Бабу Наташу я помню, родители привозили нас с сестрой Катей в Красноярск; она жила в том же домике, у нее был уже другой муж – тогда, в моем детском представлении, мой родной дед, деда Коля. Бабушка умерла в начале 80-х, с той поры в Покровке я не был много лет, хотя в Красноярск время от времени попадал. Видел в окне автобуса, по пути в аэропорт, часовню на яру, длинные лестницы к ней, речку Качу у подножия яра, в которой мой отец лет шестьдесят назад ловил пескарей, и не из удовольствия, а для прокорма…
Отец с детства занимался классической борьбой, побеждал на соревнованиях, но после травмы вынужден был уйти из спорта. Работал на комбайновом заводе, во время службы в армии (служил в Польше) занимался в театральной студии. Режиссером там была Людмила Бузина, которую позже пригласили в Тувинский драматический театр. Собирая труппу, она вспомнила о моем отце, нашла его, уговорила переехать в Кызыл. В Кызыле отец встретил мою маму, актрису того же театра. Они поженились, некоторое время работали в Минусинском театре, потом вернулись в Кызыл. Мама еще некоторое время служила актрисой, а отец устроился монтажником на строившуюся под Кызылом ТЭЦ, которая теперь обогревает Кызыл и поселок Каа-Хем…
С Тувой по рождению связана моя другая бабушка – мамина мама, Валентина Мартемьяновна. Она родилась в 1922 году в русском селе Верхне-Никольском (ныне – Бай-Хаак), знала немного тувинский язык и иногда им пользовалась.
(Кстати сказать, русские поселения в Урянхайском крае образовывали почти правильный круг: на севере Туран и Уюк, на северо-востоке деревни и заимки в районе Тоджи, на востоке Верховьё, на юге Владимировка, Кураны, на юго-западе Сосновка, Верхне-Никольское, Атамановка, на западе – торговые фактории в районе нынешнего города Шагонара и на реке Хемчик. Почти в центре этого круга в 1914 году был заложен Белоцарск.)
Точно не знаю, когда родители моей бабушки приехали в Урянхай. В 1993 году мы оказались в селе Восточное на юге Красноярского края, и мама вспомнила, как ее бабушка, баба Катя (Екатерина Михайловна Медведева), рассказывала, что в юности жила в «Востошном». По всем приметам, это было как раз то Восточное. Может, родители бабушки решили перебраться за Саяны в новые земли или муж увез…
Муж ее, мой прадед, Мартемьян Васильевич Шаталов, был из Тобольской губернии, родился в 1883 году. Он считался грамотным человеком – окончил четыре класса церковно-приходской школы.
Моя мама родилась в 1943 году в Красноярском крае, в селе Викторовск Северо-Енисейского района. Там в то время жили ее родители… До войны бабушка Валя была замужем, но потом развелась, вышла за другого – Павла Васильевича Червоненко, родом из Новосибирской области (семья была переселена из-под Полтавы во время Столыпинской реформы) – продавца, из-за травмы глаза не попавшего на фронт. Он обучил бабушку торговле, увез из Тувы на север – на золотые прииски. Бабушка много рассказывала мне о лагерях, врачах-вредителях, пленных японцах, десятками умиравших от холода и плохого питания… Да, много чего рассказывала, но почти все забылось, смешалось с прочитанным позже…
В конце 40-х годов бабушка, дед Павел и их дочери Валентина и Галина вернулись в Туву. Бабушка с дедушкой разошлись. (Позже баба Валя вышла замуж за Семена Степановича Шмелёва, уроженца Минусинска, шофера.)
Бабушка работала продавщицей в разных селах республики. Остались фотокарточки, где она за прилавком или возле магазина. Интересны надписи. Вот она показывает ткань покупателям; на стене портрет Ленина, а ниже – табличка: «Полка стахановцев шахты. Лучшие товары горняку-стахановцу». А вот стоит на крыльце. Над дверью магазина красивая, как рыцарский герб, вывеска: «Центросоюз. Раймаг Барун-Хемчикского районо».
(В конце 80-х дед Павел приезжал в Кызыл – сам он жил на юге Красноярского края, – нашел мою маму, несколько дней пожил у нас. Все вспоминал, как, уезжая с золотых приисков, обхитрил охрану: зашил золото в помпончики на шапочках дочек, так и вывез. Золото это потом очень им помогло…)
Постепенно вся семья моей бабушки собралась в Кызыле, в районе, известном под названием «Кожзавод». Этот завод был построен в 30–40-е годы, его окружили избушки, огороды. Место живописное – низина в пойме протекающего справа Енисея, с левой же стороны, у подножия крутого древнего берега Енисея, журчит речка Тонмас-Суг (название облегчили до Тамасук), быстрая, не замерзающая даже в сорокаградусный мороз. (И в такой мороз в нее ныряют крошечные птички оляпки, что-то выискивая на дне.) Правда, хозяева окрестных домов до предела ее замусорили – берег превращен в свалку, в самой речке потопленные покрышки, кузова машин, битые кирпичи, стекло.
Раньше почти каждую весну Кожзавод затапливало, по улицам ползали льдины, сносили заборы, давили кур и поросят. Затем была насыпана дамба, лед на Енисее стали подрывать, но наводнения иногда все же происходят.
На Кожзаводе моя родня построила несколько изб и однажды снялась вся вместе. Фотокарточка сохранилась.
Под большим тополем сидят прадед и прабабушка, Мартемьян и Катерина, старые, но основательные, преисполненные достоинства. Прадед с окладистой бородой, взгляд одновременно суровый и мягкий; прабабушка полная, в теплом платке, лицо умиротворенное. Большие, широкие руки у обоих лежат на коленях… Вокруг них стоят человек двадцать. Кого-то узнаю – баба Валя, ее старшая сестра Анна, моя мама, ее родная сестра Валентина, их сродные сестры и братья Галя, Маша, Володя, Ваня… Но много и незнакомых. Не знакомых мне, но по крови родных…
После окончания школы моя мама поступила в театральное училище, работала в театрах Барнаула, потом Дальнего Востока, потом в Кызыле. Осталось много фотографий со спектаклей. Маме прочили большое актерское будущее, но она, как говорится, выбрала семью, детей, ушла из театра.
Отцу, как работнику ТЭЦ, дали коттеджик рядом с самой ТЭЦ. Здесь прошли мои первые месяцы жизни, может быть, здесь бы я и вырос, но однажды во время бури произошло короткое замыкание и несколько коттеджиков сгорело. Следы того пожара встречаются мне до сих пор – в домашней библиотеке есть раздутые от воды книги, в альбомах хранятся фотографии с обгоревшими краями… Помню, через много лет после пожара мы оказались всей семьей рядом с местом, где когда-то стоял коттедж. Мама попросила отца остановить наш «москвич». Участок был до сих пор не застроен, среди полыни заметно пятно старого пожарища. Отец закурил; мы с сестрой (нам было лет по десять-двенадцать) с любопытством осматривались. Мама взяла какую-то палку, поковырялась ею в углях и вывернула ржавую гардину. «Она у нас в большой комнате висела», – вспомнила и заплакала.
После пожара родители со мной маленьким недолго пожили в избе моей бабушки и ее мужа, Семена Степановича, а потом въехали в трехкомнатную квартиру в доме на центральной улице города – улице Кочетова, рядом со сквером, метрах в трехстах от единственного в то время в Кызыле моста через Енисей.
Дом был четырехэтажный, кирпичный, в то время еще довольно свежий… Хотел написать «благоустроенный», но вспомнил титан в ванной – печку с огромной, до потолка, емкостью для воды. В банный день отец рубил возле подъезда какие-то палки на растопку (дрова хранили в подвале, в то время не разоренном, – у каждой семьи имелась клетушка для вещей, дров, картошки). Мытье было событием; мама заправляла постели свежим бельем.
В детстве квартира казалась мне огромной, таинственной. В ней была темнушка, а в отцовском кабинете – закуток, где стояли коробки и ящики, в которых мне не разрешали копаться (наверное, хранились там обгоревшие книги, остатки обстановки погибшего коттеджика). Позже стену темнушки сломали, чтоб увеличить спальню, а коробки из закутка исчезли, и там поселился дог по имени («кличка» не подходит) Сэм и по фамилии Гарс. Отец привез его из Красноярска еще щенком, но для нас с сестрой он уже тогда был большим, высоким, как лошадь. У Сэма была медаль за отличие на собачьей выставке и документ с печатью, где перечислялись его родственники из нескольких поколений.
Сэм прожил шесть с половиной лет. Рос вместе со мной и сестрой, но, как и положено собакам, повзрослел и постарел очень быстро. Из задиристого молодого пса, дерущегося на прогулках с овчарками (растаскивать их было сложно даже взрослым), срывающегося с поводка и путешествующего по городу, пугая своими размерами кызылчан, резвящегося так, что стулья летали по квартире, он стал степенным, с седоватой шерстью (а был черным, лишь на груди – белое пятно), спокойным дядькой.
На нашей Рыжульке – 412-м «москвиче» – мы всей семьей часто ездили за город, порой довольно далеко. Впятером (включая Сэма) уместиться в салоне было непросто. Мама или я садились на переднее сиденье, а Сэм растягивался на заднем, и между его лапами устраивались два человека. Часами Сэм лежал неподвижно (каждое его движение сталкивало бы людей с сиденья), лишь морду тянул к приоткрытому окну, откуда тек свежий воздух.
Запомнился такой случай. Однажды подъезд заволокло едким дымом. Мама испугалась, что это пожар, и позвонила 01. Но пока пожарные ехали, дым рассеялся. Видимо, кто-то в подвале сжег фотопленку или таблетку от грибка. Не обнаружив ничего подозрительного, пожарный постучал к нам и стал высказывать неудовольствие тем, что их потревожили, угрожал штрафом. Но тут из-за мамы высунулась огромная голова Сэма. Пожарный побледнел, извинился и спиной вперед спустился на улицу… Сэм становился невольным виновником мелких аварий – водители засматривались на него, теряли управление.
Умер он на моих глазах. Ночью вдруг страшно взвыл, задергался и обмяк. Вскрытия не делали, кое-как погрузили в «москвич», похоронили на даче… С тех пор к собакам я отношусь почти равнодушно. Никто Сэма мне не заменит…
Родители очень любят животных… Отец постоянно приносил то подраненного стрижа, то ежика, то зверька колонка, в степи бросившегося на его машину и сбитого. Колонка назвали Колей, поселили в загородке на кухне, чтоб оклемался, и при каждом приближении человека Коля испускал струю вони; в итоге, когда он стал вырываться из загородки, отец отвез его обратно в степь… Как-то во время обеда мы увидели, как с дерева (был сильный мороз) упал голубь. Отец выбежал, принес его. После того как согрелся, наклевался крупы, он был отпущен.