— Задержанный Чечелев, на выход! — распорядился конвойный.
От неожиданности Леха вздрогнул.
— Шустро они, — проворчал он, сдерживая внезапный озноб, глядя на понурого Гусева.
Павел молчал, сидя на шконке, сгорбившись еще сильнее.
Чечелев тяжело поднялся и, преодолевая себя, вышел из камеры.
— Фамилия? — встретил его вопросом конвойный.
— Осужденный Чечелев.
— Осужденный уже, — хмыкнул прапорщик. — Ну-ну. К стене! Руки назад.
Алексей встал лицом к стене, сложил руки за спиной.
Прапорщик запер дверь и сказал конвойному:
— Уводи.
Тот скомандовал:
— Пошел.
Леха сделал свой первый шаг в неизвестность. Ему уже приходилось бывать и у следователя, когда его «таскали» за покалеченного взводного, и в суде, когда его приговаривали к отправке в штрафную часть. Теперь все повторялось. Но как сложится на этот раз? Предчувствия у Чечелева были весьма скверными.
Самохин с неприязнью осмотрел доставленного. И дело было вовсе не в его внешнем виде: пропотевший, прокопченный, грязный, болезненно худой. В чем только душа держится!
Обычный внешний вид почти для всех, побывавших на передовой. Неприязнь Самохина имела другую природу. Он видел перед собой труса. Мало того, что он уже находился в штрафниках, так еще и уклонился от боя, в котором его товарищи по оружию практически все полегли.
— Фамилия, имя, отчество? — почти не разжимая зубов, спросил старший лейтенант, сверля взглядом штрафника, сидящего на табурете напротив.
Их разделял только стол, оставшийся еще с довоенных времен, — старый, как и сам кабинет.
— Чечелев Алексей Владимирович, — ответил Леха.
Задав еще несколько вопросов, следователь процедил:
— Статью пятьдесят первую Конституции [27] разъяснять?
— Не надо, — проворчал Алексей.
— А че так? — усмехнулся Самохин.
— Знаю я ее, учился на юриста.
— Ага. Наслышаны мы про таких юристов. Понтов выше крыши, а знаний — курам на смех. Где учился-то?
— В СФУ.
— О-о! — насмешливо протянул следователь. — Вы там все понтовитые в Сибирском федеральном университете. А как же. Ну-ну.
— Я и не понтуюсь, — ответил Леха.
— Тогда, может, тебе не надо разъяснять и твои права по статьям сорок шестой и сорок седьмой [28] Уголовно-процессуального кодекса? — криво улыбнулся старший лейтенант. — Их тоже знаешь?
— В общих чертах.
— Ну, тогда распишись вот здесь.
Следователь придвинул к Чечелеву лист бумаги, ткнув пальцем в несколько мест, где Леха поставил подпись.
— Адвокат-то будет? — усмехнулся он, возвращая бумаги.
— Я за него, — изобразил улыбку Самохин.
— Понятно. Так, может, вы и судья сразу?
Старший лейтенант досадливо цикнул уголком рта:
— Вот тут нет. А жаль. Меньше бы возни было. Ну, хватит обмена любезностями. Рассказывай, по делу.
— А смысл? — спросил Леха, горько усмехнувшись. — Все и так ясно.
— А ты расскажи-расскажи, мне интересно послушать, как ты все это повернешь. Кстати, за что в штрафбат попал?
— Командира своего со злости чуть не застрелил.
— Вон оно как… — с показушным прискорбием вздохнул Самохин. — Ну давай, продолжай.
Алексей рассказал все, как есть, опустив только свое нахождение в бункере с женщинами. По его мнению, это никак не способствовало смягчению ответственности.
Следователь что-то записывал, задавал уточняющие вопросы. Когда дело дошло до эпизода с нахождением в разрушенной квартире, где парни укрывались от опозеров, старший лейтенант весь преобразился. От ленивого, скучающего офицера ничего не осталось. Перед Чечелевым сидел собранный, словно готовый к удару, боец.
— Признаешь, что прятались в том доме? — спросил он.
— Мы не прятались, а укрывались. А это разные понятия. В траншее тоже укрываются от обстрела. Понимаете, о чем я, гражданин следователь?
— А то как же, — кивнул Самохин. — Мы ж коллеги как-никак. Оба понимаем значение тех или иных терминов для следствия и судебного разбирательства. Но только вы там именно прятались. Как раз в то время, когда шел бой. В траншеях действительно укрываются. Так их и отрывают для целого подразделения, а вы отсиживались в этой квартире, вовсе не похожей на траншею.
— Мы вели оттуда огонь по опозерам. Или вы, гражданин следователь, не знаете, что в условиях городского боя солдаты часто укрываются в разных строениях? Это нормально. Почему этот факт вы ставите нам в вину?
— Потому что с трусами только так и надо, — жестко парировал Самохин. — У вас, у трусов, на все есть объяснение и причина, почему вы поступили именно так, а не иначе. Кто докажет, что вы вели огонь, а не спрятались где-нибудь в ванной или в туалете, чтобы ненароком шальной пулей или осколком не убило? Кто подтвердит, что вы не собирались перейти на сторону Объединенной Оппозиции? — Старший лейтенант навалился грудью на стол, пожирая глазами допрашиваемого. — А что? Вы ж штрафники. Смертники, можно сказать, чего уж там, все всё понимают. Шансов на выживание практически никаких. Так почему бы не переметнуться к врагам? А тут такая накладка вышла — наши опять в наступление перешли. Пришлось выходить. Прострелить себе что-нибудь не пробовали? Госпиталь, амнистия…
— Все. Больше ничего говорить не буду, — глухо ответил Чечелев.
— Мне больше и не надо, — хмыкнул Самохин. — Автограф на протоколе поставь. Вот здесь напиши — мною прочитано, с моих слов записано верно.
Алексей подписал, где указали.
Следователь нажал кнопку обычного дверного звонка, укрепленного под крышкой стола.
В дверях немедленно возник конвойный.
— Увести, — приказал старший лейтенант. — И давай сюда Гусева.
У дверей Леха оглянулся, задержался на миг и сказал:
— Знаешь, че, старлей, не жалею я, что не доучился на юриста. Не дай бог стал бы таким мудаком, как ты.
Самохин, прищурившись, с полуулыбкой больше напоминающей оскал, смотрел на Чечелева и молчал.
Тот отвернулся и вышел в коридор.
Когда Гусев вернулся в камеру, Чечелев спросил:
— Подписал?
Павел молчал, понурившись, сидя на шконке. Затем выдавил нехотя:
— Подписал.
— Я тоже, — ответил Алексей.
— Понимаешь, Леха, мы свои смертные приговоры подписали.
— Думаешь, изменилось бы что-то, откажись мы подписывать? Ты что, первый раз эту комедию видишь? Ну, допустим, отказались — и что? Волокиты чуть больше, только и всего. Отмудохают, как следует, да не один раз, и показания выбьют. Все равно подписали бы. Так какой смысл доводить до этого, если уже все предрешено? Хоть я и недоучка, но говорю тебе точно: здесь нарушаются все мыслимые нормы Уголовно-процессуального кодекса. В мирное время самый паршивый адвокат сумел бы нас отмазать. Но сейчас война, и наши подписи или отказ от них никакой роли не играют. Нас все равно расстреляют.
Гусев тяжело вздохнул и сказал:
— Обидно. Умирать всегда страшно, ты не хуже меня это знаешь. Сколько мы под этой смертью ходили. Но чтобы вот так, от своих… Ведь ни за что, абсолютно ни за что… Обидно…
— Может, пронесет еще? — с робкой надеждой спросил Чечелев.
Гусев невесело хмыкнул:
— Может быть. Странный ты какой-то, Леха. То уверенно заявляешь о нашем расстреле, то надеешься на чудо, которого точно не произойдет. Такое только в кино бывает да в книгах. А мы попали. И попали всерьез.
— Знаешь, командир, наверное, для тебя это неубедительно прозвучит, но немного преодолеть страх мне помогает вера в Бога. Я верю, что с земной смертью моя жизнь не закончится. Просто она перейдет в другую форму. Я покину это тело без сожалений. Как будто оставлю старую одежду…
— Это наши-то тела старые? — перебил его Гусев.
— Ты не понял. Это сравнение. Старикам смерть не менее страшна, чем молодым.
— А что дальше-то? Ну, покинешь ты свое тело. А потом?
— Потом и узнаю. Я верю, что уже не первый раз живу в этом мире. Мне, нынешнему, не дано знать, в какой ипостаси я уже жил ранее, и в этом заключается одна из сторон непостижимости и величия божественного.
Гусев катал желваки, слушая Чечелева. Ему, отрекшемуся от Бога, было не то, чтобы неприятно это слышать, совсем нет. Он чувствовал свою вину за отречение и желал получить прощение. Но простит ли его Бог за сказанное? Хоть Он и милосерден, но если от Него отворачиваются, то кого видят? Дьявола?
— Что-то слабо верится, — сказал Павел и тяжело вздохнул.
— Не хочешь — не верь. Дело твое, — тоже вздохнул Леха.
Лютый приник к уху Студента и зашептал:
— Леха, только не обижайся. Ты тут весь такой правильный, просветленный, можно сказать, а ведь скальпы снимал.
— Сатана настолько сильно удерживает всех нас, что любого, желающего освободиться от его хватки, он подвергает еще большим страданиям и ввергает в пучину греха.
— Так это Сатана тебя надоумил скальпы снимать? — опять прошептал Гусев в ухо товарищу.
— Да пошел ты! — возмутился Леха.
— Не психуй, — спокойно ответил Гусев. — Лучше дальше рассказывай. Мне на самом деле интересно.
— Будешь подкалывать, не стану рассказывать, — предупредил Алексей.
— Не буду. Обещаю.
Чечелев начал рассказывать дальше.
Постепенно к ним подтянулись другие сидельцы, устроившись на лавках за длинным столом. А кто-то продолжал лежать на шконках, слушая со своих мест.
Внезапно загремел замок.
В камере мгновенно повисла тишина.
Дверь со скрипом распахнулась. Опять тот же прямоугольник света, и лежащая на нем зловещая тень.
Раздался властный голос:
— Рубцов, Деревянко! На выход!
За Гусевым и Чечелевым приходили еще несколько раз. Их водили все к тому же следователю, знакомили с какими-то документами, они что-то подписывали. Таким образом, скорое следствие закончилось, о чем Самохин и объявил штрафникам, сообщив, что передает дело в суд.