— Полагалось бы выпить за встречу, — сказал Дитер. — В холодильнике только джин, я видел. Как ты?
— Насчет джина?
— И насчет джина, и как ты вообще, старина?
— Как видишь. Не столь радужно, как в последний раз в Лейпциге.
Дитер отглотнул из запотевшей бутылки, отер горлышко ладонью и протянул мне. Пойло слишком отдавало можжевельником. Этот сорт я не пробовал.
— Итак, — сказал я.
— Мой хозяин, — сказал Дитер, — считает удобным по делу Бахметьева работать опосредованно. На данном этапе никто не может сказать, кто в Москве за и против кого в этом конкретном случае… Катавасия же вокруг Бахметьева и ста пятидесяти бочек с дерьмом хозяину интересны…
— Это — политика, Дитер. Не развивай свои идеи… Мне наплевать. Назови цену за твой второй звонок. Вот и все.
— Посредничество между твоим хозяином и мною. Я посредничаю между своим хозяином и тобою. Прямого контакта между боссами не будет. Это страхует от скандала, если до него дойдет. Это не недоверие к людям из Москвы. Скорее недостаточная близость двух заинтересованных сторон в том, что касается понимания профессиональной этики… Я повторяю то, что сказали на другом конце провода.
— Это опять политика, оставим маневрирование боссам, Дитер. Мы технари, нас выбрали потому, что официально мы никого не представляем, от наших действий при необходимости легко отмежеваться, нас можно бросить.
— Мы не существуем, согласен, но меня не бросят, — сказал Дитер.
Меня-то уже бросили, подумал я. И спросил:
— Начинаем тогда?
Он снова набрал длинный номер на мобильнике, спросил и ответил, опять спросил и опять ответил.
— Сделано, как ты просил, — сказал Дитер, разъединившись. — Со стороны открытой Балтики мониторинг любого судна обеспечен. Ни одно не выйдет за пределы эстонских территориальных вод без отслеживания. Отбой дадут, когда для вас прояснится обстановка.
Он носил дорогое просторное пальто на меху. Зная Дитера, я был уверен, что купил он его за счет нанимателя, сославшись на климат в стране, куда приходилось отправляться. Застегиваясь, уже в дверях, Пфлаум сказал:
— Звони мне в «Каякас». Комната двадцать два.
Я глотнул из бутылки, набрал на телефонном аппарате Тармо свой московский номер. С удовольствием выслушал десять безответных сигналов вызова.
Студия Тармо позволяла Ефиму набегаться всласть. Он снова вырядился в кожаное пальто дешевой свиной кожи, длинные полы которого путались между косолапивших ног. Как обычно, не поздоровавшись, он схватил волосатой ручищей недопитую бутылку с джином и несколько раз приложился к ней. Каждый раз, отпив, он рассматривал посудину на свет. Не найдя в карманах носового платка, уткнулся в подкладку своего картуза «под Жириновского» и чихнул.
— Будь здоров, — сказал я. — У тебя новые очки?
— Да, старые треснули… Какие новости?
— Боюсь, никаких особенных. Я уложил на крыше шестиэтажки куклу, подставленную Тургеневым. Вот и все достижения… Да ты, наверное, это и без меня знаешь…
Ефим повесил голову, рассматривая ботинки.
Я дернул его за рукав. Он поднял глаза за стеклами очков. Я сделал знак: возможно подслушивание. Достал из кармана вельветовых брюк кассету, отснятую «Яшихой», и сунул в блинообразную ладонь Ефима. На клочке бумаги, взятом с письменного стола Тармо, я написал: «Пленка со сценами увоза генерала. Оператор моего лейпцигского источника, а именно Дитера Пфлаума, предлагает сотрудничество по цепочке Шемякин — Пфлаум. Пфлаум здесь».
Ефим поднял большой палец.
— Можно работать, — сказал он. — Тебе не кажется, что тут душновато?
На улице уже стемнело. Дом полыхал освещенными окнами.
Ийоханнес Эйкович дремал в машине, зажегши подфарники. Уткнувшись радиатором в багажник его «шестерки», стояла темная «Вольво», за рулем которой сидела Марика. Я не стал спрашивать Ефима, как она ухитряется водить машину со своими протезами.
Шлайн потащил меня по асфальтовой дорожке вокруг дома, по своему обыкновению зацепив под локоть.
— Новости такие, — сказал я. — Надежда на местную блокаду никудышная. Однако пфлаумовское начальство обещало контрольное наблюдение со стороны открытой Балтики на пару дней… Чико решит, что это подготовка перехвата, тормознет вывоз генерала в западном направлении, в сторону Калининграда, и примется выжидать, искать иной путь или, скорее всего, предложит провести обмен Бахметьева прямо здесь, в Эстонии. Значит, ему придется посылать людей на контакты, за пищей…
— Надеешься ухватиться за их хвост и выйти на логово банды?
— Уже ухватился, — сказал я. — Кто такой Вячеслав Вячеславович?
Ефим подумал.
— Резидент военной контрразведки по Калининградской области. Крутой господин с большущими друзьями в Москве. Герой, имеет боевой опыт… Карьера пошла после спасения во Вьетнаме каких-то документов при налете на базу, где он находился, сайгонской шпаны. Потом Германия. Прихватил оттуда на поселение в Калининград группу офицеров, молодых провинциалов, лично преданных. Один из лидеров партии Балтийской республики, поборник немедленного провозглашения её порто-франко, на манер Гонконга до возвращения Китаю…
— Как это совместимо с его должностью?
— Уже не совместимо. Уволен со службы несколько месяцев назад.
— Чего же Дубровин трясется? Почему этот тип командовал на совещании в представительстве «Балтпродинвеста»?
— Значит, имеет ещё власть… Один звонок Вячеслава Вячеславовича в Москву, и Дубровина отзовут с хлебного места. Это — раз. Совещание носило неформальный характер, поскольку ты и сам — неформал. Это — два. В Москве большая разборка. Дубровин доносит туда, что взрыв, похищение Бахметьева, вся эта сумятица и беспредел — результат усилий молодцов Вячеслава Вячеславовича. Это — три. Твоя фотопленка очень кстати. Это уже четыре.
— Банда Чико выполняет заказ Вячеслава?
— Его. Дубровин сказал мне, что команда Тургенева на самом деле состоит из восьми человек. Шесть прежних, про которых мы знаем, включая азериков, плюс ещё два, формально это личные телохранители Чико, а на самом деле они приставлены, видимо, к генералу. Кукла, которую ты уложил, залетная, нанята в Пскове, подобрали дурачка… Она не в счет. Так что потерь у Чико Тургенева нет.
— Какую же позицию занимает Дубровин?
— Дубровин вел игру. Вернее, игры, несколько. Ему удобнее быть в курсе задумок Вячеслава, как ты его называешь… Расчет делался на то, что выкрадут тебя, Бэзил. Вячеслав обсуждал такую возможность с Дубровиным. Он говорил, что ему нужно похищение… Для обмена и скандала, для шумихи…
Я расхохотался.
— Чего ты ржешь? — спросил Ефим, подталкивая меня вперед.
— Отлегло от сердца, — сказал я. — Облапошили не только меня, а всех вас, паршивых начальников! Вы подставляли меня, а Вячеслав подставлял вас. Пока вы заигрывали с Вячеславом, он согласовывал свои действия с кем-то еще…
— Теперь все согласовывают свои действия с кем-то еще, экая невидаль, цена-то на все свободная, — сказал Ефим, двигаясь в обход вокруг дома. Одно неясно, почему, взяв генерала, они не убили тебя?
— Еще убьют, — сказал я. — В этом твой последний шанс, Ефим.
— Мой? Не наш? — спросил он.
Вечернее освещение улицы не давало возможности разглядеть лицо человека, желающего разделить мою участь.
Глава пятнадцатаяГосударственное преступление
В тусклом свете фар «шестерки», у которой, наверное, давно отощал аккумулятор, определить, какие именно деревья выросли вокруг одноэтажной «Каякас», было невозможно. С тех пор, как мы в последний раз ночевали в этой гостинице с Мариной в эпоху её первого эстонского адюльтера, появилось ещё и просторное крыльцо. Под желтым светом его плафонов Дитер Пфлаум, ссутулившись и раскорячив руки, будто перехватывал баскетбольный мяч, от первого лица, говоря словами Маяковского, предлагал пухленькой администраторше невозможное. Она отрицательно покачивала взбитым коком на уровне галстучной заколки долговязого Дитера. Возможно, он насмотрелся фотографий в студии Тармо, выпил в баре и окончательно разогрелся. Толстушка, прикрываясь прижатым к груди портфельчиком, расчетливо пятилась к двери.
Объезжая на стоянке внедорожник «Опель Фронтир» с лейпцигским номером, Ийоханнес Эйкович уважительно крякнул.
— Дойчланд юбер аллес, — сказал он, вывихивая шейные позвонки, чтобы оглядеть красавицу-машину со всех сторон.
Высоко следовало оценить и хозяина. Он ловко скрыл броский автомобиль возле школы, в которой снимал помещение под студию Тармо. Машину ни я, ни Ефим не заметили.
— Вон его владелец, — сказал я Ийоханнесу Эйковичу, выбираясь из «шестерки», и обошел с тыла лучшего кригскамарада в мире.
— Этот господин из двадцать второй комнаты? — спросил я девушку из-за плеча Дитера.
— Кажется, да.
— Он не предлагал вам купить столовые приборы с клеймом этой гостиницы? А наволочку и полотенце с метками? Нет? Сейчас предложит… Спросит пятьдесят крон. Я сам не прочь взять вещи за такую цену, но все же боюсь продешевить, а? Теперь я понимаю, зачем он ворует. Чтобы соблазнять хорошеньких, как вы… У этого человека ничтожные командировочные. Все, чем он может угостить даму, это «Орбит» без сахара… Вы уйдете со мной. Я ваш благородный спаситель.
Она прыснула, нырнув подбородком за портфельчик, и, обогнув меня, выскользнула в холл гостиницы.
— Шайзе1! — сказал Дитер на всякий случай, поскольку ничего не понял. Его развернуло за мини-юбкой администраторши, а увидел он меня.
— Смирно! — скомандовал я. — Отделение! В бордель! Марш!
Медленно-медленно, как водят на парадах Легион, подвывая его занудный строевой «Будэн», мы в ногу подошли к такси. Ийоханнес Эйкович распахнул заднюю дверцу «шестерки» и, вытянув руки по швам, рявкнул:
— Хохахтунгсволь2!
— Мерси, вье кон, вив ля Франс3! — откликнулся Дитер.
— По пьянке он говорит только на французском, — объяснил я на русском таксисту-полиглоту.
— Так на каком языке будем тогда разговаривать? — спросил Ийоханнес Эйкович по-эстонски, запуская двигатель.