эта (имелась в виду, конечно, Люся) припрётся — вот уж порадуется», — и Шушель снова хмыкал насчёт того, что вот и довелось употребить такой смешной способ, а ещё оттого, что ему почему-то совсем не верилось в визит Люси.
И когда Шушель вскрывал конверт, его уже не одолевали смутные тревоги по поводу очередного неприятного поворота этой нехорошей истории. Ухмылка, с которой он шёл на почтамт, и которая делала глаза узкими, а губы — сложенными в прихотливую кривую, отчего они (губы) слегка напоминали лежащую на боку букву «S»; так вот, эта дорожная ухмылка, исполненная грандиозного сарказма, сменилась на широко открытые глаза, нервно хлопающий крыльями нос и чуть высунутый от усердия, по детской привычке, язык, а грандиозный сарказм уступил место неподдельному волнению. Нужно ли говорить, что такая перемена в чувствах была весьма приятна Шушелю?
«Не знаю, зачем. А вот насчёт «почему» догадываюсь. Наверное, потому, что теперь мы квиты. Выходит непонятно, ну, ты ведь сам мне когда-то говорил, что главное — это преодолеть первые строки, выплеснуть в три предложения весь сумбур, а потом эти предложения зачеркнуть, и всё пойдёт само, главное — начать и почувствовать инерцию текста. Ты вообще, как выяснилось, в том, что касается отдельных творческих тем, обладал звериной интуицией. Правда, только отдельных, а терминами ты просто не владел, ну да ладно. Я, как ты, наверное, понял, уже доучилась, но, сейчас, как ты любил цитировать, не об этом. Вот, кстати, и первая цитата, значит, сумбур закончился. Перейду к сути. Извини, что не зачеркнула первые строчки. Смущаюсь. Прости и это отступление. So.
Насчет «квиты» я, пожалуй, погорячилась. Странное ощущение от этого письма — я чувствую себя, как та девочка, которую ты знал, и как сегодняшняя я. Но рефлексия и мнительность, которая была твоей главной проблемой тогда (Видишь! Я в этом разобралась! В том, о чём ты тогда не догадывался!), эта рефлексия, к сожалению, она теперь знакома и мне. Так вот, чтобы от нее избавиться, представим, что это очень старая, наивная сказка про любовь, в которой героиня пишет герою.
Милый! Это ты? Нет, правда? Я узнала тебя! А ты, ты меня узнаёшь? Да, я та маленькая рыжая спаниелька. Ты познакомился со мной в трамвае, я ехала домой с занятий. И тут вдруг ты — на несколько лет старше, такой большой и обаятельный. Ты так мило смущался и так неловко пытался маскировать это некоторой развязностью (это я сегодня даю такую оценку, а тогда у меня это просто вызывало к тебе доверие), что я стала встречаться с тобой. Ты, как мне теперь кажется, знакомился просто так, для избавления от каких-то своих комплексов, и, познакомившись, свою задачу решил. А потом ты просто не знал, что со мной делать. Я была тебе неинтересна. Видимо, имея в виду свою будущую великую любовь, ты упражнялся на мне в остроумии и в бойком изложении тем, льстящих интеллекту твоих собеседниц. Например, рассказывал мне о группе «Queen» и ироничном Фредди Меркьюри. О том, что сначала он был рокером, потом, в период бешеной популярности был шутом, и что он позволил себе быть абсолютно искренним только в одной песне — последней с последнего альбома. Что его самые известные клипы — это осознанный китч, а самый лучший альбом — тот самый последний, на который характерные для «Queen» клипы-блокбастеры уже не снимались. Позже я прочла всё это (надо отдать должное твоей памяти, пересказывал ты очень близко к оригинальному тексту) в книге о Фредди, которую ты забыл забрать у меня, перед тем, как исчезнуть. Я прочла это после твоего исчезновения, но ты не показался мне пошляком и фанфароном — напротив, я обрадовалась этому неожиданному напоминанию о тебе. Оно вызвало прилив нежности и вытащило меня из оцепенения, в котором я находилась, после того, как ты пропал. И тогда я поняла, что влюбилась. Прошло еще несколько месяцев, и я полностью согласилась с тобой в том, что главное — это моё чувство, а не твоё отношение ко мне. И я захотела сделать это (сейчас скажу, что именно), но сделать не ради себя — у меня уже была моя хроническая влюблённость, и на то, что ты чувствовал ко мне, мне, как тогда казалось, было наплевать; милый! я захотела, чтобы ты тоже влюбился, захотела подарить тебе эту возможность. Я решила соответствовать. Ради того, чтобы соответствовать, я училась, ради этого читала книги и выучила наизусть все песни «Queen» и Фредди. Тогда мне казалось, что я знаю о тебе больше, чем ты сам. Я придумала образ, в который ты мог бы влюбиться, я сама стала этим персонажем, стала воплощением неуловимых чувств из твоих снов. Я смогла стать взбалмошной, загадочной, иногда смешливой, чаще — меланхоличной и задумчивой. Я поняла, что со временем, после того, как ты в меня влюбишься, тебе захочется явного внимания и искреннего интереса, но не просто, а в комплекте с якобы тайным и как бы хорошо скрываемым обожанием и восхищением. Всё это я могла дать тебе в любых количествах и пропорциях. И единственное, чего мне не хватило, — это, извини за банальность, терпения. Выяснилось, что я не умею ждать, не зная, как долго придётся ждать. Милый, прости, я вышла замуж.»
Дочитав до этого места, Шушель, лоб которого, несмотря на холод и на лапу, которая тёрла этот лоб, практически не останавливаясь, был покрыт крупными каплями пота, смог встряхнуться и вырваться из-под гипнотической власти слишком, как ему казалось, прекрасного и потому нереального текста. И первое, что Шушель сделал, вернув сознание к реальности, — горько и неостроумно пошутил. «Они сговорились. Наверное, просто день сегодня такой. Второй раз за сутки сообщают про замужество моих, гм, бывших». Но, стоит признаться, уведомление в форме love letter была Шушелю гораздо приятнее мужского голоса в телефонной трубке. И Шушель продолжил чтение.
«Именно это я имела в виду, когда написала «квиты». Я не буду посвящать тебя в подробности моего романа и замужества. Скажу только, что мой муж влюбился в меня такую, какой я стала, ожидая тебя. С ним я перестала быть такой.
Милый, вчера я видела тебя. Конечно, ты не такой, каким я тебя придумала, ты совсем другой. Я знаю, что сейчас разговариваю с тобой идеальным. Мало того, это разговор не одного, а двух придуманных мной образов — твоего и моего. После того, как ты пропал, я развлекалась на подобный манер постоянно. Я написала тебе десятки писем, поэтому для меня это нормально. Единственное, что мне непривычно — это столкновение с реальностью, с возможностью не только написать тебе, но и отправить письмо. Сегодня я узнала номер твоего телефона, и узнала, что ты женат. Вот, кстати, наконец-то я разобралась с этим несчастным «квиты» — ты, милый, тоже не очень-то обо мне думал, если вообще вспоминал. Прости, это говорю не я. Точнее, не та я, в которую ты мог бы влюбиться. А я уверена, что тебе очень захочется влюбиться в меня, после того, как ты всё это прочтёшь. И еще раз прости — это я решила добавить чуточку кокетства и похвалиться своими способностями. Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему и зачем я написала тебе. Согласись, такие усилия и чувство, которое стимулировало эти усилия, заслуживают того, чтобы их оценили. Как оказалось, мне нужна эта, пусть и не воплощённая в каких-то словах или поступках, оценка. Мне просто необходимо знать, что ты, как говорится, в курсе.
P.S. Да, разумеется, я тебя люблю.
P.S. P.S. Ты тоже вчера меня видел, но не узнал — в центре, на бульваре. Я живу неподалеку. И часто, очень-очень часто там гуляю. Но ты ни в коем случае не приходи! (Пытаюсь шутить. А на самом деле не знаю, что ты будешь делать, что я буду делать, нужно ли из всего этого вообще что-то делать. Не знаю…)…».
Последняя фраза долго еще вспыхивала у Шушеля в голове. Под рефрен «не знаю» он шёл к центральному бульвару. Причем, когда он выходил с почтамта, тональность этого «Не знаю» была мощной, побуждающей к действию, была восторженной и окрыляющей, но, по мере приближения к бульвару, окрас фразы сначала сменился на прозрачный и элегический, располагающий к сомнамбулической мечтательности, которая обычно сопровождает пробуждение от сна про влюблённость утром выходного дня, а затем «не знаю» превратилось в поиски ответов на массу исключительно бытовых вопросов, связанных с открывшимися вдруг обстоятельствами. И на вопрос: «Когда пойти на бульвар искать встречи?» Шушель по инерции ответил «не знаю», но тут же уточнил: «не сегодня». Как он понял, встреча была гарантирована ему в любой день в течение ближайшей недели минимум, и сознание этого само по себе было мощным допингом, стимулом к жизни и чувствованию радостей жизни. А немедленное разрешение ситуации грозило отнять у Шушеля то, чего он так долго ждал — надежды на большое, да к тому же взаимное чувство. Куда лучше в самых неприятных обстоятельствах вспомнить про письмо, и улыбнуться, и вдохнуть полной грудью, чем встретиться и выяснить, что ничего такого конкретного, собственно, не имелось в виду. Выбрав преприятнейшее ожидание и надежду, Шушель специально, как бы для проверки действия лекарственного средства, вспомнил про Люсю, Рэкса, Арту, про Люсину маму и Люсиного ребёнка, а потом вспомнил про письмо спаниельки. Средство подействовало: Шушель улыбнулся, сделал глубокий радостный вдох и решительно зашагал к дому.
10
Ключа под ковриком Шушель не обнаружил. Да и сам коврик лежал на своем законном месте — перед дверью соседей. Шушель поскреб затылок и внятно выругался, но зря: во второй половине сегодняшнего дня ему явно везло. Услышав за дверью голос Шушеля, на площадку вывалился возбужденный, сияющий и радостный Бах.
— Нет, ну каковы красавцы! Не, ребята, чтоб я так жил, честное слово! Вот уж повеселили, вот уж порадовался! — с этими восклицаниями Бах втащил Шушеля на кухню и усадил перед столом, на котором, как говорится, яблоку некуда было упасть; да и на что сгодилось бы яблоко, когда стол был украшен парой-тройкой дюжин светлого пива, и еще с десяток уже опустошённых ёмкостей торчали под столом. Перемещению бутылей со стола под стол способствовали Рэкс с Артой.