— Опять, Савка. Опять, — устало вздохнул Дивин. — Зови, — и добавил вполголоса. — Что поделать, я сам напросился.
За последние пару недель события понеслись вскачь, словно их пришпорил какой-то неведомый жокей. В начале апреля войска Красной Армии после мощной, почти восьмичасовой артподготовки атаковали немецкие позиции на Перекопском перешейке и на южном берегу Сиваша. Началась операция по освобождению Крымского полуострова.
Завязались ожесточенные бои. Гитлеровцы из всех сил старались остановить рвущиеся вперед советские части. Жарко было везде: на земле, в воздухе и на море. Обе стороны бросили в бой все, что имели.
Казалось бы, преимущество Красной Армии было очевидным, ведь по численности она сильно превосходила своего противника практически по всем компонентам. Но…фашисты все это время тоже не сидели, сложа руки. Они выстроили достаточно мощную систему обороны, и нашим войскам приходилось платить страшную кровавую цену за каждый, даже самый маленький, успех.
Люфтваффе, разумеется, не отсиживались в сторонке. С первых же часов советского наступления бомбардировщики с крестами на фюзеляжах повисли в небе, стараясь нанести максимальный ущерб сухопутным частям РККА, задержать, остановить их.
В свою очередь, советское командование направило на подмогу наземным войскам почти все исправные машины истребительных полков, которые отважно рвались к нагруженным бомбами «юнкерсам» и «хейнкелям», невзирая на огромные потери, преодолевая ожесточенный огонь воздушных стрелков и яростные атаки «мессеров» и «фокке-вульфов» охранения.
Падающие на землю пылающие обломки сбитых самолетов, медленно плывущие вниз гроздья парашютов, треск пушек и пулеметов, рев двигателей самолетов, выписывающих сложные пируэты высшего пилотажа — все это стало привычной картиной крымского неба, истерзанного непрерывными боями. Причем, бои не затихали и ночью. Обе стороны активно старались применять ночные бомбардировщики и подразделения «охотников».
В этой смертельной круговерти быстро отошли на второй план таланты экспата. Комполка Шепорцов, осунувшийся, с воспаленными красными глазами от хронической бессонницы, то и дело вызывал к себе Григория, едва тот успевал приземлиться после очередного вылета, и усталым сорванным голосом ставил новую боевую задачу. Не забывая каждый раз разводить руками и произносить одну и ту же банальную фразу: ' Ну а кого я еще пошлю, Кощей?'
И Дивин молча кивал, захлопывал планшет и тяжелой походкой шел обратно к своему бедолаге-«бостону», что за эти дни обзавелся десятками новых заплаток, поставленных ремонтниками. Шафиев со своими помощниками практически переехал в капонир, обосновавшись на самолетных чехлах, и не желая тратить попусту время на поездку в казарму и обратно. Даже еду им теперь доставляли сюда же.
Экспат поглядел на них, подумал-подумал, да и велел солдатикам из БАО поставить неподалеку брезентовую палатку с походной печуркой и походными койками. Разве что попросил укрыть ее получше маскировочной сеткой. Благо, установившаяся сухая и теплая погода вполне позволяла обойтись временным пристанищем.
Шепорцов начал было выговаривать ему за самоуправство, но Григорий лишь недовольно зыркнул на подполковника исподлобья и самую капельку придавил того боевой аурой. И проводил торопливо уходящего Батю, побелевшего как снег, нехорошим тяжелым взглядом. Молча. Не сказав ни единого слова в свое оправдание.
Вылеты на бомбежку позиций фашистов сменялись ударами по их подтягивающимся резервам. Девятки, а потом и шестерки «бостонов» вываливали содержимое своих бомболюков, отбивались от «мессов» и «фок», маневрировали под огнем зениток.
И погибали…
Машина за машиной: падали вниз, на землю, разматывая за собой траурные полотнища огня и черного дыма, взрывались в воздухе, шли ко дну, подняв последний фонтан из брызг.
Уже к концу первой недели после начала наступления полк потерял больше половины экипажей. Зато, к 11 апреля советские войска полностью освободили Керченский полуостров и достигли серьезных успехов в Северном Крыму. Части немецкой 17-ой армии стремительно откатывались со своих позиций, бросая технику и обозы.
А еще аэродромы.
В свое время фрицы всласть попили кровушки у советских летчиков, сосредоточив отборные подразделения люфтваффе в Багерово и Веселом. Но ситуация резко изменилась и теперь здесь появились саперы-красноармейцы, которые почти шесть часов «чистили» подготовленные к уничтожению взлетные полосы, стоянки, рулежные дорожки и всевозможные постройки. Одних только осколочных бомб SD2 бойцы обезвредили около семи сотен! А еще вывезли и взорвали на безопасном расстоянии подальше от аэродромов порядка тонны фугасок.
Первыми в Багерово перелетели штурмовики. В том числе, хорошо знакомый экспату полк Мечайкина. Ну а вскоре к «горбатым» присоединились гвардейцы-истребители на «яках» и «аэрокобрах». И на закуску командование решило перебросить туда полк легких ночных бомбардировщиков У-2.
Полк гвардии майора Евдокии Давыдовны Бершанской.
— Ну чего ты ревешь, маленькая? — нежно спросил Григорий, целуя мокрое от слез лицо Ангелины. — Опомниться не успеешь, как мы снова встретимся. Я слышал, что и нас планируют следом за вами перекинуть в Багерово.
— Правда⁈ — Гришина с надеждой посмотрела на экспата. — Ты не обманываешь?
— Да куда ж я от тебя денусь, глупенькая? — усмехнулся Дивин.
— А никуда! — неожиданно твердым голосом сказала вдруг девушка. Глаза ее вспыхнули. — Мой ты теперь! Навсегда! Целиком и полностью — до последней капелюшечки крови! И не вздумай смеяться, у меня в роду ведьмы были. Прокляну! Ей-ей, прокляну!
Дивин вздрогнул.
— Что ты такое говоришь, разве такими вещами шутят?
— Испугался? — зловеще улыбнулась Ангелина, грозно сводя точеные соболиные брови. Куда только слезы делись. — Правильно. Знаешь, мне ведь даже девочки недавно сказали — вроде бы в шутку, — что мы с тобой теперь одной веревочкой повязаны. А что: ты — Григорий. Гриша. А я — Гришина. Понял?
Экспат покачал головой.
— А я и не отказываюсь, — сказал он просто. — Твой, так твой. Только…только и ты — моя! — он притянул ее к себе и девушка доверчиво уткнулась в грудь экспата, прижавшись лицом к выгоревшей добела гимнастерке, пропахшей солнцем, ветром и терпким мужским потом.
— Гриш, а возьми меня к себе? — глухо попросила Ангелина.
— Куда? Что значит: «К себе»? — обалдел Дивин. — Что ты еще такое удумала?
— В экипаж! — летчица подняла голову и с надеждой посмотрела на Григория. — Я ведь на пилота переучилась, а начинала воевать как штурман. Между прочим, два курса мехмата МГУ закончила!
— И что?
— Вот ты дурачок непонятливый! — рассердилась Гришина. Она оттолкнула экспата, и нетерпеливо топнула ногой, обутой в щегольский сапожок из желтой лосиной кожи, которую пронырливые бойцы из хозвзвода добывали, безжалостно обдирая баки сбитых «юнкерсов». Выглядела такая обувка форсисто, но, вот беда, совершенно не держала воду. — Будем вместе летать. Ты — пилот. Я — штурман. А Савелий стрелком-радистом. Я видела, «жучок» твой после крайних вылетов только на запчасти и пригоден. А больше в таком исполнении у вас в полку самолетов нет. Остальные как раз с кабиной штурмана в носовой части. Видишь, как все удачно складывается?
Экспат замер. Представил на секунду, как сидит за штурвалом «бостона», ведет его сквозь облака разрывов от зенитных снарядов, через огненные трассы «эрликонов», а в хрупкой стеклянной кабине прямо перед ним находится любимая…
— Даже не проси, — сказал он угрюмо, но твердо. — Я с ума сойду, если придется так летать. Вон, вчера майор Рутолов осколок в руку получил. Как раз в носовой кабине был. Храбрится, в санбат не пошел, а сам морщится от боли, когда думает, что я не вижу, как он в самолет с трудом карабкается. Опасно там. Очень опасно. Я ведь не могу попросить фрицев, чтобы они по нам не стреляли, правда? Нет, даже не мечтай!
— Дурак! — крикнула Ангелина со слезами в голосе. — Какой же ты дурак, Кощей! А сейчас я, по-твоему, в полной безопасности летаю? У нас ведь даже парашютов нет, знаешь об этом? Если попадут, то просто сгорим в воздухе или разобьемся при падении. Или не слышал, как недавно Женька Руднева с Паной погибли?[1] Чего молчишь, глаза отводишь? Сказать нечего? Ну и будь тогда один, чурбан бесчувственный! — она резко крутанулась на месте и припустила к стоянкам «кукурузников», оставив Григория стоять в полном обалдении.
— Черт! — экспат снял фуражку и потер вспотевший лоб, глядя вслед убегающей подруге. — Что это было?
— Мя-ууу! — заорал вдруг утробным басом появившийся, словно из-под земли, Шварц. Кот пристально смотрел на хозяина, и в его круглых глазах ясно читалась снисходительная усмешка. Похоже, он тоже сомневался в умственных способностях хозяина.
— Вот я тебя! — погрозил ему кулаком разгневанный экспат. — Не хватало еще, чтобы надо мной комок шерсти насмехался!
Кот пренебрежительно оскалил здоровенные клыки, а потом демонстративно широко зевнул и отвернулся, показывая, что потерял интерес к общению с Дивиным. Но уши, на всякий случай, пугливо положил.
— То-то!
К Севастополю Григорий летел уже не в первый раз. Когда полк «сточился», командование дивизии волей-неволей было вынуждено поумерить свои хотелки. Посылать днем «бостоны» на штурмовку немецких и румынских частей означало, что скоро в строю не останется вообще ни одного экипажа. Даже с учетом того, что гитлеровские асы резко снизили активность, перебрасывая свои самолеты на аэродром Херсонес, а сухопутные части гитлеровцев потеряли почти все средства ПВО, время от времени они все равно больно огрызались. А-20 — это не «ильюша», брони у него почти не было. И удачный выстрел из пулемета вполне мог доставить ему массу неприятностей.
Так что начальство решило, что теперь роль загонщиков для драпающей немчуры будут исполнять исключительно Ил-2. А «американцы» займутся охотой на курсирующие туда-сюда караваны судов под фашистским флагом, что спешно эвакуировали солдат, раненых, пленных и кое-какое снаряжение из Крыма, ставшего вдруг таким негостеприимным. И тут как нельзя, кстати, пришлось предложение Дивина ударить по Констанце. Правда, экспат надеялся, что операция будет масштабной, с привлечением союзников. Но жизнь, как водится, внесла свои коррективы, и пришлось довольствоваться малым. Точнее, изменить цель. Приоритет сменился на гавань Севастополя. Как сказал с невеселым смешком начштаба майор Маликов: «Труба пониже и дым пожиже».