— Читай.
— «Отсылаются вещи вашего мужа — лейтенанта Мангалимова Георгия, не вернувшегося с боевого задания: брюки суконные, гимнастерка суконная, майка, трусы, рубашка, портянки», — прочел вслух Рутолов. Помолчал, потом тяжело вздохнул. — Посылку для семьи собираешь? Понимаю. Знаешь, страшные слова, если подумать. Вот откроет жена коробку, надеясь, что родной человек о ней не забыл, решил побаловать гостинцами близких, а там…трусы, рубашка…и она уже не жена, а вдова.
— Ты, часом, хирургом стать не собирался? — мрачно спросил Дивин.
— Хирургом? — искренне удивился штурман. — Почему именно хирургом?
— Да просто и без того тошно, а тут еще ты пришел — стоишь, в душе у меня ковыряешься и ковыряешься, — угрюмо пояснил экспат. — Так, будто тебе это удовольствие доставляет. Вот и решил поинтересоваться, людей резать не тянуло в детстве?
— Извини, — покаянно опустил голову Рутолов. — В самом деле, ерунду сморозил, не подумал. Просто…нервы ни к черту.
— А мне, по-твоему, легко и весело? — окрысился Григорий. — Сижу тут, второй час слова какие-то придумываю, пытаюсь хоть как-то утешить, сочувствие выразить. Но, знаешь что самое страшное? Я лица этих ребят толком не помню. Все в кашу смешалось, тени смутные, фигуры, силуэты, но по сути ни одной детали. Вот, к примеру, этот самый лейтенант — как его? — а, да, Мангалимов, какой он был? Я специально посмотрел в штабе летную книжку, а в ней всего десяток боевых вылетов. Толком и не воевал. И все, нет его больше! Пришел в казарму, под кроватью, на которой он спал, обшарпанный чемоданчик. В нем несколько вещей, пяток писем из дома. Сейчас отошлю все это родственникам, и завтра про него все позабудут. Будто и не было никогда лейтенанта Мангалимова.
— Куда-то не туда тебя несет, — пробормотал штурман. — Пойдем-ка, брат, лучше выпьем. И ребят, что сгинули, помянем, и сами маленько отвлечемся.
— Не хочу! — скривился Дивин. — Знаешь ведь, что я выпивку не особо жалую.
— А почему, кстати? — заинтересовался вдруг Рутолов. — Другие готовы на что угодно, лишь бы дополнительную порцию водки получить, а ты и законные сто грамм цедишь, как будто тебя заставляют.
— Почему? — задумался экспат. Подумал немного, потом медленно сказал. — Знаешь, я ведь досыта насмотрелся на то, как молодые ребята — совсем мальчишки — из полета возвращаются седыми. В землянку ночью зайдешь, а там, — он безнадежно махнул рукой, — такого наслушаешься! Летчики во сне кричат, словно их черти на сковородке в аду поджаривают.
— Ты это, брось поповскую агитацию разводить, — вяло предупредил его штурман.
— Плевать! — глаза Григория зло блеснули. — Ты, насколько я помню, все время на бомберах летал, так?
— Ну.
— Во-от! А я почти три года на «ильюше» землю брил. Там, где в тебя стреляет все, что может стрелять — от «эрликона» до пистолета. А сказки про «летающий танк» ты замполиту оставь. Ил — машина крепкая, спору нет, но и у нее есть масса уязвимых мест. Попади туда даже малюсенький осколочек и все, амба!
— К чему ты мне все это рассказываешь? — настороженно поинтересовался Рутолов. — Знаю я, как вашему брату-штурмовику каждый вылет достается.
— Понимаешь…если подумать, то ведь летчику, что прошел настоящий ад, надо как-то переключиться, отвлечься. А на фронте какие могут быть развлечения? Бабы да водка.
— Концертные бригады приезжают, — принялся возражать штурман, загибая, для верности, пальцы. — Соревнования спортивные проводятся, библиотеки полковые имеются.
— Дурак или прикидываешься? — дернул щекой Дивин. — А, может быть, боишься, что нас под окном Тоносян подслушивает? Брось, дальше фронта не пошлют. О чем это я? А, да, развлечения. В общем, водка и бабы. Я когда только-только в полк пришел, то обратил внимание на то, как твой коллега — наш штурман — на задание собирается. Перед полетом, прямо у «ильюхи», демонстративно сто грамм дернет и в кабину лезет. Помню, комиссар наш, Багдасарян, как-то попробовал его пристыдить. Плохой, дескать, пример остальным летчикам подает. А штурманец ему в ответ: «Я без стакана к самолету даже подойти боюсь!»
— И что? — подался к нему Рутолов.
— Да ничего, — равнодушно пожал плечам Григорий. — Летал себе и летал. Не хуже других. При мне «боевик» получил. А в сорок первом, знаешь ли, наградами не особо баловали. Погиб, правда, глупо.
— Как?
— Не заметил, как летчик на взлетку выруливает. И тот в другую сторону, как на грех, смотрел. А обзор на штурмовике в этот момент никудышный — это тебе не «бостон» с его передним колесом. В общем, винтом зарубило.
— Жуть какая! — поежился штурман. — Но ты про водку так и не ответил.
— Да просто все, — устало проговорил экспат. — Не хочу с ума сойти, или в пьяную историю влипнуть. Говорю же, насмотрелся вдосталь. Поэтому, вон, или какую-нибудь заковыристую штукенцию придумываю, чтобы фрицев обмануть, или со Шварцем вожусь, — кот, что пристально наблюдал за обоими офицерами, улегшись по своему обыкновению на кровать Дивина, басовито мявкнул, услышав свое имя.
— Интересно, — задумался штурман. Но тут же тряхнул головой. — К черту! Не хочу сейчас время тратить на разговоры. Пойдем, все же, выпьем. Ты — комэска. Значит, должен помянуть погибших товарищей. Вставай, тебя ребята в столовой ждут.
— Ребята? Ладно, пошли, коли так, — экспат без особой охоты поднялся и двинулся к выходу из комнаты.
— О, это ж Дивин! — радостно воскликнул высокий стройный офицер в летчицкой кожанке, подойдя к столу, за которым сидели летчики, штурманы и пилоты бомбардировочного полка.
Григорий недовольно на него покосился, хотел уж, было, послать подальше, но вдруг заметил генеральские лампасы на галифе.
— Товарищ генерал…
— Да сиди, сиди, чего подорвался? — отмахнулся незнакомец. — Вы чего тут, как на поминках?
— А это и есть поминки, — просто ответил Дивин. — Два экипажа над Севастополем сгорели.
— Ох ты ж! — осекся генерал. — Простите, ребята, не знал. Да, — потер он высокий, с небольшими залысинами, лоб. — Если кто не в курсе, Савицкий, командир корпуса. Мы теперь на этом аэродроме вместе с вами базируемся. А я тебя сразу срисовал, Кощей! Едва мне только сказали, что вы здесь размещены, сразу же решил пойти познакомиться. Читал, читал твои статьи. Толково написано! Для своих парней много чего почерпнул.
— В штаб к вам не пойду, — предупредил Григорий.
— Да знаю, — улыбнулся краешками губ Савицкий. — В Москве до сих пор нет-нет, да и вспомнят, как ты самому Сталину отказал. Легенды про тебя ходят! — генерал коротко хохотнул. — Кстати, я чего еще тебя искал: мне доложили, что фрицы при отступлении здесь несколько исправных машин бросили. И они до сих пор в ангарах стоят. Слыхал, поди?
— Да, было такое, — подтвердил Рутолов, вступая в разговор. — Три «мессершмитта». По формуляру ни один из них больше шестидесяти часов не налетал. Так что хоть сейчас заводи мотор и в небо. Только кто разрешит — свои же мигом собьют.
— Ну, с зенитчиками и договориться можно, — отмахнулся генерал.
— Не пойму никак, товарищ комкор, меня-то эта история каким боком касается? — удивился экспат.
— Отойдем, — мотнул головой Савицкий. — Давай на крылечко выйдем, перекурим.
Опять секреты, поморщился Дивин. Сколько можно?
— Кури мои, угощаю! — радушно протянул раскрытый портсигар генерал, когда они вышли на улицу.
— Спасибо, — кивнул Григорий. Привычно смял гильзу и сунул папиросу в рот. — Так что у вас ко мне за дело?
— Понимаешь, майор, — не спеша заговорил Савицкий, — Нынче, как ты наверняка в курсе, мы прижали фрицев к морю. И сейчас готовимся к заключительному штурму Севастопольского укрепрайона. Гитлеровцы пытаются изо всех сил удержать город. Туда спешно перебрасывались подкрепления, стягивалась техника. Ты, к слову, здорово их притормозил, наслышан. Но немцы все равно лезут и лезут, ищут обходные маршруты. И в этой связи как никогда остро встал вопрос о разведке. Смотреть надо досконально, иначе кровью при штурме умоемся. Там дзоты, минные поля, проволочные заграждения — настоящая крепость. Добавь еще господствующие высоты — Сапун-гора, Инкерман, Сахарная Головка, Мекензиевы горы…А немчура там все зенитками нашпиговала! — зло выпалил генерал. — У меня уже трое лучших разведчиков не вернулись.
— Хотите, чтобы я на «мессере» туда слетал? — сообразил Дивин. — Почему кто-нибудь из ваших орлов не может?
— Да никто с «худым» не справится, — с досадой сплюнул Савицкий. — А переучивать — это неделя, как минимум. Но времени нет.
— Так я тоже «шмитта» не особо знаю, — пожал плечами экспат.
— Не свисти, — ухмыльнулся генерал. — Мне доподлинно известно, что ты недавно в Монино почти все типы самолетов облетывал. Включая «сто девятого». А потом на «спитфайере» высотного разведчика завалил.
— Так это когда было? — возмутился Григорий. — И сколько там налет вышел? Кошкины слезы!
— Надо, майор! — посуровел Савицкий. — Больше некому. Я бы сам слетал, но мне командарм категорически запретил, — он тоскливо вздохнул. — Негоже, говорит, командиру корпуса выполнять функции рядового летчика. Так что, придется тебе маленько помочь. С командованием твоим договоренность имеется, можешь своего комполка запросить. Тем более, что ты ведь еще и ночью видишь все, как днем, правильно?
— Иногда получается, — нехотя подтвердил Дивин.
— Вот, — еще больше обрадовался генерал, — тебе и карты в руки. Пройдешь по-тихому над их позициями, заснимешь все на фотоаппарат — пленку специальную я тебе обеспечу. Ну и сам поглядишь, что там фрицы понаворочали.
— Есть, — вздохнул экспат. Не нравилась ему эта затея. Очень не нравилась.
— Кстати, — хлопнул себя легонько по лбу Савицкий. — Совсем забыл. Я ведь тебе еще кое-что хотел сказать: мне тут летчики показали в одной из комнат настоящую художественную галерею. Кто-то из фашистов на стенах весьма качественно изобразил наших лучших асов. Представляешь, не поленились ведь, сволочи, из газет и боевых листков портреты скопировать! Да еще и не просто так, а как они любят — под каждым рисунком какого-нибудь хищного зверя присобачили.