В очередной раз пришли утром.
Их привели в какой-то кабинет на первом этаже, уцелевшем более-менее от обстрелов. В кабинете уже находились трое мужчин в черных судейских мантиях.
Процесс оказался недолгим и формальным. Приговор вынесли тут же, не удаляясь в комнату для совещаний.
Расстрел.
Как их привели в камеру, толком не помнили ни Павел, ни Алексей, настолько подействовала на них неотвратимость предстоящего.
В камере их встретили испуганно-любопытные взгляды. Но как только они увидели лица вошедших — сразу попрятались. Любопытным все стало ясно.
Никто не лез к парням с утешением, так как понимали: глупее этого ничего не придумать. Какое может быть утешение для приговоренных?
А парни так и сидели рядышком на шконке.
Через долгое время гробового молчания Гусев произнес:
— Вот и все…
Никто ему не ответил. Здесь каждый жил своими проблемами и страхами.
За ними пришли ближе к полудню этого же дня.
Прозвучала жесткая и требовательная команда:
— Чечелев, Гусев! На выход!
И Павел, и Алексей не могли найти сил встать. Ноги враз стали ватными.
— На выход, я сказал!
Преодолевая внезапное недомогание, парни, поддерживая друг друга, пошли к дверям.
В коридоре стоял все тот же прапорщик. Он все также привычно расписался в бумагах, поданных молодым лейтенантом в портупее с кобурой.
Солдаты наручниками сковали парням руки, заведя их назад.
Затем под командой лейтенанта повели штрафников из подвала на первый этаж. Этой же дорогой их водили на допрос и в суд, отчего у парней появилась безумная надежда — а вдруг?! А вдруг это еще не конец?! Вдруг приговор отменили?!
Эту робкую надежду уничтожила резкая команда спуститься по лестничному маршу, ведущему в другую часть подвала.
Парни замерли у лестницы. Идти туда не хотелось. Но их прикладами погнали вниз.
В глухом, недлинном — метров десять всего — коридоре на потолке тускло светила пара лампочек: в начале и в конце.
Подталкиваемые прикладами, штрафники шли по этой слепой бетонной кишке, каждой частицей испуганных тел ожидая выстрелов в затылки. Когда они прошли большую часть пути, то в конце увидели очертания деревянных створок.
Это несколько напоминало подсобку какого-нибудь магазина или склада, когда с улицы подъезжает машина, створки распахиваются, а грузчики начинают принимать товар.
Здесь «товар», судя по всему, только выдавали.
А может быть, эти створки вели в рай или ад. Как знать? Об этом могли сказать те, кого вынесли через них. Но они уже никогда ничего не скажут…
Штрафники увидели, что стены и пол тупичка щедро забрызганы подсохшими кровавыми кляксами.
— Как встанете? — спросил лейтенант. — Спиной или повернетесь?
Сделав над собой невероятное усилие, парни развернулись к конвоирам.
— Курить будете?
Штрафники синхронно кивнули.
Один из солдат подкурил две сигареты, сунул их штрафникам в губы.
Дым немного снял напряжение. Павел, обращаясь к Алексею, произнес глухо:
— Без сожаления, говоришь, покинем свои тела? Щас, проверим.
Леха промолчал. Его била крупная дрожь, с которой он никак не мог совладать.
Лейтенант раскрыл картонную папку и громко заговорил:
— Именем Российской Федерации!
Дальнейшее парни слышали, как в тумане. Вся их суть отказывалась верить, что это говорят о них. Казалось, сейчас все закончится, и их отведут обратно. Ведь не бывает же так! Ну, не бывает! Не могут их жизни закончиться вот так. Раз — и все… И нет больше ничего, вообще ничего…
— …тела придать захоронению в безымянных могилах с установлением табличек с соответствующими порядковыми номерами. — Офицер захлопнул папку. — Заряжай!
Солдаты передернули затворы.
Вдруг Гусев вновь очень отчетливо услышал веселый голос Олеси:
— Паша! Ты идешь? Я жду.
Он улыбнулся.
— Цельсь!
Конвоиры приложили карабины к плечам.
— Пли!
Два одиночных выстрела слились почти в один. Тела отбросило к стене, и они мягко осели на пол. Расстрелянные еще агонизировали, когда лейтенант извлек из кобуры пистолет и выстрелил упавшим в головы.
Затем спокойно сунул пистолет в кобуру, вытащил из ушей ватные катыши и проворчал:
— Оглохну тут скоро…
Подумав, обратился к солдату:
— Андрюха, дай закурить. У меня кончились.
— Так это… сигареты для приговоренных.
— Ниче. Не все из них курят, здоровье берегут, наверное, — хмыкнул офицер, делая затяжку. — А если кому-то и не достанется, жаловаться не пойдут. Ну, где эта похоронная команда? Саня, открой створки, позырь, где они. У нас сегодня еще два вывода.
Солдат распахнул створки, высунулся на улицу.
— Едут.
— Давай, снимайте с них наручники, хватайте за руки-ноги. Что стоите, первый раз, что ли? Вытаскивайте на улицу, а там пусть их похоронщики себе грузят. Что стоите-то! Давай!
Лейтенант поднялся по пологому пандусу к распахнутым створкам следом за солдатами, подошел к прапорщику, протянул раскрытую папку и сказал:
— Распишись.
— Да знаю я, — с досадой ответил прапорщик. — Что ты мне каждый раз напоминаешь?
— Положено.
— Покладено! Сколько еще седня?
— Два вывода.
— Понятно, — разом поскучнел прапорщик и распорядился своим бойцам: — Грузите тела, не стойте. Еще два вывода будет.
— Куда вы их возите? Все так же, в воронки? — спросил лейтенант.
— А куда еще? Не на кладбище же. В городе вон что творится. Так что в воронки. Это быстро и без проблем.
— Ну да. Согласен. Табличек, конечно, никаких нет?
— Ты че, лейтенант? Какие таблички? Кто их сделает? У тебя в документах порядковый номер табличек есть? Вот и все. А кто там искать станет, кому это надо?
— И то верно, — согласился офицер. — Когда ж эта война закончится?
— И не говори! — поддержал прапорщик. — Задолбало уже все, сил нет. Ладно, поедем мы.
Видавшая виды «Газель» заурчала мотором, прапорщик сел в кабину рядом с водителем, а четверо солдат из похоронной команды разместились в кузове под рваным от осколков и пуль брезентовым тентом.
Эпилог
Лейтенант проводил их взглядом, привычно вслушиваясь в непрекращающуюся канонаду и далекий треск автоматных и пулеметных очередей. Лично он очень много отдал бы, чтобы эта война закончилась прямо сейчас, чтобы наконец-то наступил мир, чтобы по улицам ходить, не опасаясь, не вглядываясь тревожно в черные проемы окон, в любом из которых может притаиться смерть.
У него, у лейтенанта, слишком мало полномочий, чтобы прекратить войну. До обидного мало. Он лично застрелил бы каждого из руководящей верхушки Объединенной Оппозиции и федеральной власти.
Лично.
Каждого.
А потом пусть судят.
Лишь бы не было войны. Лишь бы не было войны…