– Галя, грех тебе это говорить. Мы – нехристи! Мы – отреклись от креста! Когда мы только
и думаем, чтоб взять на себя его крест и идти по стезям, которые он нам указует, – проговорил
Павел, переходя, незаметно для самого себя, в тон проповедника.
– Уж я этого не знаю, – сказала Галя, махнув рукою. – Я не поп. А что я знаю, это то, что ты
меня не любишь. Если бы любил, то не променял бы на Лукьяна со штундою. И чего тебе было
так торопиться? – продолжала она с запальчивостью искреннего убеждения. – Коли тебе так
хотелось в штунду, подождал бы. Чего тебе стоило? Мы бы повенчались, а там ты бы перешел в
какую, хочешь веру. Не развенчали бы уж тогда. А теперь… – в голосе ее послышались слезы.
Слова эти показались Павлу кощунством. Для него обращение в новую веру было
внезапным просветлением, порывом души, откровением свыше. Поступать, как говорила Галя,
значило бы торговаться, сквалыжничать, мошенничать с Богом. Он не мог об этом и подумать.
Но как объяснить ей это?
– Ты не знаешь, что говоришь, Галя моя, и как ты меня мучишь, – проговорил он грустно.
– Ну, слушай, – сказала Галя, подходя к нему ближе. Она сама взяла его за руку и подняла к
нему милое бледное личико и посмотрела на него в первый раз ласковым, детски доверчивым
взглядом. – Я хочу тебе что-то сказать. Как ты ушел, Панас мне и сказал, что на неделе зашлет
сватов – с рушниками. Отец, я знаю, будет рад меня за него выдать. Он богатый. Да я его
уговорю подождать с ответом. Он меня любит и послушается. Я ведь у него одна. Он и за тебя
бы выдал, я знаю, если б ты был крещеный. Ну вот что я тебе скажу. Бог с тобой, не бросай ты
своей штунды, раз она тебе так люба. Только походи ты это время в церковь так, для виду. Что
тебе стоит? Ведь все люди ходят. Не поганая она какая. Пойдешь?
– Лучше мне лечь в могилу!
– Ну, так только ты меня и видел! – вскричала Галя, отрываясь от него. – Прощай!
Она повернулась и, оглядываясь, побежала назад к Яркие, где, Павел знал, что ее ждет
Панас. Павел пошел домой.
Глава III
Расставшись так гневно с Павлом, Галя бежала, не оглядываясь, пока ее несли ноги, точно
она хотела убежать от него, и от тяжкой обиды, и от самой себя. Но когда она подбежала к
колодцу, у нее захватило дыхание и она должна была остановиться. Она присела на край
тяжелого корыта, выдолбленного из ствола столетней липы, в котором поили скотину. Все
внутри ее кипело. Она была первая невеста в деревне и любимая дочка отца. Она привыкла, чтоб
все её баловали, и вдруг тот, кого она предпочла всем и кому она открыла это, оттолкнул ее.
Теперь, когда Павла тут не было, его отказ исполнить ее просьбу представлялся ей еще
непонятнее и нелепее.
– Не любит, не любит, не любит! – твердила она. И ей казалось ясным, что он приходил
только попробовать свою силу над ней, и она готова была разорвать себя за то, что поддалась и
выдала себя.
– Дура, дура, дура! – бранила она себя. – Песню ему стоило спеть, и ты уж ему на шею
повисла.
Она не могла выдержать и, припав к высокому срубу колодца, заплакала от досады и горя.
Но вдруг ей послышалось, что кто-то идет.
Она встрепенулась, как пойманная птичка, утерла глаза и осмотрелась. Кругом никого не
было. То скрипнуло коромысло, которым таскали из неглубокого колодца воду.
Ну да все равно. Если теперь никто не прошел, то каждую минуту могут пройти от Ярины
парень или девушка, и если ее увидят, в таком состоянии, все сейчас догадаются, и тогда ей хоть
сквозь землю провалиться от стыда!
Она решилась тотчас же вернуться назад к Ярине, где ее отсутствие могли даже не
заметить. Но прежде ей нужно хорошенько оправиться. Она взлезла на дощатый борт сруба,
ухватила болтавшееся в воздухе ведро и потянула его к себе. Журавль заскрипел, как немазаное
колесо, и клюнул вниз ДЛИННЫМ КОНЦОМ жерди, точно настоящий журавль носом. Тяжелый
камень, привешенный к противоположному короткому плечу рычага, чуть поднялся "а пол-
аршина над землею и стукнулся о корыто, которое гулко откликнулось на удар… Галя потянула
еще, и тяжелое ведро- шлепнулось о поверхность воды, опрокинулось и пошло ко дну, натянув
веревку. Девушка соскочила со сруба, встала на бревенчатую ступеньку, вбитую в землю у
подножья колодца, и стала тянуть ведро вверх. Журавль помогал ей, и через минуту из черной
пасти колодца показалось ведро, сверкая на луне и выплескивая брызги.
Галя умылась, вытерлась фартуком, жадно напилась свежей влаги и вылила воду в корыто.
Облегченный журавль вскинул своим длинным носом и взбросил высоко на воздух пустое
ведро, которое взлетело вверх, потом дернулось вниз и заметалось и запрыгало как бешеное,
точно пытаясь перервать веревку, пока не замерло, истощившись в бесплодных усилиях.
Галя между тем уже подходила к воротам Ярины, откуда снова раздавались звуки пляски.
На лице ее не было следа недавней тревоги. Только глаза ее глядели как-то испуганно. Она
обуздала себя с досадой, из самолюбия.
– Что ж, коли ему его поганая штунда дороже меня, не стану и я пропадать из-за него.
Пойду за Панаса, за Грицько, а то и за Панька кривого. В девках сохнуть по нем не останусь.
Теперь она боялась только одного: чтобы у Ярины как-нибудь ее не хватились и не
догадались, куда она убегала. Она осторожно отворила ворота, чтобы они не скрипнули, обошла
избу. Гости опять собрались на полянке, где шла бешеная пляска. Скользя между деревьями,
Галя уже приближалась к толпе и думала, что ей удастся незаметно смешаться с нею, как вдруг
над самым ее ухом раздался голос, от которого она вздрогнула.
– А что, штундарь-то, видно, не понапрасну сюда к нам наведывался,- сказал Панас с
кривой усмешкой.
От "его Гале не удалось скрыть своего исчезновения, и он поджидал ее, лежа под деревом, в
высокой траве, где его нельзя было сразу заметить.
Галя вся вспыхнула. Ей хотелось выбранить, ударить Панаса за его дерзость и бесстыдство.
Но она сдержалась, чтобы не выдать себя.
Она повернула к нему голову и, пожав плечами, проговорила:
– Тебе лучше знать, что он не задаром приходил. Небось не споешь, как он спел, хоть
лопни.
Она попала не в бровь, а в глаз. На лице Панаса появилось такое выражение досады, что
Галя рассмеялась.
– Что, не любишь? – сказала она.
– Нет, ты не отшучивайся! – воскликнул Панас. – Ведь я знаю, что ты за ним побежала.
– Может, и за ним, а может, у колодца свежую воду пила. Тебе что?
Она бросила на Панаса задорный взгляд, от которого у того дух захватило.
За ним бегали все деревенские девки. Одна Галя смеялась над ним и дразнила. Этим-то она
его и заполонила.
– Ну, так пускай будет, что воду пила, – сказал он. И, помолчав минуту, прибавил другим
тоном, продолжая, очевидно, прерванный разговор, – а как же, моя кралечка, насчет сватов
велишь? Посылать?
Голос у него был слащавый, приторный, совершенно не гармонировавший с его высокой
мускулистой фигурой и жестким выражением лица.
"И чего это он все лезет", – досадливо подумала про себя Галя. Но деревенский этикет не
позволял невежливо ответить на такой вопрос.
– Что ж, посылай, – сказала она шутливо. – Ворота для всех отпираются. А у отца в огороде
тыкв много. Я пока пару испеку. Одну себе на гостинцы возьмешь, другую свезешь Павлу по
дружбе, за то, что ладно поет.
Панас захохотал.
Печеная тыква, поданная в доме девушкой на сватовском визите, означает полный отказ. Но
Галя шутила. Поминание Павла как кандидата на печеную тыкву было уже само по себе таким
поощрением, какого Панас не ожидал. Ему стало весело. Он пропустил даже мимо ушей
шпильку насчет Павлова пения.
– Зато уж на бандуре ему до меня далеко, – добродушно сказал он. – Хочешь, я тебе сыграю
новую песню? Меня в городе архиерейский бас научил. Вместе в трактире пили.
– Что ж, сыграй.
Панас сыграл какую-то пародию на романс, подпевая себе вполголоса жиденьким
слащавым тенорком.
Гале не нравился ни его слащавый голос, ни его слащавая манера ухаживать. Но сегодня, в
отместку Павлу, она кокетничала с Панасом и не только не затыкала ушей, как часто делывала,
когда он принимался петь, а даже заставила его спеть еще. Она согласилась идти с ним
танцевать и позволила ему потом уйти вместе с нею. Но когда они уселись вдвоем у куста диких
роз и Панас, нагнувшись к ней, неожиданно поцеловал ее в самые губы, она так огрела его по
лицу, что у него искры из глаз посыпались.
– Ну, коли у тебя будет такая же тяжелая рука, как моей жинкой будешь, то плохо тебе
придется, – сказал Панас, стараясь сохранить шутливый тон, между тем как его забирала
настоящая злость и от боли слезы сами собою выступили у него на глазах.
Галя тоже рассердилась. Панас умел ее забавлять. Она не прочь была поболтать с ним, и ей
льстило перед подругами его явное предпочтение. Но она терпеть не могла, когда он начинал
смотреть на нее маслеными глазками и лез к ней с поцелуями и нежностями.
– Кто ж тебя напугал, что я твоей жинкой буду? – спросила Галя насмешливо.
– А будешь, потому что тебе больше не за кого, – грубо сказал Панас.
– Не буду, – упрямо сказала Галя.
– Будешь!
Галя вскочила с травы и убежала. Они серьезно поссорились и остальную часть вечера не
разговаривали и избегали друг друга.
Впрочем, Панас вскоре вовсе ушел от Ярины. Гале разом полегчало… Было уже около
полуночи, но молодежь еще не думала расходиться. На траве кучка девушек и парней сидели у
раскидистой шелковицы и слушали кривого Панька, который был не только музыкант, но и