После недолгого размышления я вынужден был признать справедливость этих слов.
— В заключение мне хотелось бы сказать следующее, — продолжал Артур, — с точки зрения прав человека, если богатый «тунеядец», получивший свое состояние законным путем — пусть даже он не сложил в него ни капли собственного труда, — хочет истратить это состояние на собственные нужды, не внося своей доли общественно полезного труда в обмен на приобретаемые товары, пищу и прочее, то общество не имеет никакого права препятствовать ему. Но если мы смотрим на вещи с точки зрения Божественных установлений, то все предстает в ином свете. По меркам такого стандарта такой человек, безусловно, совершает грех, если отказывается использовать во благо других силы и разум, дарованные ему Богом. Эти силы и разум не принадлежат ни обществу — и, следовательно, человек не обязан возмещать ему свои долги, — ни самому человеку, который не вправе использовать их для собственного удовольствия; нет, они принадлежат Богу и должны использоваться согласно Его воле. А нам хорошо известно, в чем состоит эта воля: «Делай добро, не ожидая воздаяния за него».
— Тем не менее, — заметил я, — «тунеядцы» часто вносят большой вклад в благотворительные фонды.
— В так называемые благотворительные, — поправил он меня. — Извини, но мне иной раз хочется назвать это неблаготворительностью. Разумеется, я не собираюсь применять этот термин ко всем и каждому. Но, как правило, если человек, пользующийся всеми благами жизни — не заработав собственным трудом абсолютно ничего, — уделяет бедным какую-то часть своих богатств или даже отдает все свое состояние, он впадает в самообман, называя это благотворительностью.
— Но, отдавая излишнее, он, быть может, отказывает себе в смиренном удовольствии накопительства?
— Охотно соглашусь, — кивнул Артур. — При условии, что, испытывая страстное влечение к накопительству, он творит благо, преодолевая эту страсть.
— Но ведь даже тратя на себя самого, — настаивал я, — типичный богач в наше время часто действует во благо других, нанимая слуг, которые в противном случае остались бы без работы, а это ведь гораздо лучше, чем поощрять бездельников, просто подавая им.
— Очень рад слышать это от тебя! — заметил Артур. — Мне не хотелось бы кончать беседу, не коснувшись двух крайних заблуждений этой точки зрения, которые столь долго оставались незамеченными, что общество принимает их за аксиому!
— Двух заблуждений? — переспросил я. — А я, признаться, и одного не вижу!
— Первое из них — это ошибка двусмысленности, то есть утверждение, что «делать добро» (то есть помогать другим) — это значит непременно делать добрые (то есть справедливые) вещи. Другое состоит в том, что если один из поступков в чем-то лучше другого, то он уже тем самым является добрым делом. Я назвал бы это ошибкой сравнения, имея в виду, что она предполагает, что то, что является сравнительно добрым, является тем самым и положительно добрым.
— Тогда в чем же состоит твой критерий добрых дел?
— В том, чтобы сделать лучше всем, — взволнованно отвечал Артур. — А пока что мы — «рабы негодные». Позволь мне проиллюстрировать два этих заблуждения. Ничто так ярко не показывает ошибочность суждения, как попытка довести его до крайности. Допустим, я вижу, как в пруду тонут двое детей. Я бросаюсь в воду, спасаю одного из малышей, а другого оставляю тонуть. Разумеется, я совершил доброе дело, спася жизнь одному из детей, верно? Но… Или возьмем другой пример. Мне встретился задиристый прохожий, я сшиб его с ног и пошел своей дорогой. Конечно, это лучше, чем если бы я набросился на него и переломал ему все ребра не так ли? Но…
— Ну, на твои «но» нет и не может быть ответа, — возразил я. — Но я имел в виду эпизоды из реальной жизни.
— Что ж, давай рассмотрим одно из таких явлений современной жизни, как Благотворительный базар. О, это интересная тема для размышления — какая часть денег, собранная на таких базарах, действительно идет на благотворительность и действительно ли они расходуются наилучшим образом. Но чтобы лучше разобраться в этой теме, необходимы классификация и анализ.
— Буду рад получить такой анализ в готовом виде, — заметил я, — он часто ставит меня в тупик.
— Что ж, постараюсь не утомлять тебя. Допустим, мы организовали Благотворительный базар в фонд какого-нибудь госпиталя. А, В и С предложили свои услуги по изготовлению и продаже сувениров на аукционе, а X, Y и Z купили их, так что вырученные деньги можно отправлять в госпиталь.
Существует два вида таких базаров: на одном из них товары и сувениры продаются в основном по рыночной стоимости, а на другом устанавливаются карнавальные цены. Давай рассмотрим их по отдельности.
Во-первых — «рыночные цены». В данном случае А, В и С находятся точно в таком же положении, как и обычные торговцы; единственное отличие состоит в том, что они передают всю свою выручку госпиталю. Практически это означает, что они отдают госпиталю свой квалифицированный труд. Вот это, по-моему, и есть настоящая благотворительность. Лучшего я просто не представляю. Но X, Y и Z тоже находятся в таком же положении, как и простые покупатели на рынке. Поэтому говорить о благотворительности применительно к ним — это полнейший абсурд. И тем не менее они-то и считаются благотворителями.
Во-вторых — «карнавальные цены». Я хотел бы предложить простейший план, позволяющий разделить сумму на две части. Это «рыночная цена» и прибавочная стоимость. «Рыночная цена» такая же, как и в первом случае, а вот прибавочную давай рассмотрим повнимательнее. Итак, А, В и С не заработали ее, поэтому с этого момента мы не можем считать их благотворителями; это просто подарок X, Y и Z госпиталю. И подарок, на мой взгляд, далеко не самый удачный; куда лучше если уж покупать, то покупать, а если просто давать — то давать. В таком случае переплетаются два разных мотива. Если бы они просто дали деньги, это было бы настоящей благотворительностью, а поскольку их мотивы двояки, то получается всего лишь полублаготворительность. «Змея поймала свой собственный хвост». Вот почему я с крайним отвращением отношусь к подобного рода «благотворительности»! — Последние слова Артур произнес с особым пафосом, безжалостно сбив своей тростью головку у высоченного чертополоха, позади которого, как я успел заметить, стояли Сильвия и Бруно. Я попытался схватить его за руку, но было уже поздно. Задел он их или нет, этого я не знал; во всяком случае, они не придали этому ни малейшего значения и, весело улыбнувшись, поклонились мне. Я сразу понял, что видеть их могу только я; Артура феерическое состояние пока что не коснулось.
— Что ты его защищаешь? — удивился Артур. — Это же не Председатель Благотворительного базара? Ах, как жаль, что это не он! — свирепо добавил он.
— Знаете что, трость просвистела рядом с моей головой! — сказал Бруно. (Дети уже успели подбежать ко мне и схватить меня за руки.) — Вот здесь, возле самого подбородка. Как мне повезло, что я — не чертополох!
— Мы, кажется, уклонились от темы! — заметил Артур. — Боюсь, я совсем заговорил тебя и истощил твое бедное терпение. Мне скоро пора возвращаться. Послушай на прощанье несколько строк:
Вот деньги сразу за троих;
Плачу сверх уговора их:
Незримо для очей своих
Ты перевез друзей моих.
Я невольно кивнул.
— Впрочем, по упорству и желанию стоять на своем, — засмеялся Артур, — «с тобой могут сравниться немногие, а превзойти не сможет никто!» — И мы быстро зашагали обратно.
Подойдя к тропинке, спускающейся к берегу, я заметил одинокую фигуру, медленно бредущую вдоль кромки воды. Она была далеко и двигалась спиной к нам, но я безошибочно узнал в ней леди Мюриэл. Артур не заметил ее, потому что смотрел в противоположную сторону, на приближавшуюся грозовую тучу. Я подумал, что неплохо бы найти какой-нибудь благовидный предлог, чтобы отправить его одного догонять ее.
Случай представился почти сразу же.
— Я порядком устал, — заявил Артур. — Думаю, дальше нам идти незачем. Я, пожалуй, лучше сверну вон там.
Я пошел было за ним, но затем, дойдя до развилки, сказал как можно более невинным тоном:
— Нет, на дорогу возвращаться не стоит. Там слишком душно и пыльно. А вот по этой тропинке, спускающейся к берегу, будет ближе и короче. А заодно и проветришься на морском ветерке.
— Да, пожалуй, — начал было Артур, но, когда мы подошли поближе и он заметил леди Мюриэл, он сразу же остановился. — Нет, это слишком большой крюк. Да холодно что-то… — Он стоял на развилке, не решаясь, по какой же дороге ему идти — меланхолический символ крайней бесцельности бытия!
Трудно сказать, сколь долго могла бы продолжаться эта умилительная сцена, если бы не вмешательство внешних сил. В этот момент Сильвия с решимостью, достойной самого Наполеона, взяла нить событий в свои руки.
— Ступай и приведи ее, видишь? — обратилась она к Бруно. — А я провожу его! — С этими словами она схватилась за трость, которую держал в руке Артур, и мягко, но настойчиво потянула его по тропинке.
Бедняга никак не мог понять, чья это воля, помимо его собственной, подействовала на его трость, и, как видно, подумал, что та приняла горизонтальное положение просто потому, что он как бы указывает ей.
— А вон там, у кустов, — случайно не ятрышник? — спросил он. — Так и быть, решено. Пойду наберу букетик…
Тем временем Бруно со всех ног побежал к леди Мюриэл и, прыгая и крича во все горло (благо его никто, кроме нас с Сильвией, не слышал), попытался — словно это была какая-нибудь непослушная овца — повернуть ее лицом к нам и заставить ее поднять глаза и поглядеть в нашу сторону.
Победа была за нами! Убедившись, что влюбленные, бредущие навстречу друг другу, непременно встретятся через минуту-другую, я повернулся и пошел прочь, надеясь, что Сильвия и Бруно последуют моему примеру. Я чувствовал, что сейчас Артуру и его доброму ангелу лишние зрители совершенно ни к чему.