В большом помещении на корме расположился водолазный пост со всем своим снаряжением: баллонами сжатого воздуха, медными шлемами, прорезиненными рубахами, свинцовыми грузами, воздушными шлангами, телефоном и галошами на свинцовой подошве.
Грибанов разбирал клапан-золотник в медном шлеме, а Веригин и Шебалкин заклеивали потертые места водолазных рубах.
Дверь поста была открыта, и, когда Славка проходил мимо, Григорий Семенович окликнул его:
— Ну как, моряк, привыкаешь?
— Привыкаю, дядя Гриша.
— А чего хмурый? На спасателе только и практика. Это тебе не какой-нибудь туристский лайнер с оркестром в ресторане.
— Мне об этом уже говорили, — скривился Славка.
— Ну-ну, — Григорий Семенович внимательно посмотрел на юношу. — Ремонт, конечно, дело нудное. Вот выйдем в море, повеселей будет.
— Чигринов, я тебя куда послал! — окликнул Славку боцман Гайдабура. Жилистый, подвижный, он держал в руках металлическую свайку для сращивания стальных тросов.
— Иду, иду, — недовольно ответил Славка.
— Он идет! Полюбуйтесь на него! — обратился боцман к водолазам. — Ты ползешь как камбала, а не идешь. Так ты и в шторм будешь шевелиться?
Славка не ответил, а Гайдабура, наставительно подняв в зарубцованных шрамах и ссадинах обрубок указательного пальца, сказал:
— Если мы будем ползать, как ты, все суда в море потонут. Ты — скорая морская помощь. Вьюном вертеться надо, чтоб палуба под ногами дымилась. Ясно?
— Ясно, — с насмешливым видом ответил Славка.
— Раз ясно, иди выполняй приказ.
Боцман присел на комингс — железный порог, снял видавшую виды фуражку и вытер вспотевший, прорубленный глубокими морщинами лоб. Сквозь редкие волосы па макушке просвечивала лысинка. Пригладив волосы и помолчав в раздумье, он доверительно пожаловался:
— Что-то поясница у меня сегодня ноет. Шторм чует.
— На берег спишешься — синоптиком станешь, — улыбнулся Грибанов. — Или лектором в обществе «Знание». Вон какую лекцию закатил курсанту.
— Шутки шуткуешь, Семеныч, — вздохнул боцман. — Я берега боюсь, как черт ладана.
— Время подходит — не открестишься.
Боцман и водолаз разительно отличались друг от друга: один — нескладный, тощий, с длинным лицом и длинной кадыкастой шеей, другой — плотный, коренастый, с головой, вросшей в налитые силой плечи. И в то же время, как ни странно, они были схожи. Оба прокалены солнцем, продублены ветрами всех широт, просолены волнами морей- океанов, в обоих чувствовалась уверенность и знание своего дела. И теперь, когда они разговаривали, было видно, что они давным-давно спаяны единой судьбой, давно знают друг о друге все, как могут знать только люди, немало лет проплававшие вместе.
— Ну, испортил ты мне настроение. — Гайдабура сморщил и без того морщинистое лицо и признался: — Я берега и вправду боюсь. Всю жизнь на воде. По всем морям-океанам плавал, везде побывал. Вот только в Сандуны не сподобился. Ты бывал?
— Нет, — усмехнулся Григорий Семенович. Он давно знал заветную мечту боцмана — побывать в Сандуновских банях в Москве.
Маялся боцман ревматизмом, любил попариться, выгнать простуду.
— Говорят, лежишь, паришься, а тебе пиво подносят, раки, соленые бублики. Войдешь стариком, выйдешь — хоть женись. Сказка! — Гайдабура мечтательно прищурил глаза. — Так вот проживешь век и ничего не увидишь. — И вдруг заорал: — Посильней наноси удар! Посильней!
— Я не плотник, — огрызнулся Славка. Он рубил па корме бревно-коротыш для пластыря.
— Матрос на спасателе — особый матрос, — опять сел на своего «конька» Гайдабура. — Он и слесарь, и сварщик, и плотник. Мы — спасатели, мы все должны уметь.
Славка в сердцах так ахнул по бревну, что брызнули щепки.
— Попридержи удар! — вскочил Гайдабура. — Ты мне так весь материал изведешь.
— То посильней, то придержи. — Славка всадил топор в бревно и сказал усмехаясь: — Рубите сами, а я посмотрю.
— Ты как разговариваешь? — поразился Гайдабура. — Я тебе кто?
— Никто. — Славка вразвалочку пошел с кормы.
— Ну не-ет, — протянул боцман, растерянно глядя вслед Славке. — Нет. С этим акселератом я инфаркт схлопочу. Всего три дня на судне, а у меня уже сердце перебои дает. Что мне с ним делать?
— Наказать, — сердито ответил Григорий Семенович.
— «Наказать»! Он же капитанский сын.
— Плохо ты думаешь о своем капитане.
— Плохо я не думаю, но дело тут тонкое...
По судовой радиотрансляции раздался голос старпома:
— Курсанту Чигринову зайти в рубку!
Когда Славка поднялся в рулевую рубку, отец встретил его строгим взглядом.
— Если ты думаешь, что тебе все будет прощаться, то глубоко ошибаешься! Кто тебе позволил так вести себя на судне? Почему грубишь боцману?
Славка молча смотрел себе под ноги.
За эти дни Славка старался не попадать отцу на глаза. И теперь впервые они стояли лицом к лицу.
— Я к тебе не напрашивался, — буркнул Славка.
Алексей Петрович видел, как сын всеми силами старается сохранить независимость, показать, что выслушивает отца только в силу необходимости: капитан дает разнос — матрос должен слушать. Перед ним стоял насупленный угловатый юноша с длинными руками и тонкой шеей; над губой, однако, уже пробивался первый пушок.
— Учти, — предупредил отец, — я все равно тебя не снишу. Не надейся. В море пойдешь только на «Посейдоне». А за непослушание боцману будешь наказан. Боцманом же. Все! Иди!
— Константин Николаевич, — обратился Чигринов к старпому, — проследите, чтобы боцман наказал курсанта Чигринова.
***
Капитан Чигринов стоял возле открытого иллюминатора и курил. Он любил эти часы позднего вечера, когда работы па судах прекращались, стихал грохот, порт пустел. Хотя жизнь на причалах не прекращалась.
Капитан думал, что вот ремонт, слава богу, кончается и скоро в море, опять за настоящую работу, без которой он уже и не мыслил себя и по которой стосковался. Водолазы сменили винт, механики отремонтировали двигатель, осталось кое-что по мелочам.
Сегодня в коридоре управления Чигринов встретился с Иванниковым, и тот, полуобняв его за плечи, как бы в шутку спросил: «Ну как, не надоела еще земля? Не тянет в море?» Будто на берегу для капитанов курорт! Сам был в этой шкуре, должен бы помнить. «Между прочим, я два года не был в отпуске», — сказал Чигринов. «Всего-то! — воскликнул Иванников. — Ну, вам ли сетовать, Алексей Петрович! (В этом был намек па Анну?) Сейчас пойдете на юг, в тропики. Вернетесь с бронзовым загаром. Будут думать, что были в Сочи».
Все-таки капитаны начинают говорить на разных языках, если один из них бросил якорь на берегу, а другой болтается в море. В отпуске капитаны не бывают по нескольку лет: все некогда. И море, которое когда-то манило романтикой, давно стало для них работой — обыденной, трудной и опасной.
Нет, он не клял судьбу. Он любил море, любил капитанскую работу, и, если бы ему предложили начать жизнь сначала, он снова выбрал бы море.
Он заболел им еще в детстве, после того, как посмотрел «Мы из Кронштадта». Фильм потряс его. Он бредил матросами и страстно возмечтал раздобыть тельняшку. Но в далекой алтайской деревеньке тельняшку днем с огнем было не сыскать, а до моря лежали тысячи и тысячи верст.
Когда началась война, мечта о море овладела им с еще большей силой. Думалось — попадет во флот, но угодил в пехоту и стал полковым разведчиком. Всю войну пролазил по тылам противника и уж никак не думал, что судьба все же приведет его к морю.
Впервые увидел он море, когда с боем взяли старинную морскую крепость на берегу Балтики. Тогда, как только кончился бой, он оказался на плоском песчаном берегу, и море поразило его беспрерывным движением мелких серых волн. Небо было бесцветным и приплюснутым. Он почему-то думал, что море всегда синее и радостное, а небо над ним высокое и солнечное. Низкая песчаная коса была завалена трупами лошадей и солдат — немецких и наших — и горелым металлоломом: танками, самоходками, орудиями. От смрада нечем было дышать. Но он долго смотрел на пологие мутные волны, все набегающие и набегающие откуда-то из глубины серого дождливого пространства, и никак не мог осознать, что вот это и есть знаменитая Балтика, которую он так хотел видеть еще с детства.
После госпиталя, демобилизовавшись, он пошел работать в порт грузчиком.
Странна человеческая судьба: то с боем брал вот этот порт, то теперь работает здесь и живет. Был и матросом на маленьком буксирчике, и учился на курсах рулевых, потом, когда походил по морям, порыбачил, окончил высшее мореходное училище, стал штурманом и довольно быстро дошел до капитана. Несколько лет ходил на СРТ, потом па траулере. Однажды вызвали в отдел кадров и предложили буксир-спасатель. Он согласился. И вот уже несколько лет на «Посейдоне»...
Кто-то легонько скребся в дверь. «Посейдон просится», — подумал Чигринов про судового песика, которого притащил на борт матрос Боболов, подобрав на улице.
Открыв дверь, Алексей Петрович остолбенел: в дверях, смущенно улыбаясь, стоял Юрка.
— Ты как здесь? Что-нибудь случилось?
— Возьми меня с собой, — попросил Юрка.
— В море? Маленьким нельзя. Вот выучишься, подрастешь — пожалуйста. Обязательно возьму.
— А Славку так берешь!
— Как ты прошел в порт? Почему тебя пропустили на проходной?
Юрка отвел глаза.
«В дыру какую-нибудь пролез», — подумал отец.
— Что ж ты раньше не приходил? — спросил он.
Юрка смутился:
— Слава не велел.
— Теперь приходи. Мы еще постоим в ремонте.
Он позвонил Анне в медпункт.
— У меня гость.
— Я знаю, видела.
В ее голосе он уловил скрытое волнение.
— Ты придешь?
Она немного помолчала.
— Я думаю, вам лучше побыть одним. Ты сделай так, чтобы ему было хорошо. Чаем напои, угости конфетами.
Они пили чай. Юрка рассказывал о доме, школе, о мальчишках со двора.
— А мама, кстати, знает, что ты у меня?
Юрка опустил глаза.