Трактир «У чешской короны» в деревне Липницы-над-Сазавой. Это типичная деревенская «господа»: стойка, где из двух кранов наливают пиво; на стене – полки с бутылками. Трактирная стойка может быть задернута пестрой занавеской. Трактир тесно уставлен столами, свободного пространства немного. В трактире две двери, а также лестница, которая ведет на второй этаж.
Явление 1
Александр Инвальд, пани Инвальдова.
Супруги Инвальдовы занимаются обычными делами содержателей трактира, расставляют по полкам посуду и беседуют друг с другом.
Инвальд. Где мастер Панушка?
Инвальдова. Ушел в замок с паном списователем.
Инвальд. Пан списователь без вещей и одет как бродяга. Нагрянули внезапно без предупреждения. Я ведь поначалу обрадовался, когда увидел их вдвоем. Мастер Панушка как-то обещал привезти своего приятеля, певца Карла Хаслера. Все члены местного певческого общества «Сокол» надеялись насладиться его исполнением и тут такое разочарование.
Инвальдова. Да уж! Пан списователь, кажется, знает только одну походную песню, но лучше бы ему рта не раскрывать. Вот слышишь, они возвращаются из замка.
Явление 2
Те же и Ярослав Гашек и Ярослав Панушка.
Издали слышится фальшивое до невозможности пение Гашека "Жупай, жупай, жупайдас; Нам любая девка даст». В трактир входят Гашек и Панушка. Гашек в приподнятом настроении.
Гашек. Как представишь, какое разнообразие лиц и событий видели полуразрушенные стены липницкого замка! Там, где стены еще держатся, уцелел столовый зал, где много столетий назад кормили челядь. Мне понравилась мебель в старочешском стиле: два крепких дубовых стола, скамьи, камин.
Панушка. Пользуйся тем, что мой приятель, здешний лесничий, дал нам ключи от замка. В старом зале тебя никто не потревожит, ты можешь писать хоть целый день, а устанет рука – любуйся видом из окна.
Гашек. Вид из замка замечательный – вся Высочина как на ладони. Но знаешь, Панушка, мне как-то не по себе в одиночестве. Над развалинами проносятся вихри, из кладки вываливаются камни и кажется, что меня вместе с замком несет к Немецкому Броду. Я привык писать среди людей, где-нибудь в кабачке, примостившись на краешке стола, под музыку и выкрики посетителей.
Панушка. Тебе не мешает шум?
Гашек. Нисколько! Сейчас я тебе докажу. (быстро роется в карманах, вынимает смятую бумажку, кое-как разглаживает её и присаживается за стол)
Панушка. Что это за листок? Где твоя рукопись?
Гашек. Нет никакой рукописи. Я всегда так делаю. Все написанное сразу отсылаю в типографию, а себе оставляю только клочок бумажки с двумя-тремя последними словами, чтобы вспомнить, на чем я остановился.
Панушка. (изумленно качает головой). Ну и ну!
Гашек (быстро строчит на бумажке и одновременно беседует с приятелем). Итак, продолжим Будейовицкий анабасис Швейка!
Панушка. Я понял твой злободневный намек, Ярда.
Гашек. Какой намек? Древняя история! Античный полководец Ксенофонт прошел всю Малую Азию, побывал бог весть в каких еще местах. Без устали продвигаться вперед, бесстрашно идти незнакомыми краями, быть постоянно окруженным неприятелями – вот что называется анабасисом.
Панушка. Не лукавь! Все знают, что продвижение наших легионеров по Сибири прославлялось как Сибирский анабазис. Ох, не любишь ты легионеров!
Гашек. Белочехов? Слабо сказать, не люблю! Их «сибирский анабазис» ознаменовался порками и расстрелами рабочих и крестьян. У доброго вояка Швейка куда более достойный анабазис. Он идет в Чешские Будейовицы, чтобы присоединиться к родному Девяносто первому полку. Вперед, к Писеку!
Панушка. Постой! Писек на севере, Будейовицы – на юге.
Гашек. Такие мелочи не смущают бравого солдата. Все дороги ведут в Рим, все пути ведут к Чешским Будейовицам.
Панушка. Настоящее кругосветное путешествие!
Гашек. А ты веришь, что он действительно жаждет догнать свой полк? Швейк официальный идиот, но на самом деле он смеется над всеми. Итак, Швейк кружит вокруг Путима и попадает в руки жандармов. Они приняли его за шпиона, устроил попойку, чтобы вызвать Швейка на откровенный разговор. Вот только не рассчитали и сами перебрали. Утром они проснулись и… Послушай, что я сейчас набросал: (читает со смятого листка, стараясь изобразить диалог в лицах) «Ефрейтор укоризненно посмотрел на своего начальника: «Если бы вы только знали, господин вахмистр, что за речи вы вчера вели! Что все мы – чехи и русские – одной славянской крови, что великий князь Николай Николаевич на будущей неделе будет в Пршерове, что Австрии не удержаться, и советовали ему при дальнейшем расследовании все отрицать и тянуть до тех пор, пока его не выручат казаки.» Ну как тебе, Ярушка?
Панушка (с добродушной грубостью). Недурно, скотина, совсем недурно!
Гашек. Убедился, как чудесно мне работается в трактире? Исполнилась моя давняя мечта: Я живу в трактире, пью в трактире, пишу в трактире (прячет листок в карман и обращается к жене трактирщика.) А сейчас, пани Инвальдова, я научу вас варить грог. Отныне морской грог будет визитной карточкой трактира «У чешской короны» в Липницах. (встает за трактирную стойку, находит большой котел, приступает к священнодействию, приговаривая при этом) В те годы, когда я бродяжничал по белу свету меня научил этому рецепту один спившийся матрос. Он говаривал, что грог должен быть таким крепким, что если кто, напившись, свалится в море, то переплывет Ла-Манш. А после слабого грога утонет, как щенок. Пол-литра воды, три литра белого вина, литр коньяка, перец, гвоздика. А если кто, пани Инвальдова, посоветует вам добавить ванили, так дайте ему сковородкой по роже!
Явление 3
Те же и учитель Мареш.
В трактир входит учитель Мареш, он обращается к трактирщику.
Мареш. Агой, Лекса! Бить мили! Мале питка, просим.
Гашек (стоя за трактирной стойкой, радушно приветствует посетителя). Добри ден. Рад вас познавам! Ярослав Гашек. Можете звать запросто – Ярда.
Мареш. Мареш, учитель местной школы и воспитатель в певческом союзе «Сокол».
Гашек. Велице рад те познавам, пан Мареш! Дозвольте угостить вас в честь приятного знакомства?
Мареш. Простите, не в моих правилах злоупотреблять алкоголем. Я ведь все-таки воспитатель в «Соколе». Всегда заказываю только одну малую питку.
Гашек. Так что случится, если вы закажите вторую маленькую питку. Тем более за мой счет.
Мареш (нерешительно). Еще одну можно… только одну.
Гашек. Я налью две питки, Лекса? Мне и моему другу, учителю Марешу. Какое пиво предпочитаете, пан Мареш?
Мареш. Пльзненское.
Гашек. Не ошибусь, если скажу, что вы сочувствуете национал-демократам.
Мареш (удивленно). Да, я член национал-демократической партии. Как вы догадались?
Гашек. У меня большой опыт по этой части. До войны мы с друзьями основали партию умеренного прогресса в рамках законности. Я выступал в разных трактирах с предвыборными речами и обещал каждому проголосовавшему за нас карманный аквариум в подарок. Еще в ту пору я установил четкую зависимость между партийной принадлежность людей и их пивными пристрастиями. Ведь почему у христианских социалистов было так мало приверженцев в Праге? Потому что они собирались там, где продавалось пиво виноградское или коширжское. Если бы христианские социалисты перебрались в трактиры с пивом великопоповицким, то и католический дух глубже проник бы в нутро неверующих. А дали бы им смиховское пиво – они грудью встали бы за веру отцов! Любопытно, что национально-социальная партия собиралась в трактирах с надписью над входом: «Выдержанное смиховское пиво»; а уже под этой вывеской значилось совсем маленькими буковками: «Местная организация национально-социальной партии».
Мареш (заинтересовано). Никогда о этом не задумывался. А вы не пытались проследить подобную зависимость от более крепких напитков.
Гашек. Конечно, пан Мареш! Еще по одной?
Мареш. Я не против.
Гашек. Две больших и еще по кружечке грога, раз вы не возражаете. Так вот, пан Мареш. Между политикой и выпивкой существует прямая связь. Страшно представить, что произошло бы, если бы на собраниях и лекциях запретили подавать алкогольные напитки. Это означало бы конец политических партий. Политика отошла бы в область минувшего, ибо на такое собрание являлся бы только оратор, да и тот с бутылкой коньяку в кармане.
Мареш. Вы забавно рассказываете, пан списователь. Я вижу, вы не такой ужасный красный комиссар, как о вас говорят.
Гашек. Уже говорят?
Мареш. Само собой. Все Липницы и весь Немецкий Брод гудят как пчелиный улей от известия, что к нам пожаловал агент Коминтерна пан Гашек. Но если вы не будете разводить здесь большевистскую пропаганду, то все утихнет и вас никто не обидит.
Гашек. А что вы знаете о Коминтерне?
Мареш. Это сборище жидов полностью изобличено в статьях «Народной политики». Я могу вам многое поведать о том, с каким дьявольским коварством они орудуют в нашей мирной республике.
Гашек. Любопытно. Я с удовольствием послушаю, но прежде мне надо отлить после пива… Пани Инвальдова, дайте мне первый класс. Сколько это стоит?
Инвальдова (ворчливо). Вот еще выдумали! Какой первый класс? Мы в Праге что ли, чтобы брать деньги за посещение сортира?
Мареш. У нас тут свобода в этом отношении, пан Гашек. Позвольте я вам покажу, где нужник, мне тоже туда нужно. Заодно и поясню про Коминтерн.
Гашек. Пойдемте, пан Мареш. Сортир – лучшее место для политических споров. Вся политика вытекает из отхожего места.
(Гашек и Мареш идут к дверям, Мареш что-то убежденно втолковывает своему собеседнику)
Мареш. Я вам объясню. Существует всемирный жидовский заговор, а Коминтерн – это их главная синагога…
(Гашек и Марш выходят из трактира)
Инвальд. Ну все! Учитель Мареш оседлал любимого конька.
Панушка. Боюсь, что кончится мордобоем!
(Панушка как в воду глядел. Слышен шум, крики, звуки ударов. В трактир вбегает Мареш, он держится за покрасневшую щеку. Его преследует разгневанный Гашек)
Мариш (испуганно кричит). Убивают!.. Полиция, полиция!
Гашек. Кто вы такой, чтобы оскорблять Ленина и Троцкого? Вы знаете их? Вы знакомились сих трудами?
Панушка (встает между повздорившими). Тихо, тихо! Ярда, успокойся!
Инвальд. Не надо скандалов в моей господе!
Инвальдова. У нас тут не Прага!
Мареш (плаксиво). Он дал мне пощечину… я этого так не оставлю… я воспитатель в «Соколе»
Инвальд. Вы бы, пан воспитатель, не приставали ко всем подряд в сортире … с политическими разговорчиками.
Гашек (постепенно успокаиваясь). Добро… я погорячился… Вы приличный человек, пан Мареш. Только начитались клеветнических статеек в «Сучке». А что до пощечины, то дайте мне по морде и будем квиты.
(подходит к Марешу и подставляет щеку)
Мареш (боязливо). Я до вас не дотронусь, пан комиссар.
Гашек. Я настаиваю… Ну! Или вас силой заставить меня побить?
(Мареш кончиками пальцев касается щеки Гашека и падает к нему в объятия)
Гашек. Все, все! Мир! Друзья навек!
Мареш (испуганно). Да, да. Друзья, пан красный комиссар.
Гашек. Выпьем за примирение!
Панушка (решительно). Нет, Ярда! На сегодня хватит! Тебе надо отдохнуть и привести себя в порядок.
(Уводит из трактира Мареша. Супруги Инвальдовы тоже уходят по хозяйственным делам. Гашек остается в одиночестве)
Явление 4
Гашек.
Гашек ходит по опустевшему трактиру, жестикулирует и разговаривает сам с собой.
Гашек. Устроил скандал. А что делать? Не выношу, когда бездумно ругают большевиков. Ведь я не сразу пришел к коммунистам, сначала был анархистом и пацифистом. Как и многие из моих земляков, которых погрузили в телячьи вагоны и отправили воевать против их воли. На дверях вагона кто-то выцарапал стишки: «Три тонны удобренья для вражеских полей. Сорок человечков иль восемь лошадей». Солдаты, эта «серая скотинка» не собиралась отдавать свои жизни за интересы Габсбургов. Все мечтали поскорее сдаться в плен, что нам и удалось проделать во время сражения у Хорупан. Пока я дрых в окопе, русские начали наступление. Меня разбудил старший писарь Ванек, до войны владелец москательной лавки в Кралупах. Надпоручик Лукаш торопил всех с отступлением, он в особенности волновался за жизнь, своего денщика Франты Страшлипки, который таскал вещмешок с офицерским провиантом. Я отстал, чтобы поправить обмотки на больных ревматизмом ногах, мы выждали немного, вылезли из окопов и дали деру к русским. Страшлипка так и убежал с чемоданами обер-лейтенанта, потом мотался с его барахлом по всей России. То был самый смешной из всех бородатых, анекдотов, которыми бедняга потчевал маршротиху. Пес надпоручика Лукаша прибился к нам, он тоже изменил Габсбургской монархии, почуяв запах свободы.
Потом был лагерь для военнопленных, грязь, вши, тиф. Через некоторое время в лагере начали набирать желающих сражаться против австрийцев. Были сформированы чешские дружины. Я вступил в ряды первого полка имени Яна Гуса, участвовал в кровопролитных боях под Зборовым, даже заслужил крест святого Георгия четвертой степени. Пожалуй, никто в Чехословакии не знает, что Ярослав Гашек – георгиевский кавалер. Дружина превратилась в бригаду, потом в дивизию и, наконец, в корпус.
Пока мы воевали на фронте, в России грянула революция. Царя сбросили, Временное правительство совсем недолго продержалось. Революционный вихрь подхватил меня. Вот это размах, вот это смелость! Я осознал, что только пролетарская революция даст свободу моей угнетенной родине. Меня избран в Чехословацкий революционный комитет рабочих и солдат. Ездил в Москву, дважды слушал выступления товарища Ленина, имел долгую беседу с Яковым Свердовым. Мне, бывшему анархисту, все больше импонировали большевики. Я стал коммунистом, был принят в Российскую коммунистическую партию большевиков.
Между тем Советская Россия была вынуждена заключить мир с Тройственным союзом. Чешские легионы пошли на поводу у продажных буржуазных политиканов, прихвостней Антанты, которые решили перебросить корпус во Францию, чтобы чехи сражались на стороне империалистов. Немногие легионеры выступили против. С честью скажу – большевик Гашек был в их числе. Тогда-то впервые прозвучало словечко «предатель». Мне говорили: «Твое поведение, брат Гашек, – это прямое предательство интересов собственного народа.» А я уверен, что все было наоборот. Легионеры предали мировую революцию, которую могли принести в Чехословакию на своих штыках. Чехи превратились в белочехов, пособников Колчака. Красный чех Ярослав Гашек оказался белой вороной. Легионеры видели во мне предателя, а революционная власть подозревала во мне тайного белочеха. Не хочу вспоминать, но это преследует меня. Гоню эти воспоминания наяву, они приходят во сне.
(Гашек садится за стол, опускает голову на руки и забывается тяжелым сном. Сцена погружается в полную темноту).
Явление 5
Гашек, Сорокин, Агапов, Клебанова.
Темная сцена. Из темноты доносится звук далекой канонады, потом слышатся глухие голоса, слов разобрать нельзя, кто-то бранится. Постепенно загорается свет. Перед нами уже не трактир «У чешской короны», а комендатура Бугульмы, которая, впрочем, мало отличается от трактира. Только трактирная стойка задернута занавеской, а на ней висит хорошо узнаваемый портрет председателя Реввоенсовет Советской республики Льва Троцкого. Перед портретом задумчиво стоит Гашек в зеленом френче, перетянутом ремнями. На голове – фуражка с красной звездочкой, на боку кобура с браунингом. Из-за двери слышен голос красноармейца, который докладывает на ломаном русском языке.
Красноармеец (его не видно, слышно только голос). Комиссара, а комиссара! Внизу три сани, три люди, полно бумага. С тобой говорить хотят. Злые, ругаются! Пускать али стрелять?
Гашек. Проводи их сюда. Вот чуваш! Отличный малый, но ничего из его слов не понять. Пожалуй, я по-русски говорю гораздо лучше его.
(Входит тройка. Двое мужчин, одна женщина – Ася Клебанова, очень похожая на Ольгу Фастрову, возможно, та же самая артистка. Одета по революционной моде – кожанка, портупея с маузером. Её коллеги: Сорокин – блондин с окладистой бородкой, Агапов – мужчина с черными усами и необычайно пронзительным взглядом.)
Сорокин (очень вежливо и доброжелательно). Не откажите в любезности указать, где можно найти помощника коменданта Бугульмы товарища Ярослава Гашека?
Гашек. Он перед вами. С кем имею честь?
Сорокин. Мы – коллегия Революционного трибунала Восточного фронта. Товарищ Клебанова, товарищ Агапов и я, Сорокин, председатель коллегии.
Гашек. Очень приятно!
Сорокин. И нам тоже, товарищ Гашек. Вы преданы суду трибунала по обвинении в измене революции. Но прежде не откажите в любезности организовать нам чайку.
Гашек. С удовольствием! (достает из-под стола самовар)
Клебанова. Полагаю, следует показать обвиняемому наш мандат.
Сорокин. Извольте! (передает Гашеку бумагу)
Гашек (читает). «Дано сие Революционным Военным Советом Восточного фронта товарищам таким-то в том, что они на основе своих полномочий, имеют право производить расследования по отношению к любому человеку. Для выполнения вынесенных ими приговоров все воинские части обязаны предоставлять в их распоряжение необходимую военную силу.»
Клебанова (строго). Вы все поняли? Вы обязаны выделить команду красноармейцев для исполнения приговора над вами.
(Гашек как радушный хозяин разливает чай из самовара по кружкам)
Гашек. Сахаринчику из моих неприкосновенных запасов?
Клебанова. Спасибо, вы весьма любезны.
Сорокин. Благодарствую. Мне сказали в политотделе, что вы чешский писатель.
Гашек. Юморист.
Сорокин. Я до революции учился на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета. Имел-с некоторое прикосновение к литературе. Даже издал книжечку стихов «Восстание», которая была конфискована за контрреволюционные мысли. Теперь весьма сожалею и хочу доказать революции, что полностью исправился.
Клебанова. Я училась на Высших женских курсах. Хотела стать медиком, пока не прочитала Карла Маркса и не поняла, что больны не люди – больно капиталистическое общество. При социализме больных не будет, следовательно, врачи не нужны.
Гашек. Вот как! Почему вы пьете пустой чай, товарищ Агапов? Сахарину достаточно.
Агапов (буравя Гашека пронзительным взором). Жизнь сладка лишь для некоторых, товарищ Гашек, но и для них она может стать горькой (жадно втягивает ноздрями воздух). Табачок, судя по запаху, тоже колчаковский? Кто это вас снабжает? Как поется: «Табак заморский, правитель Омский!» Неплохо вы устроились, но мы это все прекратим. Пришло время начать допрос.
Сорокин. Совершенно верно. Товарищ Агапов, прошу!
Агапов. В штаб Восточного фронта поступила телеграмма от командира Тверского конного полка товарища Ерохимова, в которой сообщается, что вы отпустили на свободу царского полковника Макарова и подарил ему свою лошадь, чтобы он мог добраться к белым. Сознаетесь в измене?
Гашек. Лошадь подарил, измену не совершал!
Агапов. Неважно. Вы скрытый белочех, ясно как белый день. Тройка приговаривает вас к расстрелу за предательство революции.
Клебанова. Согласна.
Сорокин. Я выскажусь за революционное порицание.
Гашек. Можно узнать, в чем заключается порицание.?
Сорокин. Высшая мера революционного порицание в форме расстрела, батенька.
Гашек. Что в лоб, что по лбу! Я правильно выговариваю по-русски?
Сорокин. Совершенно правильно. Есть такая поговорка, товарищ писатель.
Гашек. Нельзя ли все-таки пригласить доносчика товарища Ерохимова. Он может пояснить свою странную телеграмму.
Агапов. Я бы поддержал последнее желание приговоренного. Ерохимов может дать дополнительные пояснения. Наверняка, здесь под крылом изменника Гашека свила гнездо целая стая белочехов. Мы их накроем!
Сорокин (вздыхает). Ну что же. Пошлите за товарищем Ерохимовым. А пока можем продолжить прерванное чаепитие.
Гашек (наливает из самовара кипяток) Прошу!
Сорокин. Прошу вас не слишком расстраиваться из-за смертного приговора, товарищ Гашек. Поймите нас как коммунист коммунистов. Необходима твердость. Это раньше я был мягкотелым эсером. Ася состояла левой эсеркой.
Клебанова. Пока не прочитала всего Маркса.
Агапов (гордо). А я родился большевиком!
Гашек (поперхнувшись чаем) Как это?
Агапов. Фигурально выражаясь. Был закален в горниле революции и никогда не колебался, только вместе с курсом партии.
(Нетвердой походкой входит или лучше сказать – вползает командир Тверского конного полка товарищ Ерохимов. Он совершенно пьян. Ерохимов подозрительно похож на учителя Мареша, возможно, тот же самый актер)
Сорокин. Товарищ Ерохимов! Что вы можете пояснить по поводу вашей телеграммы?
(Ерохимов смотрит на тройку бессмысленными глазами, силясь вспомнить, что и куда он посылал)
Ерохимов. Телеграмма? …За моей подписью?..Не помню… Отправил в пьяном виде…(валится на скамью и мгновенно засыпает)
Агапов. Погодите спать! Сначала раскройте контрреволюционный заговор белочехов!
Ерохимов. Хр-р! Хр-р!
Сорокин. Товарищ Ерохимов, вы позорите звание красного командира!
Агапов. Предлагаю приговорить этого изменника к расстрелу.
Клебанова (с брезгливой миной). Согласна!
Гашек. Хочу предупредить, что товарищ Ерохимов любим красноармейцами за храбрость. Ведь по русской пословице «пьяному море по колено», а он всегда пьян. Вы здесь не найдете ни одной живой души, которая согласилась бы стрелять в Ерохимова. Это привело бы к восстанию в полку.
Клебанова. Может, смягчим приговор? Двадцати лет принудительных работ вполне достаточно.
Сорокин. Зачем принудительные работы. Просто отстранить от командования полком.
Гашек. Если красноармейцы узнают, что их командира разжаловали, они расстреляют весь трибунал.
Сорокин. Гм! Тогда сойдемся на строгом выговоре с предупреждением, что в случае повторения подобного к нему будет применено самое строгое наказание. Ваш приговор, товарищ Гашек, отменяется. Fiat iustitia, et pereat mundus. Пусть свершится правосудие, хотя бы весь мир погиб. Ну нам пора. Собирайся, Ася. У нас еще несколько судебных заседаний.
Клебанова. Прощайте, товарищ Гашек. Вот видите, мы разобрались. Напрасно вы так близко приняли к сердцу первый приговор! В конце концов индивидуальные судьбы ничто по сравнению с величием социальных сдвигов, предсказанных Карлом Марксом, меркнут.
Гашек. Значит я не до конца избавился от старорежимных предрассудков.
Агапов. Вы собираете русские пословицы? Есть и такая пословица: «Сколько волка не корми, он в лес смотрит.» Не коситесь в сторону белочехов, товарищ Гашек. Сегодня вы узнали нас с хорошей стороны, но неизбежно придет время, когда вы узнаете нас с плохой стороны!
Гашек. Прощайте, товарищи. Прощайте, товарищ Агапов. Вы мне очень понравились своей прямотой и искренностью.
(сцена вновь погружается в темноту)
Явление 6
Гашек, Панушка.
Зажигается свет и перед нами вновь трактир «У чешской короны». Преображение достигается за счет занавески, которая на сей раз открыта. За ней трактирная стойка. Входят Гашек и Панушка. Писатель кутается в одеяло, на голове уже нет фуражки со звездочкой. Панушка в дорожном платье с этюдником в руках.
Панушка. Ярда, я уезжаю в Прагу. Вернусь только весной.
Гашек. Счастливой дороги, Ярушка. А я буду писать «Доброго вояка»
Панушка. Не слишком прилежно ты пишешь. Урывками.
Гашек (виновато, как нерадивый ученик). Ничего не могу с собой поделать.
Панушка. И никто не может. Мой приятель лесничий Бём божился, что нашел верный способ заставить тебя писать. Запер тебя в замке, оставил на столе стопку бумаги, чернила и бутылку коньяка, а сам ходил с ружьем у ворот и никого в замок не пускал. И что вышло?
Гашек (немного оживляясь). Я выпил коньяк, сложил из бумаги полсотни корабликов и выпрыгнул из окна. Но это же глупость – заставлять писателя творить, когда у него нет вдохновения.
Панушка. Художникам тоже необходимо вдохновение. Однако ни одну картину не закончить без упорного труда. Необходима дисциплина.
Гашек. Ненавижу это слово после военной службы. Наш обер-лейтенант всегда твердил: «Дисциплина, болваны, необходима. Не будь дисциплины, вы бы, как обезьяны, по деревьям лазили.» Я всегда воображал сквер на Карловой площади, где на каждом дереве сидит по одному солдату без всякой дисциплины.
Панушка. Теперь я понимаю Франту, который рвет волосы на голове из-за задержки рукописи.
Гашек. Ладно, что меня следует держать в ежовых рукавицах. Есть такая русская поговорка. Я вчера отправил письмо Шуриньке, сообщил, где скрываюсь, и просил приехать.
Панушка. Вот это поворот! Даже не знаю, как к этому отнестись.
Гашек (вздыхает). Я и сам не знаю. Написал, потом подумал, подумал и побежал забрать письмо. Но было поздно. Почту уже отправили в Прагу. Так что теперь она приедет и привезет мои вещи.
Панушка. Надеюсь, что твоя русская жена будет хорошенько приглядывать за тобой. Ну я поехал.
Гашек. Я провожу тебя.
(Гашек и Панушка уходят)
Явление 7
Инвальд, Инвальдова
В трактир «У чешской короны» входят супруги Инвальдовы и начинают украшать помещение к Рождеству.
Инвальд. Же принцезна спизи?
Инвальдова. Принцезна ешьте на встала. Она же белая кость, голубая кровь. Удивительно, как пан списователь сумел жениться на такой знатной особе. Наверное, правду говорят, что он, когда был красным комиссаром, заточил всех ее родных, весь их княжеский род, в тюрьму, а ее заставил выйти за него замуж.
Инвальд. Не верю я этим сплетням. Он такой добряк, кого он мог заточить? Наговаривают на него. А еще больше он сам о себе выдумывает. Такой уж он шутник!
Инвальдова (прислушивается). Т-с, она спускается.
Явление 8
Те же и Александра Львова.
С лестницы спускается Александра Львова (Шура), вторая жена Ярослава Гашека. Она неуловимо напоминает первую жену писателя Ярмилу Гашекову и редакторку «Сучки» Ольгу Фастрову, только не носит ни пенсне, ни лорнета. Ведущая модной колонки пани Ивонна не одобрила бы её простой наряд. Зато её лицо излучает доброту и уступчивость, которые и покорили сердце Гашека. В руках у неё балалайка.
Львова. Добри рано!
Инвальдовы (в один голос) Добри одполедно, пани принцезно!
Львова. На улице по-прежнему метёт?
Инвальд. Да, здесь горы, самое холодное место в Центральной Европе. Если разыграется метель, как сегодня, деревню может занести снегом толщиной в два человеческих роста.
Львова. Снег и мороз не страшны. В Сибири мы с Ярославичиком и не к такому морозу привыкли.
Инвальд. А что это за инструмент у вас в руках, пани принцезно. Походит на старосветскую бандуру.
Львова. Балалайка. Ярославчик просил привезти. И валенки тоже. И меховую шапку, и самовар. Сказал, что хочет в центре Европы чувствовать себя как в России.
Инвальд. Сыграете для нас, принцезно?
Львова. Рада вас потешим (играет на балайке и негромко напевает).
Ну какая это стать,
Ведра на гору таскать?
Пойду замуж я туда,
Где под окошечком вода.
Инвальд. Вы душевно играете, пани принцезно. Правда, я думал, что в России в знатных семьях учат дочерей играть на фортепиано или на клавесине.
Львова. Россия теперь страна пролетариата, а балалайка – это самый пролетарский инструмент.
(Львова прислушивается к возне наверху. Слышны звуки громкого зевания, потом раздается хриплый крик Гашека «Шуринька! Я проснулся». Львова срывается с места, хватает в охапку огромные валенки, стоящими в углу, и с валенками в одной руке и балалайкой в другой мчится вверх по лестнице на зов мужа)
Инвальдова. Пробудился важный пан!
Инвальд. Любит она его.
Инвальдова. Приглядывает за ним яко старостливая квоча.
(со второго этажа доносится капризный голос Гашека)
Гашек. Шуринька, дай мне валенки и сыграй на балалайке.
(Слышится треньканье балалайки и голос Львовой)
Львова.
Ты зачем расцвел,
Василек, во ржи?
Ты зачем пришел,
Милый мой, скажи?