ла морили их голодом, а потом убивали. - Неправда, это не мы, а баденские гренадеры. - Все вы хороши. - Что?! - И Курт схватился за саблю. То есть, хотел схватиться, но сабля была не у пояса, а в карете, и потому драгун лишь чертыхнулся и замолчал. И тогда Франц, чтобы хоть как-то скрасить мрачную беседу, сказал: - А Чико молодец! Я думал, что в карете хоть немного осетринки, а там и вправду женщина. - Это не женщина, а Белая Дама,- напомнил Чико.- Наш глупый сержант уцепился за ее талию, а к ночи его рука будет звенеть как сосулька. Солдаты недоверчиво засмеялись, но Чико не обратил на это внимания. Он был уверен в своей правоте, но до поры до времени не решался сказать всю правду. Разговор прекратился. По обеим сторонам дороги шли партизаны и тоже молчали. Одна лишь злополучная девочка бежала впереди всех, катила снежный ком и весело - совсем не к месту - распевала русскую солдатскую песню. А где-то вдалеке вновь послышалась беспорядочная пушечная пальба, которая становилась все громче и громче. Сержант, косясь на победителей, долго - и успешно - пытался ни о чем не думать, однако не выдержал, подумал и горько усмехнулся. Еще бы! Пять лет судьба его хранила, а на шее той он вновь оказался причастным к большой игре. Ведь это же вне всякого сомнения, что Мадам - особа весьма непростая, иначе Оливье не стал бы собирать отряд и выделять карету, но вот прохвост! - ни словом не обмолвился о женщине. Она, конечно же, шпионка или что-то в этом роде. Люлю была куда красивее, Люлю зарезали, а эту... О, эта как ни в чем не бывало шагает рядом с ним, а что у нее на уме, никто не знает. Сержант украдкой глянул на Мадам... И увидел, что та внимательно его разглядывает. Лицо у Мадам было спокойно и даже безмятежно, а вот утверждать, что-либо подобное о себе сержант не решился бы. И потому он подчеркнуто бодро сказал: - Не падайте духом, Мадам. Я родился в седле, и я доставлю вас императору. Пусть думает, что он самоуверенный служака, шпионы любят иметь дело с глупыми людьми. Она сейчас, конечно, удивится, спросит... Однако же Мадам с улыбкой промолчала. Тогда сержант, решив играть свою роль до конца, продолжал: - В моих словах нет и тени бахвальства. Да, здешний народ фанатичен. Царь превратил всю державу в бесправных рабов, и эти же рабы его боготворят и защищают. Но в августе... Да, в августе мы взяли пленного, спросили... (Тут, как мне кажется, разговор уходит несколько в сторону от событий, прямо нас интересующий, а посему я позволю себе вымарать несколько строк.майор Ив. Скрига). - ...Вот нами, кстати, повелевает лучший из лучших, который возведен на престол по достоинству, а не по праву наследования, как здесь у вас... простите, как у них, в России. И тут сержант вдруг замолчал. Да, перед ним шпионка, но только чья? Мадам была отправлена в ставку в закрытой карете. О господи, да неужели его, боевого сержанта, определили в тюремщики?! Дюваль внимательно посмотрел на Мадам и осторожно, опасаясь ответа, спросил: - Кстати, а вас как зовут? Мадам промолчала. - Ваше имя, Мадам! - потребовал сержант/Черт подери, она же русская шпионка, час от часу не легче. Мадам нахмурилась. - Простите,- сказала она.- Но генерал просил меня хранить инкогнито. Зовите меня просто: Мадам. - Но...- растерялся сержант. - Без всяких "но",- тут в голосе Мадам послышались властные нотки.- Вы всего лишь сержант, и если вас не посвятили, то вам же и на пользу. Не так ли? Сержант отвернулся. Не так ли? Конечно же, так! Будь проклят тот день, когда он впервые попался в большую игру! Ведь не случись той встречи, так он бы сейчас... Нет, сейчас бы он с большим удовольствием споткнулся и упал; пусть все проходят мимо, а он бы остался и лежал здесь в ожидании Белой Дамы. Она, говорят, всех жалеет и всех забирает с собой. - Скажите, неужели вы и вправду сейчас намереваетесь доставить меня в ставку? - после некоторого молчания спросила Мадам. Дюваль усмехнулся, он не поверил ее доброжелательному тону. Скорей всего проклятая шпионка желала потешиться над глупым сержантом. Пусть так, однако он ей скажет все как есть. И он сказал: - Да, представьте себе. Я понимаю, это глупо при нынешнем положении дел. Однако я человек привычки и служу по старинке - так, как будто мы все еще побеждаем...- Тут Дюваль немного помолчал, а потом добавил: - А может, все дело в упрямстве; мне приказали доставит вас императору, и я доставлю,- и сержант замолчал. Он мог бы, конечно, сказать, что терпеть не может Оливье, а посему ни за что не отступится. Он мог бы признаться... Однако Дюваль раньше и вовсе не позволял себе откровенничать, да, видимо, Полоцкий монастырь оказал ему не лучшую услугу. И, чтобы сменить тему разговора, сержант сказал: - Хотел бы я знать, что будет с нами через час! На что Мадам ответила: - Нес приведут в партизанский вертеп, а там их командир, его зовут Егорка, скажет, что с нами делать: расстрелять на месте или же отправить дальше. - Как?! - удивился сержант.- Откуда вы знаете?! - По долгу службы я в совершенстве владею местным наречием, - скромно призналась Мадам. Сержант нахмурился. Будь Мадам русской шпионкой, она б не стала в этом признаваться. Да и мало того: свою лазутчицу партизаны сейчас, наверное, несли бы на руках. Нет, дело здесь куда сложнее... Но тут вокруг зашумели, сержант поднял голову и увидел, что отряд подошел к просторной поляне, на которой располагался лагерь партизан. Смеркалось.
Артикул шестой
Вероотступник
На поляне горели костры, у костров сидели мужики. Чуть поодаль виднелись землянки. При виде пленных кое-кто из мужиков поднялся посмотреть. Тогда старший в отряде - его звали Тит - строго оглянулся на солдат, расправил плечи и приказал: - Ну, веселей! Однако пленные от этой команды смешались еще больше и вконец сломали строй. А зря: за ними внимательно наблюдал человек, во власти которого было решать - казнить или миловать. Таковым всесильным человеком был деревенский староста Игорка или, что будет точнее, Егорка Бухматый. Староста, костистый и не Старый еще мужик, сидел на трофейном барабане и постукивал кнутовищем по валенку. На плечах у него был накинут щегольский, расшитый узорами кожушок. За спиной у Егорки стояли двое мужиков с короткими кирасирскими ружьями наперевес. Пленных остановили поодаль. Увели лошадей, укатили карету. Пленные молчали. Тогда Егорка важно почесал за ухом, подмигнул Мадам и спросил: - Откудова, Тит? - Из Пышач. - Ну и как там? Вместо ответа Тит неопределенно пожал плечами. - Дядька Егор, я видела! - выбежала вперед злополучная девочка. - Как наскочили, как наскочили! Забор повалили, сено растащили. Потом... - И девочка замолчала, вспоминая. - Горит деревня? - спросил Бухматый. Партизаны посмотрели в сторону деревни - не видать ли зарева? Но нет, горизонт был спокоен. Только где-то далеко не смолкала кононада. - Мельчает француз, торопится, - заключил староста.- Так сено, говоришь, растащили? - обратился он к Дювалю, нисколько не заботясь о том, поймет тот его или нет. Сержант молчал, и староста все так же беззлобно продолжил: - Нам такие гости не нужны. Нам и без вас мало радости. Веревку! Подали веревку. И Тит, тут же, перед старостой, принялся вязать удавку. Мужики, разглядывая пленных, вполголоса о чем-то переговаривались. Сержант оглянулся на Мадам. - Простите,- сказал Дюваль, - но я не думал, что все решится так быстро. Мадам не отвечала. Она как завороженная наблюдала за тем, как Тит пробовал петлю на крепость. Убедившись, что веревка не подведет, Тит шагнул к сержанту и хотел было примериться... но тут Дюваль резко оттолкнул его руку и возмущенно воскликнул: - Нет, нет! Я протестую! - И, взяв себя в руки, спокойно Добавил: - Я требую справедливости. Насмешливо щурясь, Егорка слушал сержанта и словно понимал его. Сержант, ободренный этим, продолжал: - Вешают только разбойников и дезертиров,- и он опять оттолкнул от себя веревку.- А честные солдаты достойны расстрела. Егорка добродушно рассмеялся. - Егор Апанасыч! - напомнил Тит, распрямляя петлю поудобнее. Егор отмахнулся - мол, подождешь - и с интересом посмотрел на сержанта. Егору было любопытно: обычно пленный падал на колени, умолял, иные ползали, кричали - а этот явно оскорблен! Выкрикивает что-то, машет руками и - глянь ты! - как будто нажимает на невидимый курок. Грозит, наверное. А если так... Егор потянулся к поясу и вытащил трофейный седельный пистолет. Мадам тихо вскрикнула, а сержант успокоился и улыбнувшись сказал: - Благодарю вас, месье. Егор благосклонно кивнул и аккуратно взвел курок. Дюваль, чтобы не думать о близкой смерти, стал с интересом рассматривать пистолет. Прекрасный пистолет, он стрелял из такого... Однако только думать - этого мало, тут нужно говорить, говорить без умолку! Бухматый поднял пистолет, а сержант торопливо сказал: - Отменная игрушка! Я, помнится, точно такой же подарил одному славному малому, его звали Матес Шилян. Бухматый растерялся. - Шилян? - переспросил он недоверчиво. - Шилян, Матес,- подтвердил Дюваль. Староста невольно опустил пистолет и оглянулся на мужиков. Тит выступил вперед. Сержант, увидев в руках у него веревку, брезгливо отвернулся - да, видно, судьба!.. Но в это-время Бухматый строго спросил: - Где Трахимка? Среди партизан прошло движение, ]л к командиру вытолкнули Трахимку худого и белобрысого мальчишку в длинном не по росту армяке. Трахимка нерешительно потоптался на месте, а потом сказал: - Говорите, я слушаю вас, господин сержант. Сержант от неожиданности вздрогнул и не сразу спросил: - Мальчик, откуда ты знаешь французский? - От французских солдат. Говорите. Сержант сказал: - Веревка - это нечестно. Вы нарушаете законы -войны. Меня, как солдата, должны расстрелять. Я готов. Трахимка перевел. Бухматый нахмурился и ничего не сказал. Тогда Трахимка спросил: - Откуда ты знаешь Мацея Шиляна? - Мы вместе воевали,- сухо пояснил Дюваль и напомнил: - Я требую справедливости. Трахимка перевел, и Бухматый надолго задумался. История Шиляна была ему хорошо знакома. Когда пришли французы, и крестьянам надоело ждать обещанной воли, тогда дьяков сын Мацейка Шилян сказал: указ-де написан, да шляхта его придержала, бей шляхту! И били долго, и сгорело много маентков. Было это в июле, крестьяне штурмовали помещичьи усадьбы вместе с французами - не то добровольцами, не то мародерами. Но вскоре Великая Армия ушла на восток, белорусские губернии были заняты прусаками генерала Граверта, и жандармские команды Великого Княжества Литовского начали карательные выступления против непокорных. Мацей Ши