— Ну, насчёт засады я догадываюсь, — ответил Шушель. — У мамаши хахаль за стенкой — чин ментовский, отделение рядом, у него рация, то, сё… Я тебя не про это хотел спросить. Ты её что, знаешь?
— Кого — ее?
— Кого, кого… Люсю эту, — Шушель очень надеялся, что мир окажется тесен, и добавил — Ты это, не подумай, это даже очень кстати получается. Ты же не думаешь, что я тут буду… х-хх-мм, смешно сказать… ревновать!
— Ты? Ревновать? Кого?
— Ну, её… то есть, нет — тебя… Нет, короче, запутался. В общем, то, что ты с ней был, — это ж здорово! Ну, там отец — не отец, дело спорное, но как же я на ней буду жениться, если она с моим другом спала, да ещё в то время, когда он был женат! Ведь верно?
Рэкс остановился. И посмотрел на Шушеля. Тот запричитал:
— Всё, всё, я об этом ни слова. Рэкс, ты бы хоть с другом поделился, если тебе это так дорого, — сказал и кисло улыбнулся.
Рэкс взял себя в руки.
— Не понял. Ну-ка, давай скажи нормально, лучше по порядку.
— По порядку: мамаша сказала, что ты — отец Люсиного ребенка. То есть это ребёнок её мне сказал, а всё произошедшее его слова подтвердило. Мамаша злится, что ребёнка с Люсей бросил, вот и отомстила.
Смеялся Рэкс очень громко, так громко, что патрульная машина даже зыркнула в их сторону фарами; и тогда Рэкс стартовал к ближайшим дворам, Шушель последовал за ним, и на бегу Рэкс сообщил, что не желает обратно в участок, и что Шушель очень его взбодрил, так взбодрил, что он, Рэкс, даже прощает его за то, что он втянул Рэкса в сегодняшние приключения. Шушель тоже воспрял духом — всё-таки, что ни говори, а день сегодня у Рэкса получился таким праздничным именно из-за Шушеля. А ведь Рэксу ещё предстояло объяснение с Артой — уж кто-кто, а Арта никак не могла бы утешиться сомнительным народным аргументом, что раз муж дома, да ещё и живой, то беспокоиться не о чем, и всё, как говорится, слава богу.
Рэкс тихонечко открыл дверь своим ключом. В доме было темно.
— У-ф-ффф. — сказал Рэкс шепотом. — Пронесло. Проходи, только тихо.
И включил свет в прихожей.
Под декоративной аркой, ведущей к комнатам, стояла Арта. Чуть наклонённая голова, строгий профиль, агрессивная и геометрически безупречная поза — Шушелю подумалось, что если бы арки не было, нужно было бы её поставить именно для такого случая — уж больно выразительной вышла композиция. Примерно с секунду Арта наслаждалась успехом своего художественного замысла — уголки её губ вздрогнули, даря надежду на улыбку, но быстро вернулись к исходной прямой линии.
— А теперь — идите на …й! Да, да — на …й! Вы, оба!!
6
Сначала запели птицы, а потом за окном стало как-то багряно. Рэкс налил еще по чуть-чуть, и Шушель, выпив, благостно сообщил Рэксу (Рэкс очень уважал природные явления):
— Рассвет-то какой! И цвет такой… э-э-м-мм.. насыщенный. Очень красиво.
— М-да. Насыщенный, — отозвался Рэкс. — Что-то не припомню я такого в городе, — и снова налил. — Насыщенный. Жизнь у меня теперь насыщенная.
Пение птиц стало перебиваться какими-то странными звуками — весьма уютными, но к лету отношения вроде бы не имеющими. Шушель прикрыл глаза, и ему вспомнилась дача друзей, где однажды ранней весной он был оставлен на ночь один, и где он так расстарался с топкой печи, что утром пришлось перебираться на пол — до того было жарко, а поленья в печи потрескивали и звали в деревню на поселение… Потрескивало и на улице. Ещё Шушель думал, что выпить вот так вот на рассвете, с другом, которому не надо домой к жене, очень уютно — можно говорить обо всём на свете и пить чай, перекладывая его рюмочками коньяка, и курить, и не опасаться внезапной потери чувствительности, которая валит с ног и отключает сознание, но которая при возлияниях случается только по вечерам, а утром обычно подкрадывается — как бы это сказать? нега? — в общем, что-то подкрадывается и долго ласкает, прежде чем уложить в постель благостного и почти трезвого Шушеля. «Надо бы освежиться», — подумалось Шушелю и он предложил другу выпить ещё немножко на балконе.
Рэкс согласился, они перетащили все нужное на балкон. И только когда Шушель и Рэкс устроились с удобствами, они обратили внимание на дом напротив. Дом стоял недалеко, метров сорок по прямой. Из трёх окон четвёртого этажа время от времени высовывались языки пламени.
— Красиво, — сказал Рэкс.
— Да. Красиво и необычно. И ещё уютно, — подтвердил Шушель, вспомнив про печку на даче и про юную борзую, с которой хорошо было бы очутиться на той даче… Друзья помолчали. Рэксу тоже было о чем пожалеть, и пауза получилась содержательная. Дождавшись приезда пожарных, Рэкс с Шушелем выкурили по сигарете и отправились спать.
— Телефон я выключу? — спросил Шушель, и Рэкс попытался ответить, но вместо ответа по-лошадиному покачал головой, обозначив согласие: он долго и сладко зевал.
Комары и похмелье их не побеспокоили — слишком много переживаний и коньяка было накануне. Друзей разбудил их звонок в дверь — два гулких, сливающихся удара — звонок назывался музыкальным. Шушель с большим неудовольствием побрёл к двери. Он хотел спросить «Кто?», но мозг услужливо подсказал самую популярную вчера рифму. Шушель осёкся и обречённо распахнул дверь.
— Проходи, — буркнул Шушель и пошёл на кухню, изо всех сил стараясь выразить спиной нелюбовь и раздражение.
— Послушай, я сейчас все объясню, я понимаю, очень глупо получилось, видишь ли… — затараторила Люся, но и она осеклась — из комнаты вышел Рэкс.
— Ну, здравствуй, родственница, — от вчерашнего маскарада Рэкса ничего не осталось, да и вид имел он не то чтобы дружелюбный, но и не злобный, в общем, Люся опомнилась:
— Ой, и вы тут. Как кстати, а я уж хотела к вам извиняться ехать. Вы уж простите, пожалуйста, просто…
Из кухни вышел заинтригованный Шушель, и за утренним (а как ещё назвать время, если ты только-только проснулся) чаем Люся объяснила:
Первое. Ребёнок у нее не от бывшего мужа, а от другого субъекта. Субъекта весьма сомнительного, с сильным криминальным душком, в объятия которого Люсю бросило желание отомстить тогда ещё настоящему мужу. Второе. Мать Люси этого отца в глаза не видела, но не любила сильно. Ну, а на третье Рэкс и получил вчера экзекуцию, заочно обещанную бросившему дочь с ребёнком соблазнителю.
— А в-четвёртых, мы сейчас пойдем к Арте, и ты ей всё это расскажешь, — резюмировал Рэкс.
— Да-да, конечно, только в-четвёртых меня из дома выгнали, — и Шушель, разливавший чай, сел мимо стула.
Арта открыла дверь и долго разглядывала Люсю. Женское любопытство победило, и Арта отошла в сторону, приглашая входить, но при этом одарила Шушеля и Рэкса чрезвычайно выразительным взглядом.
— С вами я после поговорю. А вы идите на кухню. В комнате, знаете, не прибрано, — последние фразы уже адресовались Люсе.
На кухне все расселись, и Люся заговорила:
— Понимаете…
— Давай уж на ты. Меня зовут Арта.
— Ага. А меня Люся. Вот, когда вчера брат Шушеля… то есть… твой муж, к нам зашел…
Арта снова взглянула на Шушеля с Рэксом, которые отчаянно вращали глазами, и в её глазах тоже заплясали чёртики. Вчера она краем уха слышала о проблемах Шушеля, и ситуация явно начинала ее забавлять.
— Брат… Знаешь, Люсь, мне с тобой надо кое о чём поговорить, — Арта изобразила на лице озабоченность, добавив чуточку трагизма вперемешку с загадочностью. — Наедине. — Арта строго повернулась к названым братьям. — Прогуляйтесь пока.
Через полчаса Рэкс сказал, что то «наедине», про которое говорила Арта, наверно, уже кончилось, и пошёл домой. А Шушель решил погулять ещё — домой он возвращаться побаивался. Там вполне могла ждать выгнанная из дома Люся.
Шушель наматывал третий круг по центральному бульвару. На первом круге он из последних сил пытался мысленно сопротивляться ситуации, но взгляды хорошеньких собак постепенно убедили его, что он безнадёжен. Мнительный Шушель читал в этих взглядах жалость, сострадание, иногда даже плохо скрываемое презрение, но никак не интерес к собственной персоне. Поэтому на второй круг Шушель заходил уже с мыслью о Люсе. «Оно, конечно, может, и не так страшно, — думал Шушель, — Тапочки вечером, ужин на столе, в рот глядеть будет. А я приду с работы… Всегда при мясе будем…», — Шушель вспомнил свой аргумент и сплюнул. Но спохватился и продолжил настраивать себя исключительно в положительном аспекте. Позитив, однако, не клеился — в голову лез ещё Люсин неизвестный от кого ребёнок. «Так и будем поживать… вот и картошку сажать пора… к земле поближе… все живут, и ничего, втягиваются, мама нас жизни учить будет», — тут Шушель как живых увидел Люсину маму, её «дядю Гогу», начальника из милиции, и вздрогнул. С мамами у Шушеля никогда не ладилось — кадр он был бесперспективный: не слишком породный, безмашинный, бесквартирный (жильё Шушель снимал), безденежный, но при этом амбициозный и обидчивый.
В этот момент Шушель рассеянно глянул на рыженькую спаниельку, которая смотрела на него не так, как все остальные хорошенькие собаки — смотрела со вниманием; смотрела так, что Шушель даже приподнял голову и слегка расправил крылья — никакой метафоры, просто в спортзале, куда раньше хаживал Шушель, крыльями называли широчайшие мышцы спины. На секунду в осанке Шушеля появилось выражение вроде «были когда-то и мы рысаками», но со спортзалов его мысли почему-то снова перетекли на мам, и вот что странно — думать об этом Шушелю вдруг стало приятно. Он вспомнил одну замечательную семью, в которой он осмелился появиться лет пять назад, чувствуя себя мерзким совратителем, точнее, сам Шушель, конечно, так не чувствовал, но боялся, что именно так за него будут чувствовать родители семнадцатилетней спаниельки, с которой двадцатилетний (и, кстати, совсем недавно разведённый с женой) Шушель познакомился в трамвае. Родители, эти гнусные, подозрительные твари, вдруг оказались милыми, весёлыми людьми, которые поили Шушеля чаем с малиновым вареньем, с интересом расспрашивали Шушеля о том, чем Шушель увлекается, ставили Шушелю пластинки «Пинк Флойда», и вообще, вели себя так, что Шушель вскоре принимал их едва ли не за ровесников. Жаль, только что родители произвели на Шушеля впечатление более сильное, чем сама спаниелька. То есть она, конечно, тоже была ничего, но Шушель тогда всерьёз искал идеал.