— Молчи! Молчи! — закричала она, закрывая свои уши ладонями.
— Что с тобой?
— Голова разрывается от проблем. Я хочу на необитаемый остров, — повторила она свою фразу, которую он уже слышал. — С ума сойдешь, если думать и искать на все ответы.
— А если не думать и не искать? — спросил он. — Как жить?
— Я не знаю. Ты знаешь? Ответь же! Волком выть от отчаяния?
— Оставаться с людьми, — спокойно сказал он. — Не нужно необитаемого острова. Он не спасет. Это для трусов.
— Неправда! Я люблю жизнь. Кипучую, шумную, суматошную, как в летний дождливый день с грозой и радугой.
— А зачем же остров?
— К черту! Это я плохо придумала. Хочу среди людей, с тобой, с друзьями, со всеми. Люблю жизнь! Люблю!
— И я. И миллиарды людей на земле любят жизнь. Люди любят свою родину, свои обычаи, свой общественный строй. И почти все, кроме этого, любят в жизни еще что-то свое, личное, дорогое своему сердцу. Любят ловить рыбу, рубить дрова, пахать землю, плавить металл, наблюдать за звездами, встречать рассвет, ходить босиком по росе, выращивать плоды, ходить по горам, собирать цветы, играть в шахматы. Иметь детей, петь песни, купаться в море, ходить на охоту, косить траву, пировать с друзьями, работать, уставать, нежиться.
— Перестань, — сказала она. — Так можно говорить до утра.
— Еще одно слово скажу. Любить, любить таких, как ты.
Она засмеялась и прижалась к нему. Он стал целовать ее. Целовал губы, щеки, глаза, шею, руки, платье, волосы.
— Пусти, — тихо сказала она. — Мы сошли с ума и говорим черт знает какие глупости. Но если уже начали, дай скажу, а то забуду. Одна такая мысль, которая мне часто приходит в голову.
— Какая?
— Это даже не мысль, а ощущение. Когда я думаю о своей жизни, мне кажется, что она похожа на долгое плавание. Все время плыву, рассекаю волны, взмахиваю руками, отдыхаю и снова плыву. Страшно хочется увидеть берег. Безумно хочется, чтобы наконец где-то впереди сверкнула полоска земли. Желтая, песчаная коса, или серые уступчатые скалы, или высокие сосны над обрывом. Пусть как-нибудь по-другому, но увидеть бы берег. Скорее увидеть. Иногда кажется, что этот желанный берег уже мелькал впереди и снова исчезал. Опять надо было плыть, плыть, несмотря на то, что берег не виден, а сил не хватает. Плыть надо, как бы ни было тяжело, потому что иначе утонешь и никогда не увидишь берега. Никогда не ступишь ногой на твердую надежную почву. И всегда такое напряженное состояние, будто вот-вот, сейчас, через минуту, или завтра на рассвете сверкнет вдали твой берег, именно тот самый, к которому ты стремишься. А с тобой так бывает?
— Кто-то стукнул калиткой и поднимается по лестнице, — сказал Иван. — Торопливые мужские шаги.
Он приподнялся, сел на полу.
Сильным рывком кто-то с шумом открыл дверь. Надя вскочила и выбежала в столовую.
В дверях стоял Федор.
Иван тоже поднялся с полу и вышел вслед за Надей.
— Что за комедия? — сказал Федор сердито, со сдержанной злостью, глядя на жену и Ивана, еще надеясь на то, что его разыгрывают и шутят над ним. — Неостроумно, подло заставлять меня волноваться и ездить за вами черт знает в какую даль. Что ты придумала, Надя?
Он сделал шаг к ней, с примиряющим видом улыбнулся и вдруг все понял. Через открытую дверь в спальне он увидел неприбранную постель. На стуле у кровати лежала ее кофта, чулки и галстук Ивана. На тумбочке — пепельница, полная окурков.
— Вы здесь были вдвоем?
— Да, — сказала Надя, глядя ему прямо в глаза. — Разденься и сядь. Надо поговорить, чтобы все было ясно.
Он криво усмехнулся и бросил злобный взгляд на Ивана.
— Мерзавцы!
Иван кинулся к нему и сжал кулаки.
— Не смей оскорблять. Мы ни от кого не таимся и ничего не скрываем. Мы любим друг друга.
— Мерзавцы и подлецы! — закричал Федор и схватился за стул. — Мерзавец ты, и гадюка она. Вон из чужого дома! Вон!
Он замахнулся стулом на Ивана, но тот сильным толчком ударил Федора в плечо, опрокинул его на диван. Стул с грохотом полетел на пол. Федор вскочил, кинулся к Наде, хотел ударить, но в ту же секунду был сбит с ног. Иван придавил его грудь коленом.
— Если не успокоишься, выброшу в окно или убью.
— Перестаньте! — кричала Надя. — Сейчас же перестаньте. Кулаками ничего не решишь. Надо было раньше думать, Федор.
В комнату вбежала испуганная Варя, всплеснула руками:
— Боже мой! Что же это такое? Федор Сергеевич! Не убивайтесь, милый. Не надо.
Эти слова подействовали на Федора. Он вытер рукавом кровь на губах, сел к столу, тяжело дышал.
— Уходи, Варя. Иди! — сказал он ей, будто ничего особенного не случилось. — Мы сейчас.
Варя вышла из комнаты.
Федор резко повернулся к Наде и Ивану. Они стояли рядом, спокойно смотрели на Федора.
— Гады вы. Паразиты! — с презрением сказал Федор и вдруг заплакал, как обиженный ребенок.
Иван закурил и спокойно сел рядом с Федором. Рядом с Иваном села Надя.
— Послушай, Федор, — сказал Иван дружелюбным тоном. — Теперь ничего не изменишь. Это не вспышка безумия, а обдуманный шаг.
Федор всхлипывал, как ребенок, с обиженным видом поглядывал на Надю.
Наде хотелось погладить Федора по голове, пожалеть, взять платок, вытереть кровь и слезы на его лице. Но она сидела неподвижно.
— Странный ты человек, Федя, — сказала она тихим, спокойным голосом, будто объясняла ребенку что-то простое и понятное. — Разве ты не видел, что между тобой и мной давно уже легла пропасть? Я дошла до отчаяния, готова была выброситься из окна, застрелиться, кинуться под поезд. Чуть не сошла с ума, погибала у тебя на глазах, а ты ничего не видел и не хотел понять. Мы же давно не любим друг друга. Разве можно так жить?
Федор поймал ее руку и крепко стиснул.
— Пойдем домой, умоляю тебя. Все переменится, все будет так, как ты хочешь. Забудем об этом кошмаре и об этом подлом, отвратительном человеке.
Она рывком отняла свою руку, прильнула к Ивану.
— Уходи! Слышишь?
Федор схватил тяжелую стеклянную пепельницу, замахнулся и метнул в Ивана. Тот ловко уклонился от удара, и пепельница стукнулась об угол буфета, вдребезги разбилась. Иван прижал столом Федора к стенке, добрался до него, сгреб сильными руками и вытолкал за дверь.
Бледная Надя стояла в углу, ждала конца схватки.
Растрепанный Федор с трагическим выражением лица, потрясая смятой в кулаке шапкой, кричал:
— Я не прощу вам этого предательства. Убью вас или сам погибну. Смерть моя будет на твоей совести, Надя. Мне много не нужно — веревку и крючок. Прощай!
Он сделал несколько шагов вперед, с воинственным видом прошелся по комнате, заглянул в спальню через открытую дверь. В глаза бросилась картина на стене, ружье и неприбранная кровать, на которой он все лето спал с Надей и которая теперь показалась ему отвратительной. Губы его задрожали, он сморщился как от острой физической боли, закрыл лицо руками, будто увидел там что-то ужасное. Резко повернулся и почти побежал прочь. Стук его шагов гулко доносился до Ивана и Нади через распахнутую дверь. Потом стало тихо, и через несколько секунд звякнула калитка. Надя подошла к окну, взглянула на улицу и увидела Федора за калиткой. Он остановился, надел шапку, расправил воротник, застегнул пальто и пошел по дороге к электричке.
Иван закрыл дверь, подошел к Наде, обнял ее за плечи, поцеловал. Они уселись на диване и вдруг засмеялись, как дети, которые напроказничали и отделались легким наказанием.
Надя с воодушевлением сказала:
— Есть упоение в бою. И бездны мрачной на краю…
— Никакой бездны нет, — перебил ее Иван. — Бездна осталась позади. Мы перепрыгнули через бездну.
— Я продолжаю бой! — крикнула Надя с ребячьим озорством. — Немедленно звоню тете.
Подбежала к телефону, набрала номер.
— Здравствуй, миленькая тетенька Сашенька! Как ты поживаешь?
В трубке ответил мягкий, добродушный голос:
— Живу хорошо, ни к кому не подлизываюсь, как некоторые другие. Ты что такая веселая?
— Могу сообщить тебе сногсшибательную новость. Только дай слово, что выслушаешь до конца, и самым внимательным образом.
— Ну что там у тебя? Говори!
— Дай слово, что выслушаешь и отнесешься серьезно.
— Ну, говори же, Надька, обещаю выслушать до конца и не падать в обморок.
— Мы разошлись с Федором. Я ушла от него и больше не вернусь.
— Что ты такое мелешь?
— Ты перебила меня, тетя. Я еще не все сказала.
— Боже мой! Что еще?
— Сегодня ночью мы приехали на твою дачу и сейчас сидим в столовой, готовимся к обеду.
— Дай-ка к телефону Федора!
— Его же здесь нет, тетя. Ты ничего не поняла.
— А с кем же ты приехала на дачу?
— Это другой человек. Его зовут Иван Владимирович Петров, из Сибири, инженер.
— Мужчина? Боже мой!
— Ну, конечно, мужчина, тетя.
— И Варвара пустила вас на мою дачу? Какой кошмар! Черт знает что вы за люди, даже слов нет. Вот нынешние нравы, полюбуйтесь, пожалуйста. Начитались современных книжек да насмотрелись заграничных фильмов, где жены меняют мужей чаще, чем моют шею. Кошмар. Я немедленно еду к вам.
— Уже ничего нельзя изменить, тетя. Если даже ты приедешь…
— Я расправлюсь с вами, вы увидите. Ты убила меня, Надя. Кошмар! Я еду.
— Послушай, тетя, — крикнула Надя в телефон и тут же замолчала. — Рассердилась, повесила трубку. Обязательно приедет, нашумит.
— Глупо всем объяснять, оправдываться, будто виноват перед ними, — сказал Иван. — А какое дело до нас другим людям?
Надя не ответила. Она крикнула Варвару, попросила обед. Варвара молча накрыла на стол, казалась злой и сердитой, но видно было, что она не осуждает Надю за ее поступки. Выпили только по рюмке коньяку, больше не хотелось. Сидели за столом и разговаривали о чем-то отвлеченном. Наде показалось, что исчезли стены, забор, лес. Казалось, она сидит где-то в воображаемой точке бесконечного пространства жизни. Это было странное чувство, трудно объяснить тому, кто этого не пережил.