И от всех наветов злых
Ненавистников моих
Становлюсь еще смелее,
Вдесятеро веселее!
Злобный ропот ваш не стих,
Но глушить мой смелый стих —
Лишь напрасная затея:
О своей пою весне я![11]
Современница и возможная соперница графини де Диа не только в стихах, но и в любви — Азалаида де Поркайраргес в единственном дошедшем до нас стихотворении вспоминает свою покровительницу — «мудрую, милую и простую донну всей Нарбонны» — знаменитую Эрменгарду, виконтессу Нарбоннскую (1143—1192), которая предводительствовала в военных сражениях, выбиралась феодалами как арбитр в земельных и прочих спорах и воспевалась поэтами.
Женщины принимали участие и в крестовых походах. Так, во второй крестовый поход отправилась вместе со своим мужем — французским королем Людовиком VII Алиенора Аквитанская. В пути она была окружена толпой молодых рыцарей, ее свита из нарядных дам переносила все тяготы жарких и пыльных переходов по пустыням и скалистым дорогам Малой Азии на пути к Иерусалиму. Хронисты отметили путевые романы Алиеноры. По возвращении из похода она развелась с мужем и вышла замуж за 17-летнего английского короля. Алиенора, не оставив после себя стихов, своей жизнью являла новый тип свободной «эмансипированной» женщины XII века. Ее придворные кружки во Франции и в Англии славились поэтами и жонглерами.
Немецкие миннезингеры («певцы любви»), более тесно связанные с народной поэзией в юго-восточной части Германской империи, выходящей на Дунай, для своих песен часто выбирали «женскую форму». Поэт Керенберг (работал между 1150 и 1170), которого считают одним из создателей ранних редакций «Песни о Нибелунгах», часто выбирал лирическим героем именно женщину. Песни Керенберга интересны для нас и своими художественными образами:
Одна поздно ночью стою на башне.
Слышу, поет рыцарь. Нет песен краше.
Поет, будто Керенберг, не смолкнет он всю ночь.
Моим будет рыцарь — или пусть уедет прочь.
Не правда ли, вспоминается Ярославна на забороле стены? — «стою на башне».
Обращения поэтов от лица женщины связаны не только с формой народных песен, но и с вполне сформировавшимся к XII веку представлением о высоком женском идеале, о радости служения возлюбленной, о любви как высшей форме жизни и бытия, о равном праве женщины любить и быть любимой, принимать служение и преданность отважных рыцарей. Когда созревает идеал, непременно находится и его выразитель. Гуманистическим философом, воспевшим и прославившим на Западе в эпоху «Слова» образованную женщину, равную подругу философа и ученого, был в XII веке Петр Абеляр.
Абеляр и Элоиза
Перефразируя слова поэта, поистине можно воскликнуть: «Нет, повести печальнее на свете, чем повесть об Абеляре и Элоизе!»
Абеляр — знаменитый французский философ и богослов, признанный церковью еретиком и затравленный своими врагами. Любовь к юной Элоизе, которая «обширностью своих научных познаний превосходила всех» — этим она была известна не только в Париже, но и «во всем королевстве»[12],— стала причиной бедствий философа (1079 — 1142). Но благодаря им и была написана его бессмертная автобиография. Влюбившись в прекрасную интеллектуалку, Абеляр поселился в доме ее дяди и начал давать ей уроки. Любовь Элоизы к прославленному профессору парижского университета вспыхнула над страницами раскрытых книг (позднее Данте в «Божественной комедии» заставил Паоло и Франческу также полюбить друг друга над книгой). Элоиза — свободная женщина, и поэтому она отговаривает Абеляра жениться на себе, хотя ждет ребенка. Элоиза готова остаться только подругой философа-богослова, предвидя, какие трудности встанут на пути супружества: ведь тогда Абеляр лишится возможности преподавать. Тайное венчание — по настоянию Абеляра, который, как оказалось, гораздо хуже представлял себе опасности реальной жизни, чем его юная подруга, подлость человеческих страстей навлекли на них несчастья. Любовники-супруги были навсегда разлучены монастырскими стенами, Абеляр оскоплен.
В своей «Истории» Абеляр доказывает, что любовь его к Элоизе не была только любовной горячкой, страстью, унижающей человека. Любовь к женщине — доказывает философ — может быть самой высокой духовной необходимостью. С этой целью он обращается к истории Христа, вспоминает проповедь Августина, когда тот призывал уважать женщин как первых учениц Христа: «Некоторые женщины стали неразлучными спутницами господа Иисуса Христа и апостолов и следовали за ними даже на проповедь... С ним шли верные женщины, обладавшие земными благами, и питали их, чтобы они не испытывали нужды ни в чем необходимом для поддержания жизни... Мария, нарицаемая Магдалиной, Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна, а также многие другие, служившие Христу всем, чем могли»[13].
В сущности, эти мысли Абеляра можно считать философским обоснованием женского равенства XII века.
К сожалению, до нас не дошли любовные стихи Абеляра, обращенные к Элоизе, о которых она вспоминает в своих письмах, стихи, которые «беспрестанно звучали у всех на устах: ведь сладость мелодий, также сочиненных Абеляром, позволяла распевать эти стихи даже необразованным людям». «А так как в большинстве этих песен,— пишет Элоиза,— воспевалась наша любовь, то и я в скором времени стала известна во многих областях и возбудила к себе зависть многих женщин... Ты нередко воспевал в стихах свою Элоизу, имя которой было у всех на устах; оно звучало на площадях и во всех домах».
До наших дней дошли копии писем Элоизы с пометками на них Петрарки, передающие восхищение поэта.
История любви Абеляра и Элоизы, как и его сочинения, письма Элоизы были сохранены для нас учениками философа, которые разнесли по всей Европе списки автобиографии и переписки разлученных любовников-супругов, затравленных церковниками. Во всяком случае, эта история, «роман их жизни», рано и навсегда вошли в культурный фонд европейского любовного ритуала, проложив дорогу Данте и Петрарке, создавшим парадные портреты своих Прекрасных Дам.
Элоиза — первый тип ученой женщины нового времени.
Мы видим, как разнообразны и богаты женские типы XII века и как трудно их уложить в прокрустово ложе «злых» и «добрых» жен из библейского поучения Соломона, которым воспользовался русский книжник Даниил Заточник.
Царица цариц Тамар
Может быть, среди женщин XII века самой удачливой и гармонической была судьба грузинской царицы Тамар (около середины 1160-х гг.— 1207). Живое воплощение женского парадного портрета: самая красивая, самая мудрая — правительница, воительница, покровительница искусствам,— она, подобно Элоизе, вдохновила поэта Шота Руставели, который посвятил ей «Витязя в тигровой шкуре». До нас дошло немало изображений Тамар па стенах грузинских церквей, но, вероятно, самым величественным является портрет царицы на стене уникального храма в пещерном комплексе Вардзиа. Историки ее царствования подробно описали се военные победы, походы, перечислили крепости и монастыри, возведенные по ее указанию. Однако нам она интересна и как Прекрасная Дама и как «добрая жена» своего времени. Впрочем, неожиданная связь Тамар с героями нашей истории показывает ее в аспекте не только «доброй жены».
После восшествия на престол Тамар по настоянию всех именитых грузинских людей за мужем для царицы послали в «русское царство, ввиду принадлежности русских племен к христианству и православию... После известного времени прибыл посланный и привез человека весьма родовитого». Это был сын убитого Андрея Боголюбского Юрий (Георгий). После смерти отца превратная судьба и враги забросили его к половцам в крепость Сурож (Судак), где он стал их предводителем. Свадьба Тамар и Юрия состоялась в 1185 году — в год похода князя Игоря.
Сложные политические расчеты, о которых уже трудно догадаться, вызвали к жизни этот брак. Они же спустя два года и привели его к концу. Юрий оказался изгнанным грузинскими князьями: «Так что можно было его пожалеть, причем он был несчастен не столько ввиду низвержения его с царского престола, сколько вследствие лишения прелестей Тамар»[14]. Чтобы оправдать такой смелый поступок — развод с мужем, Тамар произнесла: «Я не в силах выпрямить тень кривого дерева... и отряхаю пыль, которая пристала ко мне через тебя». Разведясь с Юрием, царица выслала его в Византию, с которой имела самые близкие и родственные связи (она приходилась родственницей императору Мануилу I). Судьба ее отвергнутого мужа, который, правда, делал попытки вернуться в Грузию, но потерпел неудачу, затерялась где-то в веках. И лишь одна былина «Суровец-суздалец», до сих пор вызывающая у исследователей недоумение, может быть, является отражением его судьбы: суровец — из города Сурожа, суздалец — сын князя суздальского Андрея Боголюбского[15].
Однако став женой осетинского князя Давида Сослана, Тамар уже олицетворила собой вполне идеальный образ прекрасной царицы и милосердной христианки. После ее смерти все славили Тамар: на стенах домов писали акростихом ей оды, на ножах, палках и печатях вырезали ее имя. И погонщики волов, и музыканты, игравшие на гуслях и цитре, и корабельщики, и («франки и греки» — все «писали хвалу Тамар», несомненно, одной из самых ярких личностей женской истории не только Грузии, но и Европы.
А Ярославна?
Ярославна не походит ни на один из этих типов. В чем же состоит ее загадка?
Д. С. Лихачев очень тонко подметил одну удивительную и, может быть, главную особенность «плача Ярославны». Он, по его словам, напоминает инкрустацию в тексте поэмы: «Автор «Слова» как бы цитирует плач Ярославны, приводит его в более или менее большом отрывке или сочиняет его за Ярославну, но в таких формах, которые действительно могли ей принадлежать»