И оба широко раскрытыми взорами впились в чащу. Шум шагов приближался. К нему присоединился теперь хруст ломаемых ветвей и какое-то жуткое сопение.
– Это Зуб!.. Теперь он уже не даст пощады и убьёт нас сию же минуту! – прошептала девочка, и её побледневшее личико выражало теперь один неизъяснимый сплошной ужас.
Андрюша не сказал ни слова. Его грудь бурно вздымалась. Чёрные глаза сверкали. Он решил, что теперь им не миновать мести Зуба, но он хотел только одного: спасти во что бы то ни стало бедную маленькую девочку, доверчиво припавшую под его защиту. Он думал: «Зуб ударит меня своим ножом, я упаду навзничь на пещеру и прикрою собой Сибирочку, и он её не увидит. Не увидит ни за что… Таким образом она будет спасена».
Между тем шаги были уже совсем близко. Кто-то с остервенением пробивал себе путь, бешено ломая сучья и ветки по дороге. Вот они затрещали неистово, раздвинулись, и огромный бурый медведь выскочил из чащи и очутился в двух шагах от онемевших от ужаса детей.
Глава XI. Неожиданность за неожиданностью
– О! – простонала Сибирочка и закрыла лицо руками.
Медведь повернул голову, увидел детей и неожиданно поднялся на задние лапы. Оглушительный рёв вырвался из его могучего тела. Тут только дети увидели зиявшую рану в боку медведя и тянувшуюся по его следу на снегу кровавую полоску. Глаза зверя были налиты кровью, пасть широко раскрыта. Казалось, полученная рана привела в бешенство страшное чудовище, и, издавая страшное рычанье, оно готово было уже кинуться на неожиданного и беспомощного врага. В одну минуту Андрюша сообразил, что от разъярённого лесного чудовища нет спасения.
Если смерть под ножом лесного бродяги была ужасна, то вдвое ужаснее казалась она в когтях страшного медведя.
Андрюша взглянул на Сибирочку. Она была белее снега и вся трепетала, как птичка, прижавшись к нему. Если бы у мальчика было какое-нибудь оружие, он, не задумываясь ни на минуту, кинулся бы на четвероногого врага. Но увы! Оружия не было у Андрюши – значит, не было и спасения. Он крепко обнял девочку и, прислонив её головку к своей груди, старался заслонить от неё ужасного зверя.
Раненый медведь с тем же жутким рычанием и с налитыми кровью глазами двинулся вперёд. Его дыхание и хрип, выходивший из горла, теперь обдавали головы детей… Огромные лапы с острыми когтями, вылезшими из-под мохнатой шкуры, направились к ним. С диким рёвом чудовище пригнулось к земле и…
Что-то просвистело в воздухе и изо всей силы впилось в голову зверя. Дикий, оглушительный рёв прорезал тишину тайги. Обливаясь кровью, медведь с шумом рухнул навзничь, обагряя алыми пятнами снег кругом себя. На месте страшного чудовища перед изумлёнными детьми появилось что-то странное, необычайное, чего ещё не встречали ни Андрюша, ни его маленькая спутница никогда за всё время их коротенькой жизни.
Глава XII. Получеловек-полузверь с добрым сердцем
К изумлённым детям у входа в их пещерку подошло небольшого роста круглолицее существо, всё с головы до ног зашитое в звериную шкуру. На странном существе была меховая куртка, плотно обхватывающая его спину и грудь, длинные штаны, узкие, словно трубки, из того же меха, невысокие сапоги из шкуры какого-то жёлтого зверька и меховой колпак, надвинутый на самые брови, из-под которых, поблёскивая, сверкали маленькие, косо расставленные, но отнюдь не злые глазки. Плоский приплюснутый нос, толстые губы и румяные, лоснящиеся щёки – всё это так и дышало не то недоумением, не то любопытством.
Странное существо смотрело во все глаза на детей. Дети – на странное существо. Потом маленькие глазки звероподобного, благодаря его шкурам, человечка сузились. Лицо расплылось в широчайшей улыбке. Прищёлкнув языком, странное существо проговорило ломаным русским языком:
– Твоя, здравствуй! – и закивало меховым колпаком вперёд и назад, вправо и влево.
– Здравствуйте! – едва приходя в себя от изумления, произнёс Андрюша. – Это вы убили медведя? – тотчас же задал он вопрос.
– Моя убил, – опять закивал и заморгал глазами маленький человечек, – моя убил. Нымза убил. Великий шайтан помог Нымзе. Лесной хозяин пришёл на чум к Нымзе, барана взял, рыбы взял и в лес ушёл. Нымза за ним… В тайге догонял, стрелу пускал. Не долетала стрела. Другая пускал… не долетала… топором башка рубил, пополам башка… Помер лесной хозяин!
– Убит, – согласился Андрюша.
– Хорошо убит. Не встанет. Шкуру моя в город к русским понесёт. Мясо коптить на шоле будет моя и твоя угостит. Поди на чум к Нымзе, твоя у Нымзы в гостях будет!
И странное существо ободряюще похлопало по плечу Андрюшу.
– Спасибо, что в гости зовёшь… Я и эта маленькая девочка устали и голодны… Накорми нас у тебя на чуме… Ты ведь живёшь близко? – попросил он странного человечка.
– Моя близко, ошень-ошень близко живёт, в тайге живёт. Моя – остяк. Нымза – остяк, лето рыба ловит, зимой зверя бьёт. Моя давно в тайге живёт… Одна живёт… Шкуры носит продавать на русские город… Нымза – остяк, но русских любит, хоть великому шайтану и лесным духам молится. Русским Нымза первый друг. Вот убил лесного хозяина Нымза; моя – лапы себе берёт, твоя – голову отдаст, сердце и печёнку, всё самое, ух, вкусная другу отдаст Нымза!
– Спасибо тебе. Сведи нас к себе, голубчик. Девочка устала и голодна, и я тоже, – попросил Андрюша.
– Твоя сестра? – ткнул бесцеремонно остяк пальцем в Сибирочку.
– Нет. Сиротка, чужая. Помоги нам. А я тебе с медведем управиться помогу.
– Спасибо. Моя согласна. Вот бери нож. Не попорть только шкура. Гляди, как моя работать будет. – И, говоря это, остяк быстро вытащил острый нож из своего мехового сапога. Оттуда торчали ещё деревянные стрелы с медными острыми наконечниками, похожими на маленькие кинжалы. Лук болтался на спине охотника. Ружья у него не было, только кривой топорик был воткнут за поясом. Медведь лежал неподвижно с другим таким острым топориком, ловко раздвоившим ему череп.
Нымза подошёл к убитому зверю и начал с того, что вынул у него топорик из головы. Чёрная кровь брызнула из раны. Нымза бросился на колени, приник к голове медведя и с жадностью стал пить тёплую кровь.
Сибирочка с ужасом и отвращением смотрела на Нымзу. Она не встречала ещё охотников-остяков и не знала их обычаев и вкусов.
Между тем Нымза разрезал ножом под брюхом медведя его тёплую шкуру и приказал Андрюше надрезать лапы. Когда мальчик сделал это, охотник без труда снял шкуру с дымившейся ещё туши медведя. Потом своим острым топориком отрезал ему голову и четыре лапы, одну за другой. Затем изрубил тушу зверя на четыре куска и, приложив палец к губам, пронзительно свистнул.
Опять затрещали сучья и хворост, и лёгкий на этот раз шум пронёсся поблизости. Прошла ещё минута, другая, и из чащи выскочила огромная мохнатая собака, очень похожая на медведя, запряжённая в низкие розвальни-сани, в два аршина длины.
Обыкновенно у остяков бывают только маленькие, худенькие собаки – лайки. Но собака остяка была совершенно особенная, из породы больших, сильных охотничьих собак, которые только редко встречаются на далёком Севере. Увидя детей, собака вся ощетинилась было, и её кровью налитые глаза со злобою покосились на них, а огромные клыки оскалились, но Нымза произнёс какое-то слово по-остяцки, и страшный пёс тотчас же притих. Теперь он только облизывался и косился на лежавшие куски мяса на снегу.
– Лун почуял вкусное мясо… Лун кушать хочет, – сказал Нымза, снова сморщив своё плоское, приплюснутое лицо в улыбку, и похлопал собаку по её всклокоченной шерсти. Та лизнула его руку и умильно завиляла хвостом. – Моя добычу сейчас класть станет. Пускай Лун везёт на путь… Твоя помогай… – коротко ронял Нымза, обращаясь к Андрюше, и, схватив самый большой кусок медвежьей туши, положил его в сани.
Андрюша последовал его примеру. Когда последняя лапа мёртвого и разрубленного на части зверя очутилась на розвальнях, Нымза снял с себя кожаный пояс и пристегнул им куски к саням. Потом он щёлкнул языком, как-то особенно громко свистнул, и Лун, взявшись с места, двинулся в путь, волоча за собой сани в глубь тайги.
– Эк хороша! Хороша собака у Нымзы! – прищёлкнул снова языком остяк. – А сейчас моя домой идёт, и твоя тоже, и он тоже! – снова бесцеремонно тыкал пальцем Нымза то в сторону Сибирочки, то Андрюши.
Андрюша ласково кивнул ему. Он был рад какому бы то ни было отдыху и покою для себя и своей спутницы и, взяв за руку девочку, бодро зашагал вместе с нею за гостеприимным охотником к его жилищу.
Глава XIII. В чуме Нымзы. – Пиршество. – Из огня да в полымя
– Моя чум близка! – изредка ронял шедший впереди детей остяк. – Сейчас там будем.
Действительно, вскоре мелькнул просвет за деревьями, и небольшая поляна, сбегающая скатом к лесному озеру, покрытому теперь толстым льдом и запушённому снегом, представилась взорам детей. На самом берегу лесного озера стояло остроконечное остяцкое жилище, книзу широкое, кверху узкое, заканчивающееся шестом. Оно было сплетено из палок, покрытых звериными шкурами. Из небольшого отверстия вверху струился дымок. Остяк распахнул спущенную до пола шкуру какого-то зверя, и дети вошли в открывшееся им отверстие в чум. Посреди чума был устроен шол (так называют остяки очаг, род печурки); в нём тлели уголья и слабо догорал маленький синий огонёк. На земляном полу чума лежали кошмы, то есть куски войлока и шкуры оленя и дикой козы, служившие заодно и постелью, и сиденьем. Незатейливая деревянная и глиняная посуда вместе с принадлежностями охоты, кривым ножом, топором и не то копьём, не то багром, висела на стене чума. Тут же в углу лежала и рыбачья сеть, а на небольшой подставке, вроде полочки, находилась чья-то высеченная из камня, безобразная голова с огромным ртом и торчащими ушами.
Андрюша понял сразу, что это был идол, домашний божок хозяина, которому он молился, как и многие другие остяки-язычники.
– Садись, гостем Нымзы будешь, – произнёс любезно остяк и усадил обоих детей на мягкие кошмы. Потом он выскочил на минуту из чума, распряг Луна и вернулся в сопровождении собаки в жилище, с трудом таща на спине огромный кусок медвежатины.