Сергей СтепановШвейк жив!
Пьеса в пяти действиях
Ярослав Гашек, чешский писатель
Ярмила Майер-Гашекова, первая жена Гашека
Александра Львова, вторая жена писателя
Ольга Фастрова (Ивонна), чешская писательница и журналистка
Франтишек Зауэр, друг и компаньон Гашека
Ярослав Панушка, художник, друг Гашека
Эмиль Артур Лонген, директор кабаре
Ксена Лонгенова, артистка кабаре, жена Артура Лонгена
Карел Нолль, комик, первый исполнитель роли Швейка
Климент Штепанек, литературный секретарь Гашека
Александр Инвальд (Лекса), хозяин трактира «У чешской короны»
Пани Инвальдова, жена хозяина трактира
Мареш, учитель
Сорокин, председатель Ревтрибунала Восточного фонта
Клебанова, член Ревтрибунала
Агапов, член Ревтрибунала
Пани Мюллерова, служанка
Паливец, хозяин трактира «У чаши»
Бретшнейер, тайный агент полиции
Баутце, старший штабной врач
Портной
Почтмейстер
Если труппа театра невелика, то можно поручить одному актеру играть несколько ролей. Например:
Ярмила Гашекова, Александра Львова, Ольга Фастрова – одна актриса.
Мареш, Сорокин, Почтмейстер, Портной – один актер.
Зауэр, Агапов, Бретшнейдер, Бауцке – один актер.
Ксена Лонгенова, Ася Клебанова – одна актриса.
Инвальд, Паливец – один актер.
Инвальдова, пани Мюллерова – одна актриса.
Действие первое
Явление 1
Гашек.
Ярослав Гашек идет по Вацлавской площади, или Вацлаваку, главной торговой площади Праги, сосредоточию модных магазинов и шикарных ресторанов. Там же располагаются редакции всех основных чешских газет, хорошо известных писателю. Внешность Гашека широко известна по фотографиям, но вот одежда, в которую он одет в этот жаркий день 25 августа 1921 года, достойна отдельного упоминания. На Гашеке русская рубашка, ворот которой вышит петухами. На голове выгоревшая фуражка с отчетливо заметными очертаниями снятой пятиконечной звезды. Гашек подпоясан ремешком, его наряд дополняют просвечивающие на заднице брюки. Он в стоптанной домашней обуви на босу ногу. Такое впечатление, что он на минуту вышел из дома, что недалеко от истины. В руках у Гашека пустой кувшин. Он рассеяно смотрит по сторонам, пока его взгляд не натыкается на старую оборванную афишу, наклеенную на стену.
Гашек. Надо же! Афиша сохранилась спустя полгода! (читает вслух) «Роман Ярослава Гашека «Осуду доброго вояка Швейка за светови валке». Первая чешская книга, переведенная на мировые языки! Лучшая юмористически-сатирическая книга мировой литературы! Победа чешской книги за рубежом! Первый тираж 100 000 экземпляров!». (вздыхает) Несбывшиеся мечты! Надо убрать, пока никто не видит. (Срывает афишу и небрежно сует ее в карман брюк). Однако в этом царстве чистогана я здесь чувствую себя как всеми брошенный годовалый младенец. Франта побежал по типографским делам, а Шуринька отправилась по магазинам. Сказала, что хочет купить мне приличные батёвки из сукна с кожаной подошвой. Я не люблю ходить по лавкам, поэтому сняла мерку с моей ноги и сама будет выбирать. Только для начала перемерит все модные шляпки, потом кофты, потом юбки и туфли. До магазина Томаша Бати вряд ли доберется к вечеру. Впрочем, какая разница? Денег-то у нас все равно нет, это она так, приценивается на будущее. Нельзя судить её строго. Шуринька неожиданно попала из военного коммунизма в капиталистический мир с его сверкающими витринами и кричащими вывесками. Немудрено, что ее головка закружилась от этого мнимого изобилия. Ничего, со временем разберется и увидит жалкую изнанку общества изобилия! Как по мне, военный коммунизм – куда лучше. Продуктов и товаров в магазинах нет, да и магазины давно закрыты. Никаких забот! Красота, не то, что на Вацлаваке, где все пропахло торгашеским духом. Гм! Как мне убить время? Загляну-ка я в редакцию «Чешского слова» (Гашек воровато оглядывается, как будто боится, что кто-то подслушивает его мысли)… поболтаю с Ярмилой.
Явление 2
Гашек, Ярмила.
Гашек направляется по Вацлавской площади к редакции «Чешского слова». Недалеко от редакции его окликает женский голос. На сцену выходит Ярмила Майер (Гашекова), первая супруга Гашека. Её нельзя называть красавицей, но она по-своему привлекательная женщина. Интеллигентное волевое лицо, она носит очки, одета как деловая женщина, самостоятельно зарабатывающая на жизнь. Её чувства к бывшему мужу являются гремучим сочетанием любви и разочарования, нежности и горькой обиды.
Ярмила. Митя, Митенька!
Гашек (оборачивается на крик). Ярмила!
(Гашек обнимает женщину, потом озирается по сторонам и увлекает её подальше от магазинов)
Ярмила (укоризненно). Ты позабыл мой голос?
Гашек. Как я мог позабыть? Ты единственная, кто зовет меня Митей.
Ярмила. Я дала тебе это прозвище в честь анархиста Бакунина, кумира твоей юности.
Гашек. Но почему Митя? Бакунина звали Михаилом – сокращенно Миша, а не Митя.
Ярмила. Значит, я плохо усвоила уроки русского языка, которые ты давал мне на старом еврейском кладбище Праги, на могиле рабби Иегуды Лёва. Ты наизусть читал мне «Евгения Онегина», но я все пропускала мимо ушей, а только любовалась твоим гордым профилем.
Гашек (декламирует).
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы,
Или блистали, мой читатель.
Ярмила. Да, были времена! Тайные свидания на еврейском кладбище!
Гашек. Твой отец запрещал добропорядочной барышне Майер из состоятельной буржуазной семьи встречаться с молодым человеком, который учил его дочь, что собственность есть воровство.
Ярмила. Отец не хотел благословлять брак с человеком, не имевшим даже самого скромного постоянного дохода, который позволил бы содержать семью.
Гашек. Чтобы добиться его благословение, я устроился редактировать журнал «Мир животных».
Ярмила. Нас обвенчали в костеле святой Людмилы в Виноградах. На отцовские деньги я устроила уютное гнездышко на Пльзненской улице. Ждала тебя после службы. Чего тебе не хватало, Митя?
Гашек. Ты смеешься, Ярмила? Редакция журнала размещалась на псарне и представляла собой натуральный сумасшедший дом за железной решеткой. Вообще «Мир животных» состоял сплошь из переводов с немецкого. Картинки мы вырезали из «Ди вохе», «Спорт им бильд», «Дас иллюстрирте блат» и других немецких журналов, а иногда из «Кантри лайф» и «Ла ви а ла кампань», тексты брали исключительно из немецких журналов, и все это называлось «единственным в своем роде чешским журналом».
Ярмила. И ты устроил грандиозный скандал!
Гашек (весьма довольный собой). Уж это точно! «Мир животных» прогремел на весь мир. Я принялся разбавлять скучные переводы любопытными заметками. Начал с невинных заметок: «Исторические надписи на надгробьях собак», «Китайские певчие мыши». Потом разошелся и открыл слепую блоху мезозойской эры – тут уже естествоиспытатели переполошились. А венцом моей научной деятельности стало открытие скелета доисторического ящера, которого я нарек «идиотозавром».
Ярмила. Какая безответственность! Тебя выгнали с постоянного места, ты лишил семью средств к существованию.
Гашек. Ярмила, будь справедлива. Я же старался заработать. Решив воспользоваться знаниями, полученными в редакции на псарне, я открыл «Институт кинологии»
Ярмила (содрогаясь всем телом). Лучше не упоминай об этом заведении!
Гашек. Но признайся, задумка была здравой. Вся сила в названии. На рекламу «Продажа собак» никто бы не клюнул. Совсем другое дело, «Институт кинологии». Дрессировка собак на научной кинологической основе – это внушало почтение. Мы говорили ему, что держим собак за городом и даже фотографий показать пока не можем, потому что собаки такие свирепые, что разорвут любого фотографа. Потом получали задаток и всучали клиенту какую-нибудь дохлятину с живодерни.
Ярмила (с горечью). Ты перекрашивал несчастных псов, выдавал уличных дворняг за породистых собак из псарни эрцгерцога в Брандысе, подделывал им родословные. Печальнее всего, что твой «Институт кинологии» был зарегистрирован на имя Ярмилы Гашековой. Мне вчинили иск, я предстала перед смиховским судом по обвинению в нечестной торговле. Йезусмария! Какой позор для дочери безупречного торговца гипсовыми изделиями Майера!
Гашек. Ну что ты ждала от бунтаря по натуре и анархиста по убеждению?
Ярмила. Мне импонировал вызов, который ты бросал мещанской среде. Однако я надеялась, что после женитьбы ты остепенишься. Я так верила в твою звезду, в твой талант писателя. Даже отказалась от собственных амбиций. Что ты улыбаешься. Я – современная эмансипированная женщина двадцатого века! Мне удаются детские рассказы, их печатает «Чешское слово». Я могла стать писательницей столь же известной, как пани Ольга Фастрова. Но я посвятила себя мужу, записывала под диктовку твои юморески, даже сама дописывала их, когда ты бросал диктовать на полуслове и уходил к приятелям в кабачок. Но ты так и остался автором незаконченных произведений.
Гашек. Сейчас я занимаюсь настоящей литературой. Впервые в жизни пишу большой роман. Ты ведь крестная мать Швейка, без тебя он сгинул бы в мусорной корзине.
Ярмила. Уж это точно. Я не забыла, как однажды мой муженек вернулся домой. Как всегда поздно ночью и как всегда пьяный вдрызг. Накорябал что-то на бумажке и тут же порвал и выбросил написанное в корзину. Я из любопытства достала клочки, сложила их вместе и на всякий случай сохранила, ведь я была твоим верным литературным секретарем. Утром ты проснулся и заявил, что вчера ночью тебе пришла в голову гениальная мысль, но ты ничего не можешь вспомнить. И тогда я показала твою выброшенную записку. Там было несколько слов: «Идиот на военной службе».
Гашек. Вот спасенный тобой замысел Швейка! Мировая литература в вечном долгу перед тобой, Ярмила!
Ярмила. Ты шутишь, а мне было не до шуток, когда я осталась одна с ребенком на руках.
Гашек. Риша! Мой сын! Ему уже девять лет, а он только недавно увидел своего отца.
Ярмила. Я берегла ребенка. Говорила ему, что его отец погиб в России, сражаясь с кровожадными большевиками. Неужели ему было лучше узнать, что он сын предателя чешского народа?
Гашек. Я никогда не предавал свой народ.
Ярмила. Ты не только народ, ты и семью предал. Женился там в России на этой русской, как её звать… Львова. Вся Прага говорит, что она княгиня, дочь премьер-министра Временного правительства. Ну, конечно, куда пражской мещанке против русской княгини! Только ты и здесь просчитался, пан красный комиссар. Где её богатства? Где поместья с крепостными? Что-то ты одет еще беднее, чем в прежние времена. Неужели вот за это (трагическим жестом указывает на рваные опорки Гашека) ты предал и свою семью и свой народ (заливается слезами и убегает прочь).
Гашек (кричит ей вослед). Ярмила, постой! Ушла!
Явление 3
Гашек, Зауэр.
На смену Ярмиле появляется Франтишек Заэур, друг и компаньон Гашека. Прямоугольник ка усиков над верхней губой делает его похожим на известного исторического персонажа, о котором в ту пору в Чехословакии еще и не слышали. Сходство усиливает злое, недовольное выражение лица Зауэра.
Зауэр. Плохи наши дела, Ярда. Типография требует возместить убытки за простой.
Гашек. Типография обнаглела. Они же ничего не печатают!
Зауэр. Печатный станок простаивает из-за того, что набор сделан только наполовину. А это наша вина. Мы задерживаем рукопись.
Гашек. Расплатимся! Я заложил в ломбарде кожух, благо он не понадобится до зимы.
Зауэр. Это гроши.
Гашек. Не прибедняйся. У тебя же галантерейная лавка в Жижкове!
Зауэр. Позор на мою голову! Франта Зауэр – неуловимый контрабандист! Зауэр – анархист и народный вожак, свергнувший Марианскую колонну на Староместной площади! Зауэр – руководитель тайной «Черной руки», наводящей страх на жадных домовладельцев. И этот Франта Зауэр превратился в торговца носками. Меня просто подмывает привести за собой толпу бедняков с пролетарского Жижкова на буржуазный Вацлавак и разнести булыжникам вдребезги все эти витрины и вывески. И начал бы я с собственной лавки!
Гашек. Забудь про лавку. Сейчас у тебя более достойное занятие. Мы с тобой представляем издательский дом «Ярослав Гашек и Франта Зауэр». Я пишу, ты издаешь – прибыль пополам.
Зауэр. Где эта прибыль, когда ты задерживаешь рукопись? Почему ты здесь, когда тебе надо сидеть дома на Иеронимовской и писать продолжение «Швейка»?
Гашек. Захотелось развеяться. Взял кувшин для пива и вышел на минуту.
Зауэр. И увязался за мной и пани Шурой.
Гашек. Разве я не могу проводить жену и друга?
Зауэр. До Вацлавака? Близкий путь от Жижкова, ничего не скажешь! Ты готов протопать пешком до самых Градчан, лишь бы не писать.
Гашек. Не кори меня понапрасну. Я же написал первую часть, а потом иссякло вдохновение, не могу родить ни строчки. Ведь только со стороны кажется, что я пишу без всяких трудов. Писателю необходимо вдохновение. Без вдохновения не сочинить даже стихотворную рекламу целебных трав для коров, которыми мы торговали, когда я был учеников магазине аптекарских и москательных товаров Фердинанда Кокошки на Перштине. Пан Кокошка был ужасный чудак, и когда я как-то нечаянно запалил бочку с бензином и у него сгорел дом, он меня выгнал, и в цех меня уже нигде больше не принимали, так что из-за этой глупой бочки с бензином мне не удалось доучиться.
Зауэр. Ты выдумщик, Ярда! Я же знаю, что ты ничего не спалил. Магазин «У трех золотых шаров» на Перштине до сих пор стоит невредимым.
Гашек. Ладно, ладно! Я просто подправил одну корову на вывеске, пририсовал ей усы и бороду, придав пеструхе сходство с Кокошкой. Но я ведь не выдумал, что вместо аптекарского дела мне пришлось заняться нелегким ремеслом писателя, от которого все чего-то требуют.
Зауэр. Пойми, наконец! Если мы с тобой решили печатать твой роман небольшими выпусками с продолжением, то эти продолжения должны выходить регулярно. Иначе читатели сочтут себя обманутыми и не будут покупать книгу.
Гашек. Ладно, ладно! Пойду писать. Вот только зайду в «Златой гус», попрошу по старой памяти налить пива в долг и пойду домой. В Жижкове никто в долг не дает.
Зауэр. В «Златой гус» в таком босяцком наряде даже не пустят.
Гашек. Пусть только посмеют остановить меня! А ты ступай, попробуй договориться с другой типографией. Скажи, что мы раздобудет деньги, когда продадим первые выпуски.
(Франта Зауэр безнадежно машет рукой и уходит по делам).
Явление 4
Гашек, Ольга Фастрова.
Гашек доходит до роскошного ресторана «Золотой гусь» на Вацлавской площади. Из стеклянных дверей выходит элегантно одетая дама из тех, кому рады в любом фешенебельном заведении. Это известная писательница и редактор одной из самых популярных чешских газет Ольга Фастрова, давняя знакомая и неприятельница Ярослава Гашека. Она чем-то напоминает Ярмилу Гашекову, успевшую надеть огромную шляпу и накинуть на плечи модную накидку. На ней нет очков, зато она держит в руке лорнет. Дама наводит лорнет на Гашека и узнает его.
Фастрова. Ярусек! Пан Ярослав Гашек!
Гашек. Пани Ольга Фастрова! Знаменитая Ивонна, автор изысканных женских романов! Я всегда говорю друзьям, что из высокой литературы наибольшее впечатление на меня произвели сочинения Ивонны. Вам должно быть лестно – ведь у меня широкий литературный кругозор. Я регулярно читаю «Листы обувницке» и особенно журнал «Квас», это издание для пивоваров.
Фастрова. Если вы читаете газету сапожников «Листы обувницке», то почему на вас только тапочки? И еще русская rubashka! (это слово она произносит в нос с необычайным презрением)
Гашек. Главное, что мне удобно в рубахе, даже если она вызывает негодование у ведущей модной колонки. Кстати, вы читали мой отзыв на ваши советы о сервировке стола при званном обеде. Каков порядок блюд: суп, рыба, мясное жаркое, птица, сыр, фрукты, сладости, конфеты. Ваша газета явно пишет для спекулянтов. Вы не обиделись, когда я пожелал, чтобы все спекулянты вместе с редакцией «Народной политики» обожрались и лопнули?
Фастрова. Вам в диковинку нормальная еда, потому что вы вернулись из России, где большевики довели народ до людоедства.
Гашек. Если припомните, вы уже спрашивали меня, правда ли, что большевики едят китайцев? Я ответил вам, что и сам занимался каннибализмом, вот только с трудом переваривал толстые пятки китайских солдат. И вы, весьма образованная дама, поверили этой глупости, как верите всякой клевете, которую ваша газета распространяет о первом в мире государстве рабочих и крестьян.
Фастрова. А вы мечтаете построить в Чехословакии второе в мире государство рабочих и крестьян? Богемскую Советскую республику, да? Однако ваши мечты развеялись как дым! Напрасно заговорщики из Коминтерна надеялись, что забастовка горняков в Кладно выльется в пролетарскую революцию! Воображаю, как они досадовали, когда армия забастовщиков разбежалась раньше, чем ее возглавил народный комиссар Гашек, засланный из Москвы!
Гашек. Ивонна, я уже отошел от боевой политической деятельности. Занимаюсь мирным литературным трудом.
Фастрова. Скажите лучше, что по заданию Коминтерна взялись за очернение чешского народа, раз уж вам не удалось сделать революцию!
Гашек. Кто внушил вам столь превратную мысль?
Фастрова. Ваш вульгарный Швейк! Вы взяли натурального кретина и подаете его как воплощение чешского народного характера.
Гашек. Моей герой не более вульгарен, чем Санчо Панса.
Фастрова. Ха-ха! Кем вы себя возомнили? Автором мирового романа? Гашек-шашек! Гашек-клоун, который всю жизнь кропал заметки для «Гумористицке листов» и прочих изданий, рассчитанных на людей с самыми низменными вкусами! Их немного, слава Богу, а те, кто читает ваши опусы, упиваются похождениями кретина, потому что видят в нем самих себя.
Гашек. Не всем дано это понять, кто скрывается под личиной простака. Неделю назад я слышал, как один пан ругал другого: «Ты глуп, как Швейк!» Возможно, мне не удалось этим романом достичь того, к чему я стремился. Однако если слово «Швейк» станет новым ругательством в пышном венке бранных слов, то мне останется только удовлетвориться этим обогащением чешского языка.
Фастрова. Ярусек, послушайте старую приятельницу, которая когда-то знала вас как непутевого, но все же честного человека. Год тому назад я читала в газетах ваш некролог. Из России пришло ложное известие о том, что красный комиссар Ярослав Гашек попал в руки чешских легионеров и был ими расстрелян.
Гашек. Я храню этот некролог. Говорят, кого преждевременно похоронят, тому суждена долгая жизнь.
Фастрова. Ваш некролог был озаглавлен: «Предатель»! Вы же чех! Не будьте предателем своего народа! У вас еще есть шанс на исправление. Насколько я понимаю эти тощие брошюрки на скверной бумаги, которые распространяются по трактирам, представляют собой только первую часть вашего опуса?
Гашек. Я пишу продолжение. В романе будет несколько частей.
Фастрова. Надеюсь, не таких безнравственных, как первый выпуск? Проведите вашего героя путем страданий, которые заставят его встать на путь добродетели. Возвысьте его до честного труженика, осознающего свое скромное место добропорядочного члена общества.
Гашек. Боюсь, мне под силу исправить Швейка. Ведь это только в ваших сентиментальных романах добродетель всегда вознаграждается. Признайтесь, как на духу, Ивонна, не приплачивает ли вам правительство с целью утверждения веры читающей публики в торжество справедливого дела?
Фастрова. Прощайте, пан комиссар!
Гашек. Прощайте, Ивонна! Если вы когда-нибудь раскроете утреннюю газету и увидите посвященный вам некролог за моей подписью, то знайте – проживете долго-долго.
(Ольга Фастрова удаляется, гневно цокая каблуками. Гашек смотрит ей вслед и говорит с сарказмом)
Гашек. Какая изысканная дама! И ведь не скажешь, что ведает колонкой в «сучке» – так в народе окрестили её газету «Народная политика» Отчасти за продажность, отчасти за объявления о пропаже собачек, сучек и кобельков. А с каким необычайным удовольствием я читаю газетный раздел «Брачные предложения». Он верстается так, что тут же рядом идут объявления о сучках и кобельках. Кто-то конфиденциально предлагает патентованную жидкость для приращения бюста – и тут же продаются господа и барышни, вдовы и вдовцы, наряду с кормовой свеклой и разным скотом. «Женюсь на вдове с сахарным заводом». Явно желает подсластить жизнь. Еще один пишет: «Фотография необязательна, но желателен капитал». Забавно, что девиз при этом «Бедность не порок». Другой пан требует ни много ни мало – всего восемьсот тысяч чешских крон, крупное поместье, большую благоустроенную квартиру в Праге. Его будущая жена должна быть здоровой, красивой блондинкой, уметь говорить по-русски, по-французски и по-английски. Этот хочет выдать свою родственницу за профессора высокого роста, та свою дочь – тоже за рослого профессора. А как же быть профессорам маленького роста? Шестидесятилетняя дама называет себя невинной девушкой, хромой переплетчик ищет хромую помощницу, заика чиновник – интеллигентную заику. Просто кладезь для юморесок. Я всегда покупаю «Сучку» для вдохновения.
Явление 5
Гашек, Ксена Лонгенова
На сцену выходит женщина лет тридцати, на ее обнаженные плечи наброшено потрепанное боа из торчащих в разные стороны перьев, выкрашенных в красный цвет. Она выглядит как дешевая проститутка. Виляя бедрами, она подходит к Гашеку со спины. Хлопает его по плечу и произносит томным голосом.
Ксена. Красавчик, пойдем со мной побалуемся.
Гашек. Ксена, ты вышла на промысел?
Ксена. Называй меня Тонькой Виселицей. Теперь все так меня называют, потому что я единственная проститутка из борделя, которая согласилась провести ночь с осужденным на виселицу разбойником. Никто не захотел исполнить его последнего желания осужденного, а я пожалела несчастного. За этот человеческий поступок злые люди прозвали меня Виселицей!
Гашек (серьезным наставительным тоном). Дитё мое! Ты вступила на тернистый путь греха! Обрати взор свой на небеса, и мир снизойдет в твою душу. Ja, liber den Seelenfrieden, sehr gut! Оставь свое постыдное ремесло, будь честной женщиной. Пусть страдания обратят тебя к добродетели!
Явление 6
Те же и Артур Лонген.
Появляется Артур Эмиль Лонген, смуглый красавец, одетый в костюме парижского апаша: полосатая рубаха с отложным воротником, широкий красный кушак, желтые сапоги. В его руке сверкает нож.
Ксена (в ужасе кричит на всю Вацлавскую площадь). Мой сутенер! Он зарежет меня! Помогите! (прячется за Гашека)
Артур (в гневе набрасывается на женщину). Король богемы приказал тебе идти на панель, а ты тут прохлаждаешься! Умри, несчастная! (замахивается на нее ножом)
Гашек. Занятный у тебя ножичек, Артур.
Артур (показывает нож Гашеку). Изобретение парижских апачей. Комбинация кастета, револьвера и выкидного ножа. Лучшее оружие для уличной схватки!
Гашек. Самоделка. Я предпочитаю фабричный браунинг (задирает рубаху и вынимает из-за пояса вороненный браунинг).
Артур. Ого!
Гашек. Модель ФН 1910.
Артур. Та самая? С виду игрушка, а таких дел натворила! Зачем ты носишь пистолет?
Гашек. И рад бы не носить, но каждому агенту Коминтерна полагается оружие – маузер или браунинг.
Артур. Ярда, я с тобой знаком Бог весть сколько лет, но никогда не мог сказать наверняка, ты шутишь или серьезно?
Гашек. Шучу. Браунинг не заряжен. Ношу его для устрашения легионеров, которые угрожают мне расправой за большевистское прошлое. Надоело скандалить на улицах с буйными ветеранами, которые узнают меня и сразу начинают обличать в предательстве. Шуринька первое время очень пугалась их угроз, хотя я ей объяснял, что у чехов такая натура, что стоит им показать кулак, как они сразу успокаиваются. Браунинг еще лучше. Продемонстрируешь ствол такому легионеру, он мгновенно в кусты. Я умею приводить в чувство эту колчаковскую мразь.
Ксена. Мальчики, вы долго будете хвастать друг перед другом железными игрушками?
Гашек (обращается к Артуру). Значит, твоя жена теперь Тонька Виселица?
Артур (с гордостью). Она же херечка – настоящая актриса! Так вжилась в роль Тоньки Виселицы, что воображает себя работницей панели. Когда я стал директором кабаре «Революционная сцена», мы первым делом поставили «Сутенеров» неистового репортера Эгона Киша.
Гашек. Да уж, уверенно скажу, что лучшего знатока пражских злачных мест не сыскать.
Артур. Ты так скажи: не сыскать лучшей кандидатуры для эпатирования трусливой буржуазной публики. Киш – коммунист, Киш – агент Третьего Интернационала, Киш – организатор революции в Вене.
Гашек. Увы, неудавшейся революции (вздыхает). Как и в Кладно. Ну а поскольку мировая революция не состоялась, он пишет пьесы, а я занялся Швейком. Мы оба ушли в литературу.
Артур. Обывателя надо подготовить к революции путем переворота в культуре. В адском подземелье фешенебельного отеля «Ардия», в самом сердце торгашеского Вацлавака, растет и крепнет могильщик буржуазного строя. «Революционная сцена» разрушит старый мир и всю его цивилизацию. Ведь что такое цивилизация? Красивый обман для прикрытия внутреннего разложения. Пьеса «Успение Тоньки Виселицы» – кость в глотке сытого зрителя. Но это только начало. Мы экспериментируем с пантомимой, театром ужасов, эротикой, наконец.
Гашек. Уже были подобные эксперименты. До войны в Праге некий Местек обнаружил сирену и показывал ее на улице Гавличка, на Виноградах, за ширмой. В ширме была дырка, и каждый мог видеть в полутьме девку с Жижкова. Ноги у нее были завернуты в зеленый газ, волосы выкрашены в зеленый цвет, на руках были рукавицы на манер плавников, из картона, тоже зеленые. Детям до шестнадцати лет вход был воспрещен, а кому было больше шестнадцати, те платили за вход, и всем очень нравилось, что у сирены большая задница, а на ней написано: «До свидания!» Зато насчет грудей было слабо: висели у ней до самого пупка, словно у старой шлюхи.
Артур. У Ксены с этим все в порядке.
Ксена. Артур, без пошлостей!
Артур. Эпатаж служит революции.
Гашек. Я устал от пафосных слов о революции. В Чехословакии сложились все условия для социального переворота. Есть крупное индустриальное производство, рабочий класс, сельские пролетарии, радикальная интеллигенция. Даже «Революционная сцена» имеется. Но знаешь, чего не хватает?
Артур. Чего?
Гашек. Революционного духа, без которого нельзя опрокинуть буржуазное государство. В тихой, уютной Чехословакии можно сколько угодно произносить зажигательные речи, но никто не пойдет на баррикады. И ты, пролетарский граф Эмиль Артур Лонген, просто безобидный теленок, как и все остальные.
Артур. Так напиши для нас пьесу о России. Мы узнаем, что нам следует делать.
Гашек (устало). Я уже выступал с рассказами о своем большевистском опыте в кабаре «Семерка червей». За сто крон должен был паясничать перед публикой, которая приходила набить свои толстые утробы и потанцевать, а в перерывах посмеяться над неудачливым большевистским агитатором.
Артур. Ты был один на сцене, а у меня целая труппа. Мы расшевелим обывателя. Хотя бы одноактную пьесу. Чего тебе стоит, Ярда!
Гашек. Уговорил. Только боюсь, что к тому времени, как я закончу «Революционную сцену» выкурят из подземелья «Адрии».
Артур. Зачем нам темное подземелье? Пролетарский театр должен жить под синим небом, играть на городских улицах и площадях. Вовлекать в игру случайных прохожих! Ксена! Покажем нашему будущему автору танец апачей! Представь себе. Армия мстителей спускается с высот Монмарта, чтобы снять скальпы с сытых буржуа. Вацлавак недаром называют пражскими Елисейскими полями. Так разрушим старый мир!
(Артур пускается в дикий танец, жонглируя комбинацией ножа, револьвера и кастета. Ксена срывает со своих плеч красное боа, размахивает им как знаменем и присоединяется к танцу. Они поют рефрен «Марсельезы»)
К оружию, друзья
Вставайте все в строй,
Пора, пора!
Кровью гнилой
Омыть наши поля!
(В разгар танца Ксена подворачивает ногу на неровной брусчатке и падает. Артур помогает ей подняться. Ксена тяжело дышит. Она извлекает из выреза платья пудреницу, открывает её и издает возглас отчаяния)
Ксена. Артур! В моей пудренице закончился порошок!
Артур (старается успокоит жену). Не паникуй! Мы сейчас купим кокаин в аптеке.
Ксена (истерично) Где? Где ближайшая аптека?
Гашек. Ксена, сразу видно, что ты не коренная жительница Праги. В двух шагах отсюда находится самая старая городская аптека «Адам», она существует едва ли не со времен Адама и Евы.
Артур. Да, да, Ксена. Отличная аптека, не беспокойся. Там продают очищенный кокаин немецкой фирмы «Марк», уже расфасованный по дозам. Морфий тоже продается в ампулах, а еще героин – патентованное средство для ращения и укрепления волос.
Гашек. Сушенных жаб и прочие средневековые снадобья там тоже можно прикупить.
Артур (обнимает за плечи трясущуюся жену). Мы пошли к «Адаму» за артистическим вдохновением. Ты с нами?
Гашек. Нет, мне за пивом.
Артур. Не забудь, ты обещал нам пьесу!
(Артур уводит еле держащуюся на ногах Ксену.)
Гашек. Вот и делай революцию с такими людьми. В самый разгар сражения им потребуется порошок для вдохновения. Однако пива мне здесь не нальют. Надо найти заведение попроще – из тех, где собираются уличные девки и прочие приличные люди, которых не пускают в «Златой гус» или в «Репрезентяк»
Явление 7
Гашек, Ярослав Панушка.
Гашек не успевает сделать и нескольких шагов, как натыкается на очередного приятеля – художника Ярослава Панушку, толстого флегматичного добряка, чье благодушие не может скрыть напускная грубость. Он в дорожной одежде с этюдником в руках.
Панушка. Ярда! Ты ли это, скотина!
Гашек. Ярушка Панушка! Позволь, я помогу тебе с этюдником.
Панушка. А я возьму твой кувшин. Идешь за пивом? Художник должен помогать писателю, а писатель – художнику.
Гашек. Какой маленький город Прага! Сделаешь шаг и тут же наткнешься на приятеля.
Панушка. Все встречаются на Вацлаваке. Я заглянул сюда купить этюдник и краски. Гашек. А я повстречал Ксену и Артура, а перед этим повздорил с Ивонной.
Панушка. Редакторкой «Сучки»? Из-за чего вы поцапались?
Гашек. Ей не понравилось, что я употребил в книге о Швейке несколько сильных выражений. Но нельзя же требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался так же изысканно, как пани Ольга Фастрова и ряд других лиц, которые охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, по паркету которого расхаживают люди во фраках и белых перчатках.
Панушка. Ты просто запечатлел, как разговаривают между собой люди в действительности. Я ведь знаю этого Паливца. Правда, он не хозяин трактира, а только помощник официанта, но во всем остальном ты вывел его как живого. Грубиян не хуже меня. Могу под присягой засвидетельствовать, что у него каждое второе слово «задница» или «дерьмо». А вот Швейка мне не доводилось встречать. Он действительно реальный человек?
Гашек. Скорее собирательный образ. От одного позаимствовал, от другого. А больше всего от Франты Страшлипки, денщика обер-лейтенанта Лукаша. Он нас буквально извел байками по случаю. Я запечатлел его привычку в стихотворении, написанном, когда нашу одиннадцатую роту бросили на фронт: «Но самый страшный бич резервной роты – Страшлипковы седые анекдоты»
Панушка. Все ждут продолжения этих анекдотов.
Гашек. Боюсь, не дождутся. Замыслы были наполеоновские. Как в этой афише, которую мы с Франтой расклеили по всей Праге. Дарю на память. (Гашек достает из кармана сложенную афишу, отдает ее Панушке и грустно заключает) Несбывшиеся мечты!
Панушка (разглаживая афишу и читает). «Первая чешская книга, переведенная на мировые языки! Лучшая юмористически-сатирическая книга мировой литературы! Победа чешской книги за рубежом!» Да уж, буффонады и розыгрыша ты по своему обыкновению добавил с избытком. Но что мешает тебе закончить книгу?
Гашек. Лень, наверное. Видишь ли, я в третий раз приступаю к «Швейку». Еще до войны опубликовал несколько очерков о его похождениях на действительной службе. Потом, в России, написал рассказ «Добрый вояк Швейк в плену». Но основательно я взялся за моего героя только этой весной. Первая часть книги была закончена довольно быстро. Когда я уставал писать, диктовал текст Франте. Иллюстрации нам нарисовал Йозеф Лада, мы пообещали ему тысячу крон.
Панушка. Лада жаловался, что он ни кроны не увидели из обещанного и в итоге ему пришлось заплатить за вас в ресторане, где вы обмывали сделку.
Гашек. Надо намекнуть Зауэру, чтобы он послал Ладе дюжину носков и пару белья взамен денег. Все равно его лавка, как и наше совместное издательство, на грани банкротства. Я иссяк. Жаль обманутых читателей. Утешает, что их совсем немного.
Панушка. Немного?
Гашек. Совсем мало. Разве только трактирщик Паливец купил больше двадцати экземпляров и раздал своим знакомым. Говорит: «Я теперь мировая знаменитостью Любого могу послать в задницу»
Панушка. Читатели появятся. Не знаю, как там будет с переводом на все мировые языки, но твоя книга ценна тем, что она позволяет с громким смехом распрощаться с недавним недобрым прошлым.
Гашек. Таким был замысел. Но вот исполнение. Я всю жизнь писал короткие юморески и сейчас с горечью убедился в том, что большое полотно мне не по зубам. Все сошлось против меня: судебное преследование за двоеженства, которое закончилось, слава Богу, небольшим штрафом. Потом обвинения в предательстве со стороны чешских националистов. Недовольство товарищей за уклонение от активной партийной работы. Разочарование в моем кумире Троцком и обещанной им мировой революции, которая захлебнулась, едва начавшись. Мне следует признать поражение на всех фронтах.
Панушка. Ты просто не можешь сосредоточиться. Мне тоже трудно работать в моей городской студии. Все время отвлекаешься. Полгорода в приятелях, то с одним поболтаешь по душам, то с другим опрокинешь рюмочку – день и пропал. Чтобы спрятаться от друзей-приятелей, я уезжаю в горную деревушку Липницы-над-Сазавой в краю Высочина. Деревня словно создана для безмятежной жизни. Я бываю там каждое лето, а иной раз, если выпадет снег, и зимой. И сейчас туда еду с этюдником. Мой поезд через час.
Гашек. Мне бы тоже следовало уехать из Праги в какое-нибудь тихое местечко, где меня никто не знает и никто ничего от меня не требует.
Панушка. Так махнем со мной, скотина! В Липницах есть замечательный средневековый замок, местность очень красивая и располагающая к творчеству. Только подумай, я буду себе малевать, а ты где-нибудь поблизости в лесочке примешься за свой роман. И работа у нас обоих пойдет как по маслу!
Гашек (нерешительно). Прямо сейчас? Даже не знаю… Я в одной рубахе и тапочках. Куда девать кувшин для пива?.. И как оставить жену без средств к существованию?
Панушка (горячо). Велика важность, кувшин! Оставим его в первой пивной по дороге на вокзал. А жена твоя обрадуется, что я забираю тебя, чтобы ты как следует поработал над романом. Думаешь, она не понимает, что в Праге ты скоро сопьешься? Она сама мне недавно об этом толковала. Поехали, скотина! Ты ведь неисправимый бродяга!
Гашек. Ты знаешь мое слабое место. Стоит мне почувствовать ветер странствий, как ноги сами пускаются в пляс. Поехали! Как призывал русский поэт Грибоедов: «В деревню, в глушь, в Саратов!»
Панушка. В Липницы-над-Сазавой.
Гашек. Прощай, Злата Прага со всеми твоими соблазнами!
(взявшись за руки, друзья покидают сцену)