Ермак объявил состояние полной готовности, и казаки вели себя, как обычно в военных походах: лошадь и казак рядом, охрана по внешнему контуру лагеря, дозоры, конные патрули по окрестностям. Никому ещё не удавалось застать атамана врасплох.
Люпин это почувствовал. Он осторожно, как червяк, полз по земле. Повсюду рыскали дозоры, и пару раз один проехал от Люпина так близко, что тот мог бы схватить лошадь за ногу.
«Марина ещё жива, — думал Люпин. — Она не осталась ни в одной деревне и не валялась на обочине. Так что она ещё с казаками — в мужской одежде! Хорошая, но опасная идея... Что она будет делать, когда казаки разденутся и поплывут через реку? И почему она не убегает? Можно было бы остаться в любой деревне — никто бы не заметил до тех пор, пока казаки не соберутся вечером у костров».
Одна загадкой за другой! Люпин лежал на земле, прячась за кочками, и наблюдал за лагерем. Напрасно он выискивал Марину в толчее людей и лошадей. «Как я от неё близко, — довольно подумал он. — И даже если весь мир будет состоять только из казаков, я её всё равно спасу!»
Глава четвёртая
Мушкову можно было посочувствовать: он уже десять раз проклял тот день, когда встретил Марину. Не потому, что между ними что-то изменилось, нет, это было бы причиной для радости.
Так получилось, что на сердце у Мушкова с каждым днём становилось всё тяжелее, стоило посмотреть на Марину. А ему приходилось на неё смотреть, потому что она постоянно ехала рядом. Ермак отдал её ему, она была его добычей, но впервые в жизни Мушков не мог этой добычей воспользоваться.
Только Мушков видел её красивую грудь, когда встречный ветер прижимал рубаху к телу; только он знал, как на самом деле выглядели её золотистые волосы, когда они были длинными и развевались по лицу, как шёлк; только он знал про стройные ноги в неуклюжих сапогах. Когда он думал обо этом, для него недоступном, то вздыхал и угрюмо смотрел на дорогу.
По ночам Марина клала рядом с собой кинжал, и Мушков сказал ей однажды:
— Зачем? Я всё понял и не трону тебя!
— Ты можешь и забыть про то, что понял, Иван Матвеевич.
— Клянусь тебе всеми святыми...
— Разве у казаков есть что-либо святое? — спросила она. — Ваш священник молится и обкрадывает церкви на одном дыхании. С кинжалом я сплю спокойнее, братишка.
Мушков вздохнул, долго лежал рядом с ней под пропахшим лошадиным потом покрывалом и боролся с сердцем, в котором Марина сидела уже так прочно, как казак в седле. Марина задела и его казачью честь – к счастью, никто этого не видел. В такие часы Мушков начинал проклинать Новую Опочку. Он въехал в деревню свободным человеком, а из горящих обломков выехал болваном, которым девушка управляла щелчком пальцев. Такая перемена — и всё это на глазах ни о чём не подозревающего Ермака!
Кстати, о Ермаке Тимофеевиче. Он внимательно наблюдал за крестьянским пареньком Борисом, заметил в нём большие способности и однажды сказал об этом Мушкову, шокировав его:
— Иван Матвеевич, сорванец действительно ездит верхом, как дьявол! Молодец!
— Это верно, Ермак, — ответил Мушков, думая совсем о другом.
— И соображает неплохо! — добавил Ермак.
— И смелый!
— И послушный!
«Смотря как это понимать, — подумал Мушков, но кивнул. — Лежащий по ночам между мужчиной и женщиной кинжал не похож на доказательство послушания...»
— Когда доберёмся до Строгановых, — продолжил Ермак, — и начнём собирать войско для похода в Мангазею, можно будет назначить его урядником. Как думаешь, Иван Матвеевич?
— Посмотрим, что из него получится, Ермак, — осторожно ответил Мушков. — Бывало и так, что из лебедя вырастала ворона.
— Порой Борис похож на девицу, — задумчиво произнёс Ермак. Сердце Мушкова остановилось. Он вздрогнул от ужаса.
— Девицу? Ха-ха-ха! — Мушков натянуто рассмеялся.
— Порой, я сказал! — Ермак покачал головой. — Но когда он скачет... Он ещё незрелый юноша, Иван Матвеевич. Кровь с молоком. Но через год-другой станет мужчиной, который нам нужен...
«Если чёрт поможет, то станет» — подумал Мушков. Сегодня он пребывал в философском настроении.
— Посмотрим...
Через два года ей будет восемнадцать. Что такое два года для русского человека? У кого много времени, тот может щедро им распоряжаться, как боярин со своим богатством. В этом смысле каждый казак — богач...
К счастью, такие разговоры с Ермаком случались редко. Они действовали Мушкову на нервы. Его изматывала постоянная тревога о том, что кто-нибудь узнает, кто Марина на самом деле.
— Так не пойдёт, — сказал он Марине на девятый день похода. — Иногда я должен буду дать тебе оплеуху или пнуть на виду у других. Это часть обучения.
— Не сдерживай себя, Иван Матвеевич, — спокойно ответила Марина. — Раз это надо для безопасности...
— Но я не могу! — пробормотал Мушков. — Если я ударю, то могу сломать тебе шею.
— А ты можешь не так сильно?
— Ещё не пробовал. Но в любом случае после каждого удара останутся синяки.
— Бей, раз ничего другого не остаётся, Иван Матвеевич, — сказала она и посмотрела на него бездонными голубыми глазами.
Мушков с ворчанием отошёл. «Как она меня произносит моё имя! Это ласка и оплеуха одновременно! И этот взгляд... В нём можно утонуть. Как можно выдержать целых два года?»
Он пошёл к священнику, затеял с ним спор и успокоился лишь тогда, когда выругавшись, избавился от тяжести на душе.
— Спасибо, — сказал он, собравшись уходить. — Хватит.
Священник остановил его и постучал себе по лбу.
— Здесь не хватало, Иван Матвеевич?
— Не здесь, батюшка, — прохрипел Мушков. — Глубже. Священнику этого не понять...
В лагере потрескивал в кострах огонь, излучая приятную теплоту в прохладный ночной июньский воздух, лошади фыркали и били землю копытами, а казаки, за исключением нескольких наиболее стойких, игравших в татарскую настольную игру, лежали, укрывшись накидками, и храпели...
— Почему ты не убегаешь? — неожиданно спросил Мушков Марину. Эта мысль мучила его уже несколько дней. Для этого было много возможностей. Например, вчера, когда они проезжали через городок Чугуновск и были обстреляны несколькими смельчаками. Она могла бы убежать, когда прозвучали выстрелы и Ермак поднял руку, подав сигнал к атаке, так как никто не смотрел на неё. Но нет! Она скакала, как приклеенная, за лошадью Мушкова, и ему даже показалось, что кричала вместе со всеми; от этого свирепого крика казаков кровь стыла в жилах.
— Я поставила перед собой задачу, — ответила Марина, потянув на себя накидку.
— Задачу? Ха-ха! Какую же?
— Сделать из тебя нормального человека.
— Чего ты хочешь? — удивился он. — Моей смерти? — Заскрежетал зубами Мушков. — Какой мужчина это выдержит, чёрт побери?
— В сущности, ты хороший человек, Мушков.
— Если чёрт виляет хвостом, то тоже выглядит миролюбивым.
— Надеюсь, ты не будешь вилять! — Она потянулась под накидкой, и Мушков мысленно представил, как напряглись её груди. — Ты состоишь из двух частей, которые криво склеены.
— Что же во мне кривое? — прохрипел Мушков.
— Ты этого не поймёшь...
— А ты понимаешь, да?
— Да!
Он уставился на неё, разглядел лежащий наготове под накидкой кинжал, и отвернулся.
«Я должен прогнать её, — подумал он со злостью. — Или мне действительно придётся её поколотить! Ну и ладно, побью её, и дело с концом».
Как приятно думать о том, чего никогда не сделаешь.
Ночью Мешков не мог уснуть и снова пошёл к священнику. Батюшка опять был пьян и чистил церковную утварь, которую в этом военном походе ему «дарили» собратьями. Завтра воскресенье... Прежде чем отправиться в дальнейший путь, нужно будет провести молебен.
— Уходи, Иван Матвеевич! — сказал священник и отмахнулся распятием. — Я знаю все твои ругательства! Но меня ими не проймёшь!
— Только один совет, батюшка. — Мушков стоял так покорно, что священник пожал плечами.
— Слушаю...
— Батюшка, состою ли я из двух частей, склеенных криво?
Сначала Олег Васильевич с изумлением уставился на Мушкова. Потом вспомнил, как сильно тот изменился после отъезда из деревни Благодарной. Как будто у него что-то с головой.
— Склеен-то ты хорошо, — по-отечески сказал священник. — И это самое главное.
— А что криво?
— Пока ты не стал дерьмом, на которое постоянно наступают, можешь спокойно с этим жить.
— Я не дерьмо, батюшка.
— Тогда благослови тебя Бог! — Священник отвернулся, а Иван Матвеевич, немного успокоившись, пошёл в лагерь.
Марина крепко спала. Мушков осторожно наклонился и посмотрел на неё с любовью. Через слегка приоткрытые губы виднелись белые зубы. «Какая она красивая, — подумал он, — какая нежная! Чёрт, нужно завтра её ударить, чтобы никто ни о чём не догадался».
На большой Камской дуге возле деревни Челны Люпину наконец-то удалось повидаться с дочерью. И не только повидаться, но и поговорить!
Это произошло 14 июня 1579 года, и, если бы у Люпина был календарь, он наверняка обвёл бы эту дату красным цветом, даже если бы это пришлось сделать кровью. После утомительной езды, которую он пережил, что уже было чудом, он был готов расплакаться от счастья.
Казаки расположились лагерем на берегу Камы. Ермак собрал командиров на совещание. Теперь он имел чёткое представление о Строгановых. Всё, что раньше рассказывали трое посыльных, казалось слишком фантастичным. Но теперь казаки порасспрашивали крестьян и точно знали, кто такие Строгановы. Кто на Каме и вверх по ней, в Пермской земле, не знал, кто такие Строгановы?
Царь далеко, а Строганов повсюду... Это истина, с которой можно жить, и жить хорошо. Удмурты и башкиры, населявшие эту землю, грозили Анике Строганову оружием, когда он прибыл сюда, получив от царя эту землю в подарок. Подарок сделать было легко, потому что земля царю не принадлежала. Царь овладел ей, только когда Аника появился на Каме и рассказал всем, что великий Белый Царь в далёкой Москве теперь защитит их через него, Строганова. Он начал разрабатывать землю, корчевать лес и заключать договора с жителями, которые не умели ни читать, ни писать. В договорах говорилось, что Пермская земля и всё, что лежит слева и справа от Камы, принадлежит Москве, а Строганов имеет на это все права.