— А кто такой этот Мендель? — поинтересовался Кролик.
— Вышедший на пенсию полицейский, — ответил я на автопилоте. — Имя — Оливер. Не путать с Оливером Лейконом.
— Где и как его завербовали?
— Давнее знакомство. Джордж с ним уже успел поработать в другом деле. Джорджу нравилась линия его носа. Нравилось, что он не принадлежит Цирку. Джордж называл его глотком чистого воздуха.
Устав от беседы, Кролик вдруг откинулся на спинку стула и замахал кистями рук, словно расслабляясь во время долгого полета.
— Давайте попробуем взглянуть правде в глаза. — Он подавил зевоту. — Черный фонд Хозяина в настоящий момент является единственным достоверным источником, который а) проливает свет на цели и предпринятые действия в операции «Паданец» и б) подсказывает, как нам защищаться от необоснованных гражданских акций и частных исков против Службы и лично против вас, Питер Гиллем, поданных Кристофом Лимасом, единственным наследником покойного Алека, и Карен Голд, незамужней женщиной, единственной дочерью покойной Элизабет, она же Лиз. Вы про это что-нибудь слышали? Ну конечно. Только не говорите, что для вас это удивительная новость.
Развалившись на стуле и пробормотав себе под нос «Гос-споди», он ждал моей реакции. И, видимо, она заставила себя ждать, потому что я помню, как он властным тоном подстегнул меня: «Ну?»
— У Лиз Голд был ребенок? — слышу я собственный голос.
— Напористая копия матери, судя по ее последним действиям. Лиз исполнилось пятнадцать лет, когда ее обрюхатил какой-то олух из ее школы. По настоянию родителей она отдала младенца в приемную семью. При крещении девочка получила имя Карен. Хотя, может, ее и не крестили. Она ведь еврейка. Повзрослев, упомянутая Карен воспользовалась своим законным правом узнать, кто были ее настоящие родители. А дальше, вполне понятно, ее заинтересовало, где и при каких обстоятельствах погибла ее мать.
Он взял паузу на случай, если у меня возникнут вопросы. И вопрос, пусть не сразу, возник: как Кристоф и Карен узнали наши фамилии? Но был проигнорирован.
— Карен в ее поисках правды и примирения активно поддержал Кристоф, сын Алека, который, о чем она тогда не ведала, еще с тех пор как была разрушена Берлинская стена, лез из кожи вон, чтобы узнать, как и почему погиб его отец, — в чем, должен сказать, ему совсем не помогала Служба, которая делала все возможное, чтобы поставить на их пути самые охренительные препятствия, какие только можно себе вообразить, и даже больше. К сожалению, все наши усилия оказались контрпродуктивными, даже несмотря на то, что у германской полиции список претензий к Кристофу Лимасу длиннее вашей руки.
Очередная пауза. Я не задаю вопросов.
— И вот двое истцов объединили свои усилия. Они убеждены, и небезосновательно, что их родители погибли в результате, можно сказать, пятизвездочной неразберихи, устроенной этой Службой и персонально вами и Джорджем Смайли. Они требуют полного разоблачения, возмещения ущерба и публичных извинений с обнародованием всех имен. Вашего, в частности. Вы знали, что у Алека Лимаса есть сын?
— Да. А где Смайли? Почему на этом месте не сидит он?
— А вам известно, кто его счастливая мать?
— Немка, которую Алек встретил во время войны, работая в тылу противника. Позже она вышла замуж за дюссельдорфского адвоката по фамилии Эберхардт. Он усыновил мальчика. Так что он не Лимас, а Эберхардт. Я спросил, где сейчас Джордж.
— Потом. И спасибо вам за такую прекрасную память. А другие знали о существовании сына? Другие коллеги вашего друга Лимаса? Нам и без вас это было бы известно, но, видите ли, его досье украли. — Ему надоело ждать моей реакции. — Было ли известно в самой Службе или на периферии, что у Алека Лимаса есть бастард по имени Кристоф, живущий в Дюссельдорфе? Да или нет?
— Нет.
— Это еще почему?
— Алек не распространялся о своей личной жизни.
— Вы, очевидно, были исключением. И вы с ним встречались?
— С кем?
— С Кристофом. Не с Алеком, разумеется. Кажется, вы опять решили не включать мозги.
— Ничего подобного. Отвечаю: нет, с Кристофом Лимасом я не встречался. — А про себя думаю: зачем баловать человека правдой? И, пока он переваривает мои слова, еще раз напоминаю: — Я вас спросил, где сейчас Смайли.
— А я проигнорировал ваш вопрос, как вы могли заметить.
Молчание, во время которого мы собираемся с новыми силами, а Лора задумчиво поглядывает в окно.
— Кристоф, будем называть его так, — монотонно продолжает Кролик, — парень небесталанный, Питер, даже если эти таланты криминального или полукриминального толка. Возможно, это гены. Убедившись в том, что его настоящий отец погиб возле Берлинской стены, с восточной стороны, он сумел добраться (каким образом, мы не знаем, но это вызывает уважение) до вроде бы закрытых архивов Штази и узнал три важных имени. Ваше, покойной Элизабет Голд и Джорджа Смайли. Через несколько недель он уже напал на след Элизабет, а затем, через государственные архивы, на след ее дочери. Было назначено свидание. Далекие друг от друга персонажи сблизились — до какой степени, не нам судить. Эта парочка проконсультировалась с высоконравственным, помешанным на правах человека адвокатом в сандалиях на босу ногу — из тех, что готовы стереть эту Службу в порошок. В ответ мы думаем предложить истцам целое состояние в обмен на их молчание, но прекрасно понимаем, что тем самым лишь подтверждаем обоснованность их притязаний и как бы подталкиваем к тому, чтобы еще усилить давление. «Подавитесь, черти, вашими деньгами. Пусть заговорит сама История. Мы вырежем эту опухоль. Мы сделаем так, чтобы полетели головы». Ваша, боюсь, одной из первых.
— И Джорджа, надо полагать.
— В результате мы имеем нелепый шекспировский сюжет: призраки двух жертв демонического Цирка являются в образе их отпрысков, чтобы бросить нам в лицо страшные обвинения. До поры до времени нам удается сдерживать массмедиа, давая им понять — не то чтобы искренне, но какое это имеет значение? — что если Парламент самоустранится и уступит дорогу судебному процессу, дело будет слушаться при закрытых дверях, скромно и тайно, и мы сами будем решать, кого пускать в зал. В ответ истцы, подталкиваемые своими неугомонными защитниками, говорят: «Хрен вам, нам нужен открытый суд, нам нужны полные разоблачения». Вы наивно спросили, откуда Штази знает ваши фамилии. Разумеется, от московского Центра, который им все слил. А московский Центр? Ну разумеется, от нашей Службы, еще раз спасибо труженику Биллу Хейдону, у которого в то время были развязаны руки, и это продолжалось еще шесть лет, пока святой Георгий не прискакал на белом коне и не выкурил его оттуда. Вы по-прежнему поддерживаете отношения?
— С Джорджем?
— С Джорджем.
— Нет. Где он сейчас?
— И уже давно не поддерживаете?
— Нет.
— Когда в последний раз?
— Восемь лет назад. Десять.
— А если подробнее?
— Я был в Лондоне и зашел к нему.
— Куда?
— На Байуотер-стрит.
— И как он выглядел?
— Спасибо, хорошо.
— Мы ищем его там и сям. А ветреница Энн? С ней вы тоже не поддерживаете связь? Связь в переносном смысле, разумеется.
— Нет. И, если можно, без намеков.
— Ваш паспорт.
— Зачем?
— Тот, который вы предъявили на проходной. Ваш британский паспорт. — Он протягивает руку.
— Не понимаю, зачем?
Я все равно отдаю ему паспорт. А что мне остается? Драться с ним?
— А остальные? — вдумчиво листая страницы. — В свое время у вас была куча паспортов под разными фамилиями. И где они?
— Все сдал. Отправились в шредер.
— У вас двойное гражданство. Где ваш французский паспорт?
— Мой отец англичанин, я служил Англии, мне достаточно британского. Я могу получить его обратно, с вашего позволения?
Но он уже исчез за пюпитром.
— Лора, ваша очередь, — Кролик снова обнаруживает ее присутствие. — Нельзя ли немного поподробнее о конспиративной квартире на Уиндфолл-стрит?
Игра проиграна. Я врал до последнего. Но патроны закончились, бобик сдох.
Лора снова погружается в бумаги, которых мне не видно. Я стараюсь не обращать внимания на струйки пота, заливающие мою грудную клетку.
— Конспиративная квартира, да, и еще какая, Кролик! — соглашается она, отрываясь от бумаг, и глаза ее сияют. — Посвящена исключительно операции «Паданец». Расположена в пределах Центрального Лондона. Под кодовым названием Конюшня. С постоянной домоправительницей по усмотрению Джорджа Смайли. Вот, собственно, и всё.
— Вспоминаете? — спрашивает меня Кролик.
Они молчат. И я молчу. Лора продолжает свой тет-а-тет с Кроликом.
— Похоже, даже Лейкону не полагалось знать, где она находится и кто за ней присматривает. Что, с учетом высокого положения Лейкона в Казначействе и его осведомленности о других конспиративных квартирах Цирка, мне кажется, говорит о некоторой паранойе Хозяина, но кто мы такие, чтобы его критиковать?
— Вот именно. Конюшня — в смысле «у нас все чисто»? — заинтересовался Кролик.
— Скорее всего, — соглашается Лора.
— Идея Смайли?
— А вы у Пита спросите.
Вот только Пит — достала уже она меня этим Питом! — окончательно оглох, не надо даже притворяться.
— Хорошая же новость, — обращается к ней Кролик, — состоит в том, что эта конспиративная квартира никуда не делась! То ли было так задумано, то ли это чье-то упущение (подозреваю, что второе), но Конюшня продолжала оставаться на тайном балансе при четырех Хозяевах подряд. И поныне на своем месте. А наше верховное начальство даже не подозревает о ее существовании и тем более не знает, где она находится. Еще забавнее то, что при нынешних строгих нравах наше старое доброе Казначейство смотрит на эти расходы сквозь пальцы. Уже который год молча благословляют закрытую статью. — Он переходит на гомофобское сюсюканье: —