Как раз в этот момент Родченко запустил наконец двигатель: сделать это с первой попытки не удалось, видимо, мотовагон простоял на станции заглушенным достаточно долгое время. Услышав истеричное тарахтение, Трешников поморщился: ну, фрицы, что ж вы глушителем-то не озаботились? Сейчас всех перебудит… впрочем, какая уж теперь разница? Завелись – и то хлеб. Теперь главное, чтобы эта таратайка вообще с места сдвинулась, а то совсем уж по-идиотски получится…
Завидев двинувшегося в их сторону эсэсовца с оберштурмфюрерскими петлицами на расхристанном, перепачканном каменной пылью камуфляжном костюме, подполковник притормозил, бросив на заместителя многозначительный взгляд. Барсуков незаметно подмигнул в ответ, демонстративно отведя висящий на плече «МП-40» в сторону. Невидимая же противнику под накидкой рука в этот момент плавно опустила предохранитель «Витязя» на один щелчок, переведя пистолет-пулемет на автоматический огонь.
Следом за немецким старлеем – именно так переводилось его звание в армейский формат – шло еще двое эсэсовцев, оба со «Штурмгеверами». Впрочем, в руках оружие – в точности такой же «сороковой» – держал только сам оберштурмфюрер; у сопровождавших его солдат автоматы просто висели на плечах стволами вниз. Особой тревоги на лице эсэсовца не было – скорее, безмерная усталость и апатия. Происходящее его не особенно насторожило: гитлеровец просто не мог представить, что эти двое имеют отношение к советским штурмовым отрядам, всегда атакующим с ходу. Подыгрывая противнику и усыпляя его внимание, подполковник вытащил портсигар с настоящими немецкими сигаретами, которыми они разжились уже в этом времени, и щелкнул крышкой:
– Курите, господин оберштурмфюрер? Если да, могу угостить, еще минута у меня есть. Прошу, – и протянул немцу раскрытый портсигар. Если честно, Трешников вовсе не был абсолютно уверен в своем акценте, однако инструктор «семерки» уверял, что у него весьма недурной баварский выговор.
Немец автоматически взял сигарету. Жестом профессионального курильщика размял в пальцах и понюхал. Подполковник невозмутимо продолжил:
– Нам необходимо попасть на станцию «Кайзерхоф». Мы идем правильно? Мне сказали, что здесь мы найдем дрезину с заправленными баками, это оказалось верным. Почему вы молчите, оберштурмфюрер? Русские так вас напугали, что вы позабыли родной язык?
– Простите, но я не знаю, кто вы? Как к вам обращаться? А идете вы правильно, другой ветки тут нет. До «Кайзерхофа» еще две станции, но впереди, возможно, обвалы и дороги нет.
– Мы – группа особого назначения резерва верховного командования вермахта, – в оригинале это прозвучало, как «Oberkommando der Wehrmacht», – и сейчас следуем для выполнения специального задания, о котором вам знать нельзя. Полномочий проверять у нас документы вы также не имеете. Полагаю, я ответил на ваш вопрос? Лучше скажите, как далеко отсюда русские?
– Не знаю, господин… – немец замялся, испытующе взглянув в лицо Трешникова.
– Оберст, – не моргнув глазом, выдал тот первое, что пришло на ум.
– Господин полковник, – кивнул немец. – Два часа назад нас отвели сюда на отдых, к трем часам ночи мы должны вернуться на позиции.
– Выполняйте свой приказ, – кивнул подполковник. – А мы выполним свой. Прощайте, оберштурмфюрер, мы спешим.
– Один момент, господин полковник, – неожиданно твердым голосом произнес эсэсовец. – Пусть я не могу проверить у вас документы, но назвать сегодняшний пароль вы обязаны!
– Мы спустились под землю еще до полуночи, поэтому сегодняшнего пароля я знать не могу, – мгновенно сымпровизировал Трешников, уже понимая, что мирный разговор закончен, и уходить со станции придется с боем. – Могу назвать вчерашний – «Мюнхен». Прощайте!
Решительно развернувшись, подполковник махнул Первому и быстрым шагом двинулся к дрезине, коротко бросив в микрофон:
– Всем номерам к бою, огонь по готовности. Начинайте движение, уходим в темпе вальса!
На лице эсэсовца отразилась целая гамма чувств. С одной стороны, пароль оказался не только неверным, но и вообще паролем не являлся, с другой – он никак не мог поверить, что этот вальяжный оберст в заметной под накидкой незнакомой экипировке может иметь какое-то отношение к русским диверсантам. Ведь он прекрасно говорил по-немецки – коренной берлинец оберштурмфюрер Рульке не мог ошибиться, у полковника был заметный выговор выходца из Баварии. Может, и вправду какая-то секретная спецкоманда с прямым подчинением Оберкомандованию, командиру которой наплевать на внутренние пароли? Пойди разберись, какие у них там тараканы в головах? Но и отпускать вооруженных людей, не знающих суточного пароля, он не имеет права… Scheiße, что же делать?
Оберштурмфюрер Йозеф Рульке неуверенно поднял автомат. Глядя на командира, оба его бойца также торопливо дернули с плеч ремни своих «StG 44». И в этот момент со стороны дрезины, перекрикивая треск мотора, раздался крик на русском:
– Командир, да скорее ты!
Вздрогнув – уму непостижимо, все-таки русские! – Йозеф поймал в прицел спину поддельного «оберста», уже готового скрыться в небольшой дверце тронувшегося с места мотовагона, и потянул спуск, однако с прицепленной к нему платформы неожиданно ударил пулемет. Длинная очередь смела троих эсэсовцев и прошлась вдоль перрона, выбивая щепу из штабелей ящиков и опрокидывая на бетон успевших вскочить на ноги гитлеровцев. Одновременно прохлопало несколько негромких одиночных выстрелов, и обе и без того не слишком яркие электролампы лопнули, разбитые пулями. Станция погрузилась в почти полную темноту, разрываемую лишь мечущимися в заполненном дымом и пылью помещении острыми лучами тактических фонарей на пистолетах-пулеметах спецназовцев.
Следом, словно соперничая с пулеметным расчетом, выстрелил и огнеметчик. Рыже-черный огненный язык вытянулся в глубину станции, накрыв группу немцев, поспешно разворачивавших в сторону набирающей ход дрезины пулемет, попутно подпалив очередной штабель каких-то ящиков. Охваченные пламенем фигурки с воплями катались по полу, пытаясь сбить огонь, кому-то помогали товарищи, накрывая кусками брезента или шинелями, но в основном тщетно – потушить жаркое пламя огнесмеси без помощи огнетушителей было почти невозможно. Огнеметчик выпалил еще раз, целясь в скопление солдат по центру станции, однако выстрел вышел не слишком метким, мотодрезина в этот момент дернулась, ускоряя ход, да и часть немцев успела разбежаться, укрываясь за ящиками и поддерживающими потолок колоннами. Клубы подсвеченного пламенем жирного черного дыма поднялись под свод зала, растекаясь по нему, словно причудливая живая волна.
Несколько пришедших наконец в себя гитлеровцев открыли ответный огонь, в основном неприцельный, поскольку видеть, куда стрелять, они не могли, а кто-то даже пальнул наугад из фаустпатрона, без детонации влепившегося в стену туннеля – на таком расстоянии взрыватель кумулятивной гранаты просто не успел встать на боевой взвод. В ответ пулеметчик прошелся вдоль перрона двумя длинными очередями, дожигая ленту. Под завязку скоротечного боя – хотя какой уж там бой, слишком быстро все произошло – из выбитого заднего окошка мотовагона, уже почти вкатившегося в туннель, дважды хлопнул магазинный гранатомет. Одна из термобарических гранат взорвалась где-то в глубине станции, вторая же попала точнехонько в один из выкрашенных зеленой краской армейских ящиков. Что находилось внутри – ручные гранаты, фаустпатроны или какое-то взрывоопасное минно-саперное имущество, – неизвестно, но рвануло знатно, разворотив и обрушив на протяжении нескольких метров прилегающую к рельсам часть перрона. Ударная волна слегка тряхнула хлипкий вагончик, выбросив в туннель клуб сизого дыма и бетонной пыли, однако дрезина уже покинула открытое место, укрывшись в глубине подземного хода. На смену грохоту выстрелов пришел треск мотора, кажущийся теперь куда менее громким, да доносящиеся со стороны разгромленной станции хлопки взрывающихся в огне патронов.
Взглянув на покрытое потом, разгоряченное лицо Родченко и встретившись взглядом с его горящими от азарта глазами, подполковник криво усмехнулся, подмигнув капитану:
– Ну вот и снова повоевали. А ты молодец, Василь Иванович, вовремя таратайку раскочегарил, еще б немного – и иди знай, чем бы все закончилось. Так что выражаю благодарность командования.
Несмотря на то, что произнесено это было не слишком серьезным тоном, капитан, неожиданно для Трешникова, воспринял сказанное всерьез, лихо кинув ладонь к обрезу трофейной каски:
– Служу трудовому народу!
Смущенно хмыкнув, подполковник козырнул в ответ, с улыбкой добавив:
– Что ж ты, капитан, к немецкому-то горшку руку прикладываешь? Да шучу, маскировку пока никто не отменял. Ты лучше на дорогу смотри, тот фриц сказал, завалы впереди могут быть. И скорость на всякий случай не прибавляй. Так, бойцы, не расслабляемся, пока будем кататься, проверить экипировку, оружие обслужить и доснарядить. Никого не зацепило? – выслушав в наушнике отрицательные ответы «номеров», удовлетворенно кивнул:
– Вот и ладненько. Поехали потихоньку. Костя, включи «ночник» и иди к нашему машинисту, будешь дорогу контролировать, а то, не ровен час, и на самом деле куда-нибудь врежемся.
Несмотря на невысокую скорость, путь до следующей станции занял всего минут пятнадцать – перегоны здесь, в центре города, особой длиной не отличались, до войны рейсовый поезд преодолевал их за считаные минуты. Масштабных обрушений туннеля, к счастью, не было, но пару раз все же пришлось остановиться. Сначала дрезина затормозила перед развилкой, где пути раздваивались – основной туннель шел прямо, но стрелка с ручным управлением оказалась переведена на идущую налево ветку, видимо, технического назначения. Пока разбирались с управлением стрелкой, двое спецназовцев обследовали дополнительный туннель – Трешников решил подстраховаться. Ничего интересного там не оказалось, просто маневровая развилка, позволяющая поезду перейти на противоположную ветку, идущую в обратном направлении. На путях стоял брошенный состав, судя по множеству пустых ящиков в вагонах, использовавшийся немцами в качестве передвижного склада боепитания.