— Что сегодня принесли? Опять суп гороховый? А противогазы где? Ведь прошлый раз еще говорил: если будет гороховый суп, не забудьте прихватить противогазы!
Штрафники, выстроившиеся в очередь, начинали посмеиваться, а разошедшийся шутник продолжал:
— Вчерась тоже суп гороховый был, и седня опять горох. В чем дело, товарищ? — со строгим выражением лица шутник смотрел на подносчика пищи. — Пердеж уже замучил, жопа устала, ей-богу! Ладно, я в штрафниках. А ей-то за что все это?
Мужики начинали хохотать, а подносчик, насупившись, отвечал:
— Я, что ли, решаю, что вам носить? Мне что дали, то я и принес.
— Это вы бросьте, товарищ! — возражал остряк, как на каком-нибудь собрании. — Вот, посмотрите на рядового, как вас там? Ну, ладно. Посмотрите на рядового заградотряда. Вряд ли он гороховый суп кушает. Ведь его лицо так и просится на плакат с названием типа: «Набор на военную службу по контракту!»
Заградотрядовец осаживал остряка:
— Эй! Ты полегче!
Но шутник не успокаивался.
— А посмотрите на этого штрафника! — указывал он на какого-нибудь безответного мухомора. — А все отчего? Молчите, товарищ? — строго вопрошал шутник подносчика. — Ну, хорошо, я вам отвечу: все оттого, что он по вашей воле отравлен газами, здоровье у него ослаблено.
— Ниче я не отравлен! — начинал спорить штрафник, никак не ожидавший стать предметом насмешек.
— Не вступайте в пререкания, осужденный! — вещал остряк тоном судьи, вынесшего приговор на отправку в штрафной батальон. — Со стороны оно виднее, отравлены вы или не отравлены.
Народ, стоя в очереди, довольно посмеивался, радуясь и такому юмору.
Получившие свою пайку супа, хлеба и едва заваренного невкусного чая, изредка с парой кусочков сахара, солдаты отходили в сторонку, пристраиваясь абы как, поглощая скудную кормежку.
Вместе с едой подносчики приносили дешевые сигареты или папиросы с ядреным дерущим горло табаком.
После обеда штрафники с удовольствием закуривали, рассаживаясь поудобнее, прикрывали глаза, смакуя временное затишье.
Старое солдатское правило гласит: «Подкрепись, а потом с духом соберись!»
Успокаивался даже шутник.
А иногда случалось и такое, отчего некоторые от хохота едва не валялись. Почти у каждого на время затишья появился свой уголок, или, как штрафники едко, с сарказмом говорили — дом. В этих закутках хранились личные вещи «жильца», амуниция, боеприпасы, лежал настил из досок, кусков линолеума, ламината и прочего, чтобы не спать на бетонном полу.
И вот порой кто-нибудь в злом отчаянии кричал:
— Бля! Кто опять навалил кучу у меня в доме?! Сволочи! Увижу — жрать заставлю!
Народ хохотал, держась за животы, а обиженный «жилец» еще долго возмущался, размахивал руками, матерился, пытаясь по корчащимся от хохота солдатам определить, кто же это наподличал. В конце концов, он перетаскивал вещи куда-нибудь в другое место, если была возможность, а нет — так брал дощечку или саперную лопатку, собирал чужое «добро» и — шмяк в оконный проем. А на «испорченное» место бросал кусок обоев или какую-нибудь тряпку. На неизбежный при этом «аромат» особо внимания не обращали — вонь была повсюду. И от отправления естественных надобностей, и от сладковато-приторного смрада разлагающихся под завалами трупов, ставшего постоянным навязчивым спутником живых.
Обязательно находился такой, что норовил подцепить бедолагу, давясь смехом:
— Отбомбился?
Обиженный начинал опять орать:
— Это ты сделал!!! Прибью, гад!!!
А тот отвечал:
— Не я это! Куда мне такую кучу навалить! Здоровье не то!
Бедолага едва не стенал от отчаянья:
— Сволочи! Кто сделал? Признавайтесь! Как гадить, так мастера, а как признаться — кишка тонка!
— Не, у этого не тонка кишка! Вон, куча какая! — ржал кто-нибудь.
— Прибью! Прибью гада! — скрипел зубами бедолага.
В целом же солдатские будни не отличались разнообразием и весельем. Постоянно державшее всех напряжение войны и страха смерти почти не отпускало.
Иногда приносили фронтовую газету с емким названием: «За Победу!».
Ничего интересного в газете из двух разворотов не писали. Сплошная пропаганда, сообщения о принятии решений руководством федеральной власти на подконтрольных ей территориях.
Живой интерес вызывала информация типа такой:
«За период с 29 по 30 июня федеральные войска завладели следующими населенными пунктами…» или «Нашим войскам на таком-то участке удалось прорвать оборону незаконных вооруженных формирований, отбросив врага на пять километров».
Именно так — незаконных вооруженных формирований. А о том, что эти формирования представляют собою регулярную армию, контролирующую чуть ли не половину российской территории, — ни слова. Только победные реляции.
Странно было сознавать, что зачастую путаные действия, в каких проходит, например, уличный бой, оказывается, в целом носят характер слаженной операции. Кто бы мог подумать! И все же, как ни огромны пущенные в ход человеческие и материальные ресурсы, решающая работа всегда проделывается небольшой горсткой солдат, каждой на своем участке. За сухой газетной статистикой стояли конкретные человеческие жизни. Понять это по-настоящему способен только побывавший в такой мясорубке. Штрафники понимали. Они комкали газету, приговаривая: «В туалет сгодится».
С проносившихся изредка вертолетов федеральных войск сбрасывали листовки. Какая-то часть падала на позиции штрафников. В пропагандистских листовках говорилось об амнистии для тех оппозиционеров, кто сдастся добровольно. И даже давались советы, как это сделать. Ну, например, в одной такой листовке было написано этак по-простому, посвойски: «И еще, между нами. Как просто заблудиться в темноте. Не так ли? Никто не назовет это предательством».
Довольно сомнительный совет все же неплохо работал: инженеры человеческих душ знали свое дело: опозеры и впрямь сдавались поодиночке, а когда и целыми группами. Их отправляли в тыл в особые отделы. Как складывалась дальнейшая судьба перебежчиков, никто не знал.
…Порой подносчики приносили мыльнорыльные принадлежности, как называли их солдаты. Тогда у заросших щетиной мужиков появлялась возможность побриться одноразовыми станками. На самом деле их использовали не по одному разу, доводили до полной непригодности и только потом выбрасывали.
Вообще же, с мытьем дело обстояло скверно, вши просто заедали. Поэтому часто можно было увидеть картину, как люди, сняв одежду, занимаются ловлей мерзких кусачих насекомых.
Подносчики пищи приходили и уходили перебежками от укрытия к укрытию: несмотря на временное прекращение боев, снайперы выкашивали зазевавшихся.
С подносчиками и заградотрядовцами подобное случалось нередко. Однажды по вине такого стрелка рота больше суток просидела без кормежки, воды. А без курева — аж уши опухли.
Глава XIXОхота на охотника
Никулишин, прихватив с собой Гусева, отправился к комбату.
Тот, узнав суть претензий, ожесточенно бросил:
— Разберетесь со снайпером, будет у вас все: и жратва, и вода, и курево, вот только водки и баб обещать не могу.
— С каким снайпером, гражданин майор? — не понял Гусев.
— С вражеским, взводный. Он где-то возле ваших позиций работает. Только за неделю, зараза, целое отделение в хозвзводе перещелкал. И, главное, гад, бьет не насмерть, в ногу целит. Так к вам теперь ходить боятся. Потому и сидите вы без еды и без воды. И сидеть будете, пока с ним не разберетесь.
— Своими силами, гражданин майор?
— А какими ж еще? Наши проблемы там, — комбат поднял указательный палец, целясь им вверх, — никому не интересны. Так что думайте, господа офицеры.
Снайпер был опытным воякой, это чувствовалось по его работе: огонь на поражение способен вести с дистанции не менее четырехсот метров, но мог и с более близкого расстояния, если требовала необходимость. При этом никогда не возвращался на одну и ту же лежку.
Штрафники понимали, что со своей территории «работать» ему и далеко, и неудобно. Ходить совсем уж большими кругами тоже непросто, значит, где-то рядом у него проход, скорее всего, под землей — канализациями, водоотводами и подвалами. Это позволяет ему приходить и днем, не опасаясь быть обнаруженным.
Вся сложность заключалась в том, что никто не знал, где снайпер выберет следующую позицию. Наверняка знали лишь одно: этот гад не дает прохода подносчикам воды и пищи. Чего уж ему втемяшилось держать на подсосе штрафников, непонятно. Наверное, обидели его чем-то по незнанию.
Разок воду принесли ночью. Но ее было мало, а людям пить нужно постоянно: не могут они бесконечно терпеть, обезвоживая организм. Да и жрать надо что-то, и курить. С каждым часом обстановка только ухудшалась.
Никулишин вызвал к себе Гусева.
— Хочешь не хочешь, но снайпера надо уработать. Поручаю это тебе.
— За что такая честь, ротный? — хмыкнул Гусев.
— А больше оказать доверие некому. Из взводных ты один остался, тебе снайпером и заниматься.
— Ну, спасибо, капитан, удружил.
— Думай что хочешь, Гусев. Но снайпера мне прижучь к завтрему.
— Ясно. Только снайпера с кондачка не поймаешь. Вычислить бы его надо, на живца поймать…
— Будет тебе «живец», Гусев. Я договорился — завтра к вам с утра пораньше подносчика вышлют.
На охоту, кроме Павла, вызвались еще трое: Клык, Студент и Чеснок. Им уже надоело голодать и мучиться от жажды. Так что зуб на снайпера имел каждый.
Готовились рано, в предутренней серости и промозглой сырости от уже начавшего надоедать дождя.
Лютый вооружился «СВД» [21]. Клык прихватил гранатомет «Муха». Студент и Чеснок довольствовались штатными «калашами».
По предварительной договоренности рассредоточились так, чтобы держать под наблюдением весь путь подносчиков — от позиций заградотряда до расположения роты. По прямой это без малого метров двести. На самом деле путь увеличивался раза в два: приходилось петлять между завалами, воронками, путаницей проводов на упавших столбах, прижиматься к прокопченным пожарами стенам домов с черными глазницами оконных проемов, преодолевать наиболее опасные места по вовсе уж замысловатой кривой через лабиринт коридоров и комнат разрушенных строений.