— Они… они эвакуировались! — выдохнул Никифоров.
— Это точно?
— Есть постановление Совета обороны республики об эвакуации Царицына…
— Что вам известно о подполье? Кто оставлен в городе, кто назначен руководителем? Фамилии, адреса!
Никифоров замялся. Град вопросов ошарашил его. И не желая, чтобы штабс-капитан подумал, будто перед ним мямля и неосведомленный человек, заторопился:
— Подполье есть! Руководит товарищ Шалагин Пал Палыч! Из рабочих сам. С «ДЮМО». Только где его искать — это, простите, не знаю…
— Что же вы тогда знаете? — брезгливо спросил Эрлих.
— Явку знаю! У меня на квартире она! Приказано ждать курьера, а потом помочь ему с жильем, документами и организовать переход линии фронта.
— Зачем курьеру пробираться в город и сразу же возвращаться назад? — не поверил Грум-Гримайло и посмотрел на штабс-капитана.
— Он придет за сведениями, которые необходимы красным. Рано или поздно они предпримут попытку вернуть Царицын, а для этого желают знать уязвимые места нашей обороны, дислокацию войск, — не предполагая, а утверждая, притом без тени сомнения в голосе, сказал Эрлих. — И мы будем ждать этого курьера.
— Вы хотите, чтобы Никифоров передал ложные сведения, которые дезориентируют противника?
— Нет, — отрезал штабс-капитан. — Краскомы Юго-Восточного фронта, в частности 10-й и 11-й армий, могут перепроверить полученную информацию и поймут, что им подсунули липу. Будем действовать хитрее: через курьера выйдем на того, кто имеет доступ к нашей штабной стратегической документации.
— Но кто знает, когда появится курьер? — напомнил Грум-Гримайло. — Может пройти неделя, даже целый месяц, а господин полковник требует…
— Забудьте о полковнике. У него устаревшие методы работы и не менее устаревшие взгляды на разведку, — перебил Эрлих. — Полковник нетерпелив, как скаковая лошадь, а спешка и торопливость в нашем деле никогда не приводили к успеху. Надо уметь выжидать и, как в игре в шахматы, предугадывать ходы противника.
Он мог бы добавить, что в планируемой операции Никифоров будет простой перевалочной базой. В обязанности провокатора войдет встреча на своей конспиративной квартире курьера, и только. Арест курьера, а с ним и главаря большевистского подполья возьмет на себя контрразведка. Реввоенсовет Красной Армии не должен преждевременно узнать об услуге, которую оказывает Кавказской армии Никифоров. Пусть это откроется позже, когда в расставленные сети попадет как можно больше «дичи» и прекратится какая-либо утечка секретных штабных сведений.
Но ничего этого Эрлих не сказал, решив, что знать все это Никифорову ни к чему. Пусть вчерашний сотрудник ЧК остается в неведении о своей роли в операции контрразведки и ее целях. Прав поручик: предатели любого пошиба никогда не внушают доверия.
3
Стоило за окнами прогрохотать подводе или раздаться крику, как Никифоров пугливо вздрагивал и торопливо, трясущимися пальцами принимался сворачивать козью ножку, просыпая на колени и пол табак.
Он ждал условного стука в окно несколько дней кряду. Ждал, чтобы доказать белогвардейской контрразведке, что не солгал, когда сообщил о явке большевиков. И в то же время боялся выдать себя при встрече с неизвестным ему большевиком, который придет на явку. Если курьер не явится в ближайшие дни, размышлял Никифоров, в контрразведке могут обвинить во лжи или, что еще страшнее, в провокации, и тогда не жди ничего доброго. Если же курьер заподозрит, что явка провалена, а ее хозяин стал предателем, — будет и того не слаще…
По ночам Никифоров не смыкал глаз, прислушиваясь к каждому шороху, и днем поэтому часто впадал в короткое забытье, не видя ничего вокруг, без толку слоняясь по дому.
Вновь и вновь он вспоминал разговор в ревкоме, состоявшийся месяц назад:
«Мы оставляем вас в городе. Для всех вы будете машинистом, кем были до перехода в трансчека. Связи у вас на дороге обширные. О вашей непродолжительной деятельности в трансчека знают единицы, это и надоумило оставить вас в подполье. Придут белые — вернетесь работать в депо и станете ждать нашего человека, чтобы помочь ему с переходом линии фронта. Как это лучше осуществить — ваша забота…»
Никифоров поспешил согласиться (попробуй откажись!), а про себя решил, что не станет подкладывать голову под топор: работать в подполье под носом у врага — это тебе не гоголем ходить в кожаной куртке и чувствовать себя на транспорте чуть ли не богом.
«Лишь только на волну поднялся, в начальники вышел, и изволь снова на паровозе гарью да копотью дышать! Пора задний ход давать. Не к тем, по всему видать, я приткнулся. Думал, новая власть крепкая, ничем ее с места не столкнуть. А вышло, что не удержалась, город и всю округу сдает. Обмишулился, промашку сделал…» — размышлял Никифоров и, когда во время облавы был арестован и попал на допрос к поручику в контрразведку, тотчас выложил ему все. И как навязали драпанувшие из Царицына товарищи большевики ему явку, и что приказали ждать из-за линии фронта курьера-связника. Чистосердечное признание, понимал Никифоров, смягчит его участь, а помощь врангелевской контрразведке в выявлении большевистского подполья поможет снова подняться на «волну», занять подобающее его способностям место и положение.
День шел за днем, а на явку никто не приходил. И хозяин конспиративной квартиры начал паниковать. Когда же, обессиленный ожиданием, до крайности измученный бессонницей, он стал подумывать о бегстве из Царицына подальше от контрразведки, раздался условный стук в окно.
Никифоров вздрогнул и поперхнулся табачным дымом. А затем, забыв сунуть ноги в чирики, бросился к двери.
«Надо взять себя в руки! Иначе погублю и себя и все задание».
— Кто? — спросил Никифоров, и в его голосе проскользнула дрожь. Пришлось откашляться и повторить: — Кого там несет?
— Дом больно понравился! — ответили за дверью. — И улица тихая. Дай, думаю, постучусь.
Борясь с предательской трясучкой в руках, Никифоров отодвинул засов.
— Комнатку бы мне. На время. С окнами на улицу.
На пороге стоял и улыбался широкоскулый парень в косоворотке.
— Сам… — закашлялся Никифоров и, отведя взгляд от улыбки, произнес ответ на пароль: — Сам, того-этого, ютюсь у чужих. Теперь разве же угол снимешь? Все черт-те как живут. Повсюду одна теснота…
Только сейчас почувствовав, как нестерпимо жжет пальцы, он поспешно и с остервенением бросил дымящуюся козью ножку.
— Фу, черт! — подул на обожженные пальцы и пригласил: — Заходи. На пороге — какой уж разговор.
В доме Никифоров первым делом свернул новую самокрутку, сунул ее под прокуренные усы и лишь тогда обрел необходимое спокойствие.
— Так, говоришь, комната позарез нужна?
— Точно, — кивнул парень и повторил окончание пароля: — С окнами на улицу.
Продолжая улыбаться, он словно светился радостью.
«Чего лыбится? — с раздражением подумал Никифоров. — Знал бы, что не пройдет и часа, как перед офицерьем предстанет, — не стал бы зубы скалить».
— Так, говорю, сам в тесноте живу, к тому же у чужих людей..
— Здравствуйте! — сказал парень.
Перед тем как подать гостю руку, Никифоров вытер повлажневшую ладонь о рубаху.
— Как добрался?
— С приключениями. Дважды проверяли документы.
— И как?
— Обошлось, как видите. А на передовой под перестрелку попал. Чуть не изрешетили.
— Голодный небось?
— Не без того.
— Сейчас накормлю.
Никифоров прошел на кухню и, запоздало вспомнив о сигнале, который должен был непременно подать при появлении на большевистской явке курьера красных, задернул на окне занавеску. Теперь неусыпно наблюдающие за домом сотрудники контрразведки будут ждать выхода парня, который, сам того не ведая, приведет к тому, к кому направлен на встречу.
«Не позавидуешь ему, — усмехнулся про себя Никифоров, нарезая помидоры. — Да и тем, к кому он идет, тоже нынче несладко придется. Всех загребут подчистую. Все подполье накроется…»
Он посолил помидоры, не забыв посыпать их кружками лука, вернулся в комнату и на пороге замер.
Парень спал, положив голову на стол, и безмятежно, ровно дышал во сне.
«Пусть, — решил Никифоров. — Никуда от того, что ему на роду написано, не сбежит. Отоспится чуток — и по делам своим двинет. Хорошо, что не подвели меня господа офицеры и не заграбастали товарища в доме. Иначе бы каюк вышел явке. Знать, берегут мой дом, знать, еще курьеров ждут. И то верно: взяли бы парня у меня — при допросе мог бы запросто прикусить язык и ни слова из него, даже клещами, не вытащили бы. Встречал таких упрямых да идейных, и немало… А лет-то ему от силы восемнадцать с малым, не больше. Сосунок, а тоже в круговерть влез…»
4
Дема Смолян сожалел, что поспать ему удалось слишком мало. И в то же время поругивал себя за то, что не смог совладать с нежданно навалившейся сонливостью.
«Еще бы немного, и опоздал. Хорошо, что вовремя проснулся…»
Дема прищелкнул языком и вспомнил, как долго ходил вокруг конспиративной квартиры, не решаясь постучать в окно. Неосознанное предчувствие какой-то надвигающейся беды заставляло не спешить. И лишь удостоверившись, что вокруг нет посторонних, он шагнул на крыльцо и протянул руку к окну.
«Чудак-человек, — с иронией подумал о себе Дема. — Явка в целости, вне всяких подозрений, а мне невесть что мерещилось».
Полдела, как он считал, уже сделано. Задание почти выполнено, линию фронта удалось перейти, и до явки дойти тоже. Теперь оставалась самая малость: дошагать до кафе в городском саду «Конкордия», сесть возле запыленного фикуса, забрать оставленную под днищем столика записку и вернуться с ней к Никифорову. И с его помощью выбраться из Царицына.
Почему нужные Реввоенсовету фронта сведения надо брать в кафе, отчего шифровку нельзя получить прямо из рук своего человека в Царицыне (по всему видать, геройского, сумевшего пробраться к самым сокровенным тайнам врангелевцев), — об этом Дема не задумывался. Значит, так надо, значит, так удобнее подпольщику.