Я привел еще мягкий пример.
«Золото, – говорит Христофор Колумб в письме к Фердинанду после четвертого путешествия, – золото – прекрасная вещь. Из золота образуются сокровища. Из золота делают все, что угодно, в этом мире. С помощью золота можно провести душу в рай». Да! Золото было нужно, и золото стало в 1300 году новым богом. Церковь превратила его в мертвую материю, в кресты, хранилища, кубки. Гранды употребляли золото на украшения и роскошь. Не было больше просто золота. Уже Ричард Львиное Сердце хотел продать Лондон, но ни у кого не было золота. С бешеной алчностью бросились на поиски золота: Раймонду Луллию, Никола Фламелю, Гельмонту, кажется, удавалось уже делать золото, но секрет всегда разлетался.
Народу нужно было золото какой бы то ни было ценой. Князь земли владел им, хранил его и давал его, но за это нужно было отдавать ему душу. Да, это был роковой предмет. Но у жида было золото! Жид, это нечистое животное, стоявшее в связи с дьяволом, знал, где золото. И на еврея бросались, жгли его, грабили, но и его золота не хватало. Ничто не помогало, приходилось отдаваться дьяволу.
И золото стало настоящим антихристом, Сатана превратился в золото, сделал церковь продажной блудницей, правительство шайкой фальшивомонетчиков, судей – негодяями, священников – бесстыдными лихоимцами, чистейшую женщину – распутницей, а истиннейшее убеждение – низкой клеветой.
Тамплиеры имели золото, и их уничтожали, церковь имела золото – и ее поработили, еврей имел золото – и его жгли.
Дворяне, доведенные до отчаяния скверным качеством монеты, бросаются на мужика, отнимают у него все и, если у него больше ничего нет, ставят его на раскаленные уголья. Конечно, мужик зарыл золото, он только не хочет выдать его.
И народ, доведенный отчаянием до безумия, восстает с ужасающим зверством, чинит неслыханные ужасы и снова падает, повергнутый на землю.
Уже во времена Людовика Святого толпы мужиков бродят по всей Франции, грабя и убивая. Они режут священников, оскверняют св. дары – опять то же самое! пока их не разгоняют и не уничтожают «quasi canes rabidi passim detruncati»[29], говорит Нанжи со злобной удовлетворенностью.
В следующем поколении вновь страшное мужицкое восстание. Опять оно подавлено и мужики, после ужасающих пыток, повешены: illic viginti, illic triginti secundum plus et minus suspendens in patibulis et arboribus…[30]
Самые тяжкие и самые яростные восстания повторились в Лангедоке в 1381 году. Крестьяне набросились на знатных и священников. Они немало позабавились с ними. Приэр де ла Брюйер, предводитель шайки, приказывал отрезать им пальцы, сдирать кожу с тонзуры и сжигать их потом a petit feu[31]. Дело обстояло очень плохо: L'on craignait que toute la gentilesse ne perit[32], говорит Фруассар. Крестьяне расплачивались за века страданий, за побои и голод, за кровопийство знати.
Опять восстание подавили с ужасным зверством; знать была более утончена в применении пыток, чем крестьяне.
Крестьянин должен был предаться дьяволу. Он один питал к нему сострадание, он один давал ему несколько часов счастья, ибо он один давал ему возможность отомстить знати, для которой крестьянин вовсе не был человеком.
Многочисленны были муки, которыми дворянин помогал крестьянину здесь, на земле, искупить часть его грехов.
Знаменитый Гуго Гиз ввел в моду потчевать крестьян пинками и заставлять их лаять по-собачьи.
Другим традиционным развлечением было бросить крестьянина в кадь, в которой обычно ставили тесто, перевернуть кадь, притащить его жену и изнасиловать ее тут же на кади. А если еще попадался ребенок, тогда удовольствие достигало полного размера. Привязывали дитя короткой веревкой к ноге кошки. Чем больше дитя кричало, тем бешенее становилась кошка. И вот картина: мужик вылезает из бочки, совсем белый от муки, выглядя как самый смешной в мире клоун, жена его плачет и дрожит всем телом, дитя залито кровью, изодрано бешеной кошкой. Jus primae noctis[33] было тоже хорошим изобретением, чтобы рассеивать скуку знати.
Правда, в смысле половых наслаждений знать была в достаточной степени утомлена, но божественное зрелище – видеть отчаяние рогатого мужа! А если он противился, Боже, как забавны были его крики, когда ему задавали трепку. И если он и тогда не успокаивался, то его вешали.
Таковы были три главных увеселения знати. При первом смеялись, при втором – смеялись до слез, при третьем – при гримасах повешенного – прямо-таки лопались от радости. И при таких-то обстоятельствах народ должен был быть богобоязненным! И вот пришло время, когда казалось, что все человечество сошло с ума. От чумы, разразившейся в 1347 г. и продолжавшейся 16 месяцев, вымерла добрая четверть населения Европы. За чумой пришел голод, люди ели нечисть и собак, «chair et trippes»[34]. После этого – опять эпидемия и опять голод. Все люди бродят с места на место, никто не работает, все в безумном отчаянии ожидают смерти. «Faisons, – так кричали сельские жители, – aux bois aves les betes fauves. Adieu les femmes et les enfants! Faisons le pis que nous pourrons. Remettons nous en la main du Diable»[35]. Восемьсот тысяч безумных флагеллантов странствуют по всей Франции, весь народ заражен эпилептической чумой и начинает плясать и перед лицом вер ной смерти впадает в оргиастический бред, сметающий все преграды.
Сумасшедший народ управляется сумасшедшими королями.
Во Франции – жалкий идиот Карл VI, потерявший последние остатки разума на диких оргиях авиньонского папского двора. В Богемии – император Вацлав, которого никто никогда не видел трезвым, бешеный безумец, перед кем никто не был уверен за свою жизнь. В Португалии – мрачный маньяк дон Педро, сошедший с ума от тоски по своей покойной супруге. Папа Бенедикт XIII низложен, и римляне неистовствуют против его заместителя Бонифация.
Пренебрегают всеми небесными радостями и не забывают в экстатических оргиях страшного отчаяния сердца. «Rien ne niest plus, plus ne niest rien!»[36]. Эти отчаянные слова вдовы убитого герцога Орлеанского кажутся эпиграфом всего столетия. Нет больше короля – и, что еще хуже – нет больше папы. Пьер О'Бэ читает в Париже собравшемуся народу королевское послание, что отныне не должно повиноваться ни римскому папе, ни авиньонскому; папских послов влекут по улицам в папских тиарах, и какой-то знатный монах кричит к величайшему увеселению народа, «quod anum sordidissimae omasariae osculari mallet quam os Petri»[37].
Магия попадает в невероятный почет; Сатана становится популярным и всякие волшебные искусства пользуются большим успехом. Во дворце короля собираются колдуны всех стран и заклинают бесов, которыми одержим король; на колоссальнейших сковородах сжигают редкие травы, принесенные в Европу цыганами; бедный король забавляется волшебной книгой Смарагд; толкут жемчуг и дают магам драгоценную пыль, чтобы они могли подчинить бесов; весь народ, даже клир, принимают участие в этих заклинаниях. Никола Фламель строит гигантскую лабораторию, чтобы добыть золото; посреди Парижа, совсем рядом с Церковью Сен-Жак составительница ядов делает прекрасные дела, продавая свои изделия герцогам, а в это время народ исполняет на всех вершинах распутные пляски в честь князя тьмы.
Сатаны больше не боятся, его любят. Даже в одеянии подражают ему. Женщина носит рога на голове, бесстыдно обнажает груди и сладострастно выставляет живот. Платье мужчины становится узким, как трико и расшивается волшебными знаками. Обувь кончается острым когтем, а половые органы помещены в особый мешочек, чтобы быть на виду.
Стулья дам походят на церковную мебель, кровати – на исповедальню, а ткани, в которые они одеваются – на драгоценную парчу священнических риз. Время пришло. Вмиг мощно расцветает секта дьяволопоклонников, из Франции она распространяется по целому миру, растет и растет безостановочно. Не стало такой деревни, где не было бы верной и преданной общины Сатаны, совершавшей бесчисленные преступления, а по ночам праздновавшей распутные оргии в честь Дьявола.
Часть втораяКульт синагоги сатаны
С грустной покорностью катары признавали, что материя – зло, что все, происходящее через развитие, все, существующее рождением и продолжением рода – удел князя тьмы.
Народ вполне разделял эту концепцию. Ведь церковь сама же, в своей ненависти к природе и инстинкту, сатанизировала мир; а в тех хитроумных измышлениях, которыми церковь старалась спасти нравственную свободу, народ ничего не понимал. Для народа все теории о зле были простым отрицанием, все софистические измышления о грехе и побуждении ко греху – совершенно чуждыми; все это было нечто замкнутое, над чем несколько отцов церкви утруждали свой мозг. Для народа, как вообще для всей христианской реальности, существовал вполне определенный дуализм между мирским и небесным. Одно было зло, другое – добро. И стало ли зло злом только постепенно или же существовало изначально, как вторая бесконечность, до этого никому не было дела. Средние века ничего не знают о Боге; Он и на картинах появляется рядом с Сыном только с XIII века, а Сына народ отдал богословам; все средневековье знает только одну религию, один страх и одну надежду – Сатану.
Злые демоны окружают со всех сторон человека, «как будто кто в море нырнул и окружен со всех сторон, снизу и сверху водой». Иногда они обступают его «плотным сводом, так что между ними нет даже отверстия для воздуха». «Количество бесов так же велико, как и число атомов солнца; в каждой складке жизни сидит демон. Ни в какое время и ни в каком месте человек не обезопасен от них».