорит, что, хотя гнездо и выглядит как нагромождение из палочек, на самом деле в нём три части, почти как комнатки. И когда попугаи там внутри, за ними почти невозможно наблюдать.
Карамель объявляет, что ужин готов, и из кухни выходит мама Вернея. Вообще-то я впервые встречаюсь с ней лицом к лицу после того первого раза в холле, когда я притворился, что не знаком с Карамелью. Мама Вернея улыбается, пожимает мне руку и говорит, что в их доме мне всегда рады. Это приятно слышать.
Когда мы уже почти сели за стол, дверь с грохотом распахивается и в кухне появляется ещё один Верней, только на несколько размеров больше в ширину и особенно в высоту. У него тёмные волнистые волосы. Одет в чёрные джинсы и выцветшую футболку. Через плечо переброшена пара кроссовок со связанными шнурками.
– Кто такой? – спрашивает он с улыбкой, показывая на меня пальцем.
– Голубь! – восклицает мама Вернея. – Кто так здоровается? Это Джордж, друг Вернея.
– Он живёт на третьем этаже, – добавляет Карамель.
Брови Голубя взлетают.
– Круто, – говорит он. – Приятно познакомиться, Джордж. – Он протягивает мне ладонь, и мы крепко жмём друг другу руки.
– Пфф! – фыркает Верней и с грохотом садится на стул.
– Не обращай внимания, – говорит мне Голубь. – Верней всё ещё на меня злится. – Он поворачивается к Вернею и обхватывает его за шею. – Слушай, дружище, хватит, а? Ты же не можешь всю жизнь дуться. В конце концов, я твой единственный брат.
Но Верней извивается и отворачивается, и Голубь его отпускает.
На ужин у них рис с кусочками жареной курицы, и это вкусно. Мама Вернея и Голубь старательно поддерживают разговор, расспрашивая меня о семье и школе, и в итоге я рассказываю им, что мы сейчас изучаем вкус, и про умами рассказываю тоже. Про «узнать свою судьбу» я помалкиваю, иначе они решат, что у меня полная школа идиотов, а это им знать не обязательно. Верней весь ужин хмурится.
Мама Вернея наблюдает, как Голубь выбирает из риса кусочки курицы и выкладывает их на край тарелки.
Она сдвигает брови:
– Только не пальцами, Голубь, пожалуйста. Ты сегодня ел белковую пищу?
– Бобовый буррито. Бесспорный белок. О! Вы это слышали? «Бобовый буррито – бесспорный белок!» В поэзии это называется аллитерация.
– Аллитерааация, – передразнивает его Верней. – О-ля-ля!