Еще раз остановились уже перед самой станцией, чтобы убрать с дороги неизвестно с какой целью устроенную тут небольшую баррикаду из уложенных поперек рельсов шпал и заполненных землей и отсыпным гравием ящиков, оказавшуюся к тому же еще и заминированной. Мощные заряды были размещены также в стенах и перекрытиях свода; провода в толстой резиновой изоляции уходили в сторону станции. Выломав нашедшимися в мотовагоне ломами кусок одной из бетонных пробок, маскирующих саперную закладку, спецназовцы обнаружили внутри почти сотню килограммов тротила – по самым скромным подсчетам, этого вполне хватило бы, чтобы обрушить туннель, а то и затопить его, поскольку сейчас они находились где-то под руслом Ландверканала, предположительно в районе Треббинерштрассе. А ведь таких зарядов было несколько!
Смысл этого препятствия Трешников не совсем понял: если фрицы собирались оборонять подходы к станции, то для чего было минировать саму баррикаду, ведь шальная пуля или осколок могли в любой момент вызвать подрыв размещенных под ней мин? Если же готовился взрыв туннеля, опять же зачем минировать преграду? С другой стороны, им-то какая разница? Сумрачный тевтонский гений, он на то и сумрачный, чтобы не быть с ходу постигнутым простой и светлой русской гениальностью.
А вообще, интересно получается: если это – именно то самое место, где саперы дивизии СС «Нордланд» заложили заряды для затопления метро, выходит, теперь их планы пошли прахом? Ну не оставлять же за спиной такой опасный сюрприз, да и погибших второго мая в холодных водах Шпрее гражданских и раненых жаль. Поразмыслив несколько секунд, подполковник распорядился обезвредить все заряды, замаскировать обратно вскрытую закладку и повредить в нескольких местах токопроводящую начинку кабелей, оставив изоляцию внешне нетронутой. Баррикаду, пропустив вперед мотовагон, тоже наскоро восстановили, чтобы не привлекать внимания немецких саперов, если те вдруг заявятся сюда проверять минную закладку. Кто знает, возможно, он и ошибается насчет места минирования, нужно свериться с картой, но и упускать шанс изменить историю в лучшую сторону нельзя. А уже дома, в родном времени, можно будет проверить, состоялось ли знаменитое затопление или нет. Хм, вот ведь парадокс: если они и в самом деле только что предотвратили роковой взрыв, знаменитая киноэпопея режиссера Юрия Озерова лишится одного из самых трагичных и эмоциональных эпизодов фильма «Последний штурм»…
Наконец дрезина вкатилась на станцию – и вот тут Трешников впервые подумал, что удача, похоже, от них отвернулась. Ага, именно отвернулась, поскольку ничем иным, кроме как удачей, объяснить тот факт, что им удалось практически без проблем, а самое главное – потерь добраться по поверхности почти до самой цели операции, было нельзя. Во время планирования «Берлинской весны» предполагалось, что в случае реализации резервного плана потери личного состава во время наземных боев практически неизбежны. Но им повезло. Они не только не потеряли ни одного человека, но и сумели воспользоваться помощью советских бойцов, не вызвав – хотелось бы надеяться – ни малейших подозрений со стороны предков. Да даже если и вызвав, выполнению плана это не помешало. По крайней мере, до этого момента.
Станция оказалась заполнена… нет, пожалуй, правильнее будет сказать «забита», гражданскими и ранеными. Люди сидели и лежали везде, где только могли найти свободное место: на жестких скамьях и грубо сколоченных многоярусных нарах, на перроне, на ведущих вверх лестницах и даже прямо на рельсах. Женщины, старики, дети, раненые. Сколько их всего здесь было, подполковник не мог даже предположить: сотни, тысячи? Собственно, и дороги дальше не было: на путях, въехав несколькими первыми вагонами под выходной обрез туннеля, застыл поезд, также заполненный людьми. Отчего никто из них не двинулся в сторону оставшейся за спиной станции, Трешников не знал, скорее всего их туда просто не пустили армейцы; а немцы, как народ, веками приучаемый к послушанию с прочим орднунгом, подчинились. Да и та баррикада, вполне вероятно, сыграла свою роль – очень похоже, она должна была оборонять туннель вовсе не с той стороны, откуда появились спецназовцы, а совсем наоборот. Потому и заминировали, ага, чтобы мирняк не рванул к «соседям»…
Скрипнув тормозными колодками, мотовагон остановился в нескольких метрах от сидящих на брошенных на шпалы баулах с вещами изможденных людей. Верно истолковав происходящее, Родченко заглушил двигатель, и на смену тарахтению раздолбанного мотора пришел монотонный гул сотен голосов. Тяжелый и куда более плотный, чем в прошлый раз, запах немытых тел, застарелого пота, дыма – многие курили, кое-где и вовсе горели небольшие костры, – испражнений и гниющих ран ударил в ноздри, заставив подполковника поморщиться. Да, пожалуй, такой войны даже он в своей жизни не видел, а ведь они сидят тут не один день, давным-давно свыкшись с этим чудовищным амбре.
– Все, ребятки, вот теперь точно приехали. Сдаем постели и стаканы проводнику и выходим. Дальше только пешочком, – буркнул Трешников, первым выбираясь на перрон.
К нему почти сразу подошел пожилой берлинец в мятом и перепачканном бетонной пылью пальто. За его руку крепко держалась девочка лет пяти в некогда нарядной шубке, сейчас представлявшей собой жалкое зрелище. Вторая ручонка сжимала тряпичную куклу в замурзанном, как и лицо маленькой хозяйки, платье. В отличие от старика, взгляд которого был исполнен тревоги и безмерной усталости, девочка, задрав голову, глядела на Трешникова с искренним интересом. Стянув в головы вытертую шляпу, мужчина заговорил:
– Простите, господин офицер, я могу позволить себе задать вам вопрос? – простуженный голос старика звучал глухо и надтреснуто.
Подполковник молча кивнул.
– Вы не скажете, что там наверху? Русские продолжают наступление? Что нам делать, если они ворвутся сюда? Надеюсь, они не тронут детей? Я и так потерял всю семью, осталась только внучка, и я обязан спасти хотя бы ее! – видимо, осознав, что задал слишком много вопросов, старик торопливо добавил, с волнением глядя в лицо Трешникова:
– Вы не подумайте, господин офицер, что я не поддерживаю нашего фюрера или сомневаюсь в его словах, что русским никогда не взять Берлина! Я не паникер или провокатор, просто мы сидим здесь уже неделю и ничего не знаем. Нам обещали привезти хоть какие-то продукты и свежую воду, но это было еще позавчера….
– Русские возьмут город в ближайшие дни, – спокойно глядя старику прямо в покрасневшие от усталости, слезящиеся глаза, негромко ответил подполковник. – Думаю, дня через два-три они захватят и Рейхстаг. Сидите здесь, вам ничего не угрожает, русские не трогают ни женщин, ни детей со стариками.
– Но доктор Геббельс ведь говорил… – пораженно прохрипел тот и, не докончив фразы, зашелся в сухом, застарелом кашле. – Простите, господин офицер, я болен…
– Он врал нам всем, – сухо ответил, демонстративно поджав губы, Трешников. – Повторяю, вам ничего не угрожает, это абсолютно точно. Прощайте.
Подполковник собрался сделать шаг к своим бойцам, уже выстроившимся возле мотодрезины, но был остановлен словами обратившейся к старику девочки:
– Дедушка, а господин офицер не привез нам немного еды? Ты ведь обещал, что когда я посплю, мы наконец покушаем. Я поспала, и еще раз тоже поспала, а мы так и не покушали. И Лизи тоже сильно хочет кушать, правда, Лизи? – последние слова адресовались кукле.
– Прекрати немедленно, Марта, как ты можешь говорить подобное?! Стыдись, господин офицер сражается за всех нас, он проливает свою кровь за германский народ, а ты думаешь только о еде! – шикнул на ребенка старик, однако подполковнику отчего-то показалось, что прозвучало это исключительно для ушей «Herr Offizier» – актер из старика оказался никакой.
С трудом протолкнув в горло вязкий комок, Трешников резко развернулся, встретившись взглядом с Ленивцевым, стоявшим к нему ближе других. Судя по тому, что обычно смешливые глаза подчиненного сейчас были на удивление серьезными, разговор он слышал:
– Господин майор, оставьте бойцам по одному пайку на человека, остальные принесите сюда. И поторопитесь, мы выходим из графика.
– Слушаюсь, господин полковник! – рявкнул майор, одобрительно подмигнув командиру и повысив того в звании. – Сейчас сделаем, ein moment!
Отдавая такой приказ, Трешников ничем не рисковал: никакой маркировки, тем более на русском языке, на пищевых рационах, разумеется, не имелось. Конечно, двух десятков пайков многим не хватит, но хоть самых ослабевших детей накормят. Нет, разумеется, он не обязан был поступать подобным образом – группе следовало немедленно, не вступая в контакт с местными, уходить в туннель, но и поступить иначе русский офицер Трешников просто не мог. И советские полевые кухни на берлинских улицах вскоре тоже появятся именно потому, что русский солдат в подобной ситуации просто не может поступить иначе….
Заметив в толпе настороженно зыркающих на них гражданских пожилого одноногого фельдфебеля на костылях, торопливо поднявшегося при их появлении со своего места, Трешников жестом подозвал его.
– Фельдфебель Нитке, герр оберст, второй артиллерийский…
– Мы оставим вам немного пищевых пайков, фельдфебель, – прервал его он. – Потрудитесь, чтобы их раздали только больным и наиболее ослабевшим детям младшего возраста, остальных скоро накормят. Вам все ясно? Отлично. Господин майор, – он кивнул в сторону Ленивцева, собирающего у товарищей рационы, – объяснит, как ими пользоваться. Я слышал, у вас проблемы с питьем? Там есть таблетки для обеззараживания воды, очистите, сколько получится, и тоже раздайте детям или беременным женщинам. Выполняйте.
– Так точно, господин полковник! Можете не беспокоиться, я лично проконтролирую выполнение вашего приказа.
Забрав у майора один из пайков, Трешников опустился на корточки перед девочкой и протянул ей упаковку, положив сверху плитку шоколада:
– Держи, Марта, теперь вы с Лизи сможете немного перекусить.