– садится в кресло-качалку. Отпивает глоток чая.
Ну что, – говорит он.
Прочитали? – говорит он.
Из-за тусклого освещения все выглядит скраденным, как всегда в сумерках, – пусть и искусственных, – хочется спать. Лунини зевает. Картинка начинает размываться, лица старухи и Анатолия плывут.
П-о-и-а-и, – звучит очень отдаленно.
Камера трясется – это Лунини встряхивает головой, – приподнимается, потом стремительно падает на пол, мы видим крупно тапочки старухи. Голос сверху:
Мы все прочитали, – говорит Анатолий.
…господин Лунини, – говорит он.
Затемнение.
ХХХ
…в кромешной тьме загорается один огонек… потом другой… третий… постепенно темное помещение, в котором мы находились, заполняется огнями… Блуждающими огоньками, напоминающими читателям более культурным и образованным блуждающие огни святого Витта, и ирландские эпосы Средневековья, сочиненные англичанами в начале 20 века, а быдлу и опрощенцам – просто свечи в церквях. Картинка становится отчетливой. Как всегда, опрощенцы оказываются ближе к правде.
Комната заполнена горящими свечами.
Они потрескивают, шипят, брызгают жиром… то есть, это не обычные восковые свечи, которые продают цыгане на Центральном рынке Кишинева, и которые сделаны из парафина. Это аутентичные свечи из животного жира. Нам остается лишь строить предположения относительно происхождения этого жира. Видимо, их строит кто-то еще, и выводы неутешительны. Так что мы слышим сдавленное паническое мычание.
А-х-а-ах-м, – мычит кто-то.
Разворот камеры, мы видим совершенно голого Лунини, который лежит на ковре, но уже не ничком, а на спине. Руки у него плотно привязаны к телу, ноги спутаны… Вдобавок ко всему, он еще перетянут со всех сторон – как японская любительница садо-мазо, – веревками, которые прикреплены к ножкам дивана и стенке. От этого агент ЦРУ становится похож еще на нелепого Гулливера с совершенно выщипанным левым яичком. Кстати, о нем. Лунини приподнимает голову, смотрит себе ниже пояса, и начинает мычать еще более… протестующе.
М-м-м-м-м-м! – с негодованием мычит он.
И-м-м-м-м-м! – добавляет он со значением.
Аа-а-ам-м-м-м! – угрожает он.
И-г-ам-м-м-м-м! – заключает он.
И-ф-м-м-м-м-ма-а-а-м! – завершает свою негодующую тираду он.
После чего роняет голову на ковер, ведь держать ее на весу все время очень тяжело. Огни свечей становятся все ярче. Мы видим, что вокруг портрета Сталина на ковре свечи выставлены так, что у головы генералиссимуса – огненный нимб. Из-за игры теней Сталин как будто порывается что-то сказать Лунини, да не может. Сталин как будто хочет сказать:
Беги отсюда, – хочет сказать он.
Смывайся, а я останусь, раз уж мне не повезло, – хочет сказать он.
Всю жизнь ковра на стене у этих психопатов вишу, – хочет сказать он.
Но Сталин – ковер, и не может ничего сказать, даже если и хочет, в чем, однако, есть очень большие сомнения. Это всего лишь игра теней… Показав нам ее, камера поворачивается к комнате. Мы видим, что у окна, чуть поодаль от несчастного Лунини, стоит Старуха и ее сын, Анатолий. Они одеты в парадную форму НКВД, впрочем, не совсем точную, а исполненную, скорее, по эскизам из кинофильма «Штрафбат» или любого другого псевдоисторического полотна Российской Федерации.
На лице Анатолия приклеены усики, как у Ягоды.
Он нервно теребит их, время от времени почесывая – той же рукой, – в паху.
Старуха держи в руках маузер. Она глядит на Лунини и вся, кажется, поглощена пленным. Тем не менее, она говорит:
Хватит срам теребить, Геннадий! – говорит она.
Это нервное, мама! – говорит Анатолий.
Вот женился бы, сразу бы стал спокойнее, – говорит он.
На ком? – говорит старуха саркастически.
Нынче что ни баба, так проститутка, – говорит она.
Только девственная комсомолка, отличница учебы и активистка, – говорит она.
…была бы тебе хорошей женой, Иннокентий, – говорит она.
Но где их таких теперь искать? – говорит она.
Мама, да вы же сами такой не были! – говорит Анатолий.
Вы же сами мне говорили, что.. – говорит он.
Цыц, блядина! – говорит спокойно старуха.
У меня были жизненные обстоятельства… – говорит она.
Я попала в застенки палачей, притворявшихся советскими следователями, – говорит она.
Там меня били, пытали, насиловали, – говорит она, почему-то, мечтательно.
Но товарищ Сталин разоблачил кодлу Ежова, издевавшуюся над людьми, – говорит она.
Они понесли заслуженное наказание, – говорит она.
Их всех расстреляли! – говорит она.
Мама, так я никогда не женюсь, – говорит Анатолий жалобно.
М-м-м-м-м, – мычит Лунини.
Раскрой ему рот, – говорит Старуха.
Анатолий подходит к Лунини, вытаскивает изо рта тряпку. Агент судорожно дышит, он выглядит, как человек, который понял, что все Очень серьезно. Как и все, кто находится на волосок от смерти, Лунини пытается вывернуться, неся чушь, делая незаинтересованный в своей жизни вид.
Конечно, можете убить меня, если хотите, – говорит он.
Но как вы, русские, – восклицает он.
Можете поклоняться этому тирану, этому усатому палачу, – говорит он.
Он ведь убил 30 миллионов русских, – говорит он голосом радиоведущего Шендеровича, который разговаривает с матрацем, думая, что его никто не видит (а товарищ майор в это время меняет кассету на скрытой камере наблюдения – В. Л.).
Вот за это и любим! – говорит старуха.
Ведь мы молдаване! – говорит она.
Точно-точно, – говорит Анатолий.
Садится на корточки и начинает натирать Лунини, почему-то, жиром. Он черпает его из огромной банки, на которой написано. «Смалец. Вытоплен 12.07. 2005». Мы видим, что у Лунини начинает дергаться правое веко.
Тогда тем более, развяжите меня! – говорит Лунини.
Развяжите меня, кретины! – нервно кричит он.
Я агент ЦРУ, гражданин США, – говорит он.
…я здесь, конечно, не из-за ваших газеток сраных! – говорит он.
У меня было спецзадание, я его выполнил, – говорит он.
Меня скоро эвакуируют, а вам обоим, психи сраные, конец! – говорит он.
Старуха закуривает папиросу, смеется.
Говорун, – говорит она.
Американец, – философски замечает Анатолий, покрывая тело Лунини густым слоем жира.
То ли дело японец, – говорит он.
Вот тот умер, как мужчина, как Враг! – говорит он.
Какой на хуй враг, какой на хуй япо… – говорит Лунини.
Думаешь, пидарок, мы эти фокусы ваши не знаем? – говорит Анатолий.
Каждого пидара, которого мы приносили в жертву Вождю, – говорит он.
Если верить его предсмертной болтовне, – говорит он.
Прислало в Молдавию правительство, совершать Спецоперацию, – смеется он, старуха тоже смеется, выпуская дым изо рта толчками, из-за чего становится похожа на старый, Проверенный еще большевистский паровоз (на таком хоронили Ленина, товарищи – прим. В. Л. голосом экскурсовода).
Все вы пиздите, как Троцкие! – с ненавистью говорит он.
Оно и понятно, жить-то охота, – говорит он.
Я и прав… – говорит Лунини.
Ой бля, я тебя умоляю, – говорит Анатолий.
Открывает стенку, разворот камеры. Мы видим спрятанные книги. «Пастернак» Елизарова, труды Кара-Мурзы, Маркс, «Санькя» Захара Прилепина… другая продукция книжного магазина «Фаланстер»… Несколько рядов банок, в которые закатывают варенье, соленья и тому подобные несъедобные штуки, которыми в стародавние времена разнообразили питание в советских семьях. Крупным планом – раскрытые от ужаса глаза Лунини. В банках плавают головы, кисти…
Вот этот, япошка… оворит Анатолий, показывая на банку, в которой даже уже мертвый японец по-прежнему смотрит на мир с типичным выражением превосходства («зелтый ласа победить церый мил, твоя все понять плаклрятая класналмейца?! увидить его и ласслерять!»).
Мы его, хуесосину, на Халхин-гол заманили, – говорит он.
Старуха показывает газету. Лунини щурится. Мы видим фотографию мужа Старухи, статью на всю полосу, и заголовок.
«Наш земляк разгромил японскую бригаду и сам сбил из винтовки три японских самолета»
Приехал, значит, искать, где самолеты-то сбили, – говорит Анатолий.
Отдать, так сказать, память воинам, – говорит он.
Что же в этом такого, – плачет Лунини, который начинает понимать, что дело вовсе не в его настоящей профессии, и его губит ложная, и совершенно безобидная, легенда.
Так война-то… еще не кончилась, – говорит Старуха.
Мы последние могикане Советской Цивилизации, – говорит она голосом российского публициста Проханова, удачно нашедшего себя в рыночной нише под названием «МыпоследниемогиканеСоветскойЦивилизации».
Мы будем сражаться до последнего патрона… вести партизанские действия… – говорит она.
Будем убивать вас всех, мстить за пущу… за Беловежскую, – говорит она.
За блядь Фултонскую речь… за Косово… за Багдад… а Сталина! – говорит она.
Я… я… я не… – пищит Лунини грустно.
Вот этот хуй… – говорит Анатолий и показывает на банку, в которой плавает что-то очень похожее на червячок из агавы, только очень большой (да это же… и правда хуй! – прим. сценариста).
Француз… – говорит Анатолий.
Его мы на статью «Наш земляк подружился с французским военнопленным в Индокитае» вытащили, – говорит Анатолий.
Кишка у него, конечно, оказалась не так толста, как у японца, – говорит Анатолий.
Хотя, вроде, толстая… – говорит она.
Задумчиво вертит в руках банку, в которой плавает что-то, очень похожее на толстую кишку. Свечи… Лунини напрягает мышцы, пытаясь ослабить веревки. Заметив это, старуха и Анатолий улыбаются.
Ну что же, приступим? – говорит старуха.
Анатолий уходит куда-то, возвращается с кухни с живым голубем. Лицо Лунини. Он пытается вертеть головой, но у него не очень получается. На лицо пленного льется что-то черное. Постепенно все лицо Лунини покрывается кровью зарезанной птицы, из-за чего агент становится похож на карикатурного «черномазого» – только глаза блестят. Анатолий вынимает из голенища сапога нож. Лунини приподнимает голову, и, жмуря один глаз – в другой попала кровь, – видит, что пол вокруг него разрисован пентаграммами, непонятными символами, знаками.