Анатолий СОБОЛЕВ
ШТОРМОВОЙ ПЕЛЕНГ
Повесть
Где-то далеко-далеко, в туманных пространствах северной Атлантики, еще только наметились невидимые глазу, никому еще не ведомые изменения в природе, которые приведут к рождению циклона. Ураган будет срывать крыши с домов, ломать вековые деревья, опрокидывать опоры электрических передач, выбрасывать на прибрежные камни корабли. Путь его будет сопровождаться беспрерывными сигналами бедствия: «SOS», «SOS», «SOS»... Три точки, три тире, три точки, три тире...
Никто не мог знать, что этот неуловимый сдвиг в природе приведет к необратимому сдвигу в жизни людей в их судьбах и поступках.
Где-то там, в океане, еще сгущалась, копилась не знающая преград и удержу бездушная сила, а здесь, в зеленом портовом городе с уцелевшими в войну средневековыми краснокирпичными фортами и башнями, стояло тихое солнечное утро и ничто не предвещало беды.
Порт жил своей обычной жизнью.
Гавань была заставлена судами разного тоннажа и назначения. Здесь были и обшарпанные, поржавевшие, только что вернувшиеся с моря траулеры, производственные рефрижераторы, мелкие подсобные суденышки и большие солидно-грузные базы, возвышающиеся над всем многообразием судов. Два маленьких портовых буксирчика с громкими именами «Богатырь» и «Илья Муромец» разворачивали на выход в канал, соединяющий порт с морем, красивую, огромную, сверкающую свежепокрашенными бортами тунцеловную базу «Янтарный луч». Над спокойной водой гавани гремели усиленные динамиком команды лоцмана.
Морской спасательный буксир «Посейдон» стоял у причала ремонтных мастерских. Вспыхивали искры электросварки, стучали молотки, скрипели блоки. Палуба была завалена обрезками металла, обрывками троса, замазана скользким машинным маслом и красными пятнами сурика. Валялись заляпанные мазутом доски, горбыли, куски грязной ветоши. Утратив красивый стройный вид, буксир представлял собою теперь развороченный муравейник, где толкутся будто бы в беспорядке муравьи-матросы. На самом же деле все шло как и положено при ремонтах, и каждый знал свое дело.
К борту буксира подъехала грузовая машина, из кабины выскочил боцман Гайдабура, жилистый, подвижный, в засаленной мичманке и распахнутом ватнике поверх старой выцветшей тельняшки. Он проворно вэбежал по трапу на судно, пошарил глазами по разгромленной палубе и, увидев на корме водолазов, поспешил к ним.
— Семеныч, — слегка запыхавшимся тонким голосом обратился он к Грибанову, плотному, грузному старшему водолазу, — дай твоих орлов буксир привезти.
— Не могу, — ответил Григорий Семенович, возвышаясь могучей и непоколебимой скалой рядом с тощим боцманом. — Не положено.
— Ну чего им сделается? — просительно сказал боцман, изобразив на морщинистом лице заискивающую улыбку. — Людей у меня не хватает, а тут буксир дают, новенький, привезти со склада надо. В кои-то веки выпросил. Прямо с завода. В смазке еще. А?
— Водолазу по уставу водолазной службы не положено заниматься всякими погрузками-разгрузками, — нетороплив© пояснил Грибанов.
— Да они у тебя как жеребцы! Застоялись. Им это вместо разминки. А мои замотались. Рук не хватает. А?
— Не положено, — спокойно повторил старший водолаз.
— «Не положено», «не положено»! — фальцетом воскликнул боцман. — А нам положено? Все своими граблями! — Он показал запачканные мазутом руки.
— Лафа этим водолазам, — сказал появившийся на корме матрос Смурага, коренастый крепыш с наглыми глазами и длинными бакенбардами. — Живут же люди! Пупок с места стронут, если двадцать кило поднимут.
— У нас «груза» только тридцать два, хмуро заметил Грибанов. — Тебя в скафандр затолкнуть — штаны мокрые станут.
— Все клеят свои рубашки, — хмыкнул Смурага, — в клапанах ковыряются, будто в космос собираются.
— Пошел бы ты отсюда, — предложил Грибанов.
Смурага независимо засвистел и привалился спиной к фальшборту.
— А все же матросы глядят и думают — лежебоки вы, — недовольно сказал боцман.
— Если ума на другое не хватает, пусть думают, — спокойно ответил Грибанов. — Каждый делает свое. На разгрузку водолазов не дам.
— Ну, запомню я, Семеныч! — пообещал боцман.
— Запоминай.
Боцман покачал головой и вдруг вспылил на Смурагу.
— А ты чего тут прохлаждаешься? А ну давай в машину! Где Курилов, где Боболов? Давай всех в машину!
— Ишаки мы, что ли? — огрызнулся Смурага. — Все мы да мы. Нам тоже не положено ишачить сверх меры!
Боцман споткнулся о растянутую на палубе якорь-цепь и закричал:
— Разбросали тут! Почему цепь валяется? Я приказал убрать. Разгильдяи!
— Что, я один буду пупок рвать? — возразил матрос.— Тут впятером не утащить.
— Где Боболов, где Курилов?
— Вон ваш Курилов. — Смурага кивнул на матроса, который не спеша спускался по скоб-трапу с пеленгатор- ного мостика.
— Опять спишь на ходу! — обрушился боцман на матроса. — А ну в машину!
Грибанов с усмешкой смотрел вслед разъяренному боцману.
— За работу, ребятки, — сказал он молодым водолазам Веригину и Шебалкину.
В дверь водолазного поста был виден причал, где уже па ходу садились в машину матросы.
Веригин и Шебалкин облачили Григория Семеновича в скафандр.
Грибанов спускался по трапу, привычно чувствуя, как давит на плечи тяжесть, как тянет вниз скафандр. По мере того как он погружался в воду, становилось легче, вес исчезал: сначала полегчали ноги, потом туловище, а когда по иллюминатору полоснула мутная вода, скафандр стал как поплавок — воздух, наполнивший его, придал плавучесть и легкость.
Грибанов поплыл вдоль борта, ему помогал Веригин, подтаскивая сверху за шланг-сигнал. В шлемовых иллюминаторах плескалась фиолетовая от мазутной пленки волна. У кормы он ухватился за подкильный канат, заведенный с обоих бортов и пропущенный под днищем судна. Нажимая на золотник в шлеме и стравливая из скафандра лишний воздух, стал погружаться в воду.
Вода была мутной, видимость плохая, но солнечный свет пробивал грязную поверхность гавани и работать было можно.
Григорий Семенович добрался до винта. Осмотрел погнутые и зазубренные лопасти. Винт, конечно, надо менять. В доке замену сделали бы за несколько часов, а им работать суток пять — Григорий Семенович накидывал лишнее время на неопытность своих водолазов. Ремонт некапитальный, поэтому на капитана жмут, чтоб побыстрее закруглялся и выходил в море. «Ураган» получил две пробоины и ползет в док зализывать раны. На промысле каждый день что-нибудь да случается, кому-нибудь да нужна помощь.
— Подтащи-ка меня на нос! — приказал оп.
— Есть, — ответил Шебалкин по телефону.
Шланг-сигнал натянулся. Григорий Семенович медленно двигался вдоль судна, внимательно осматривая обросшие ракушками и зелеными бородами водорослей днище и корпус буксира. Все в общем-то нормально, если не считать вмятины с левого борта.
Осмотрев подводную часть судна, Григорий Семенович приказал вытаскивать его наверх. Он плыл к трапу, разглядывая близкое дно. Оно было захламлено, как городская свалка.
Торчали обрывки ржавых тросов и какие-то искореженные железяки, блестели консервные банки, валялись рыбацкие драные сапоги-бахилы, внахлест лежали цепи, листы железа, судовые фонари, колесные покрышки от автомашин, плетеные кранцы, обрубки шпал и горбылей, мотки проволоки, доски и даже велосипед, почти целый, не то брошенный, не то уроненный в воду. А уж про бутылки и говорить нечего. Где только не спускался он под воду, на разных широтах и меридианах, всюду встречал бутылки на дне, разных форм и емкости. Если бы он был собирателем, то у него была бы самая большая и самая диковинная коллекция бутылок.
Мимо обросших водорослями черных свай причала Григорий Семенович всплыл и полез на трап. И сразу же почувствовал, как тяжесть навалилась на плечи. Он с трудом поднялся по трапу.
С него сняли шлем, он с жадностью вдохнул теплый воздух, настоянный на запахах земли, порта и воды. Всякий раз, возвращаясь из подводного мрака, он с радостью ощущал на мокрых от пота щеках солнце, налетавший ветерок и не мог надышаться чистым вольным воздухом вместо шлангового, пахнущего резиной, сыростью и железом. Сколько лет выходил он из воды, сколько раз высвобождали его из скафандра, и все равно каждый раз его охватывала радость возвращения. Каждый раз вместе с водолазными доспехами снималось с него и душевное напряжение, будто возвращался он благополучно из разведки и теперь мог облегченно перевести дух.
Пока Веригин и Шебалкин снимали с него груза и манишку, отстегивали галоши, стаскивали водолазную рубаху, Григорий Семенович глядел на порт, залитый вечерним солнцем, на траулеры у причалов, на портальные высокие краны, без устали опускавшие длинные шеи в трюмы, на грузовые машины, шныряющие по причалам, на матросов, занятых своим делом на палубах, на докеров, окончивших рабочий день и идущих к проходной, — все было родным и близким.
Нет, человек никогда не привыкнет к морскому дну. Он родился на земле, и милее земли ему нет ничего. Порт, полный стука, бряка, лязга, заполошных звонков кранов, гудков машин, ругани докеров после черной воды и придонного холода кажется лучшим местом в мире...
***
Капитана Чигринова подвез в порт на служебной машине Иванников, разговор с ним оставил неприятный осадок. «Как у вас с ремонтом?» — спросил Иванников. «Не от меня зависит», — сухо ответил Чигринов. «Ну не скажите, — улыбнулся Иванников. — Капитан не последняя спица в колесе. Не мне вам объяснять, что на промысле нужны спасатели». — «Не понимаю, — вспыхнул Чигринов, — почему вопрос задан мне? Не лучше ли с ним обратиться к начальству мастерских?» — «Берите пример с капитана Щербаня. — Все так же снисходительно улыбаясь, Иванников кивнул на вишневую «Волгу», за рулем которой сидел Щербань. Он легко обогнал их, помахал рукой. — Щербань из ремонта всегда выходит раньше срока. Умеет контактировать с начальством ремонтных мастерских».
По тону, по улыбке Иванникова было не понять — не то советует, как надо действовать, не то иронизирует, осуждая такой метод.