Прочистить горло, наверно, пыталась. Точно от спазма. Но голос срывался.
Воды ей надо. Но не дам, решила я.
Наконец она выговорила:
— Я радовалась. Я так радовалась. Целый день торжествовала. Водку пила. Напилась, стала Валерке звонить, хотела его соблазнить — трахнуть меня приглашала. Но он не пришел. Жены боится. Говорит шепотом: она скоро уедет — мать навещать. Звони через неделю. Скотина… кому он нужен — через неделю-то? Я не столько потрахаться хотела, сколько похвастаться. Рассказать кому-то надо было… про все. Как судьба за меня отомстила. Пришлось еще водки выпить. Заснула на полу. Утром просыпаюсь. Как вспомнила, так выть стала. Как представила, что они там сейчас с Саньком делают… И что еще дальше будут делать. Какая же я кретинка, думаю. Чему я радуюсь, идиотка безмозглая? Да пусть бы он даже с этой Шуркой, с подлюкой сволочной жил… Мучительно, но все же знаешь, что он где-то есть. Что можно его увидеть когда-нибудь. Потрогать даже, может быть. На улыбку эту его странную, хоть издалека, поглядеть. И шанс всегда был бы — пусть теоретически — отбить его назад. Бывает же, разве нет? Нет, ты мне скажи: бывает? Бывает?
Вижу, она ответа от меня ждет. Это, оказывается, не риторический вопрос.
Я пожала плечами. Не буду отвечать!
И тут еще пуще дела пошли. Нинка вообще как будто дар членораздельной речи стала терять. Начинала вроде бы фразу:
— Я бы… — говорит. И замолкает. Пытается что-то сказать, но не может. Слова застревают. Еще одну попытку делает:
— Я бы…
И как будто задыхается. Хрипит. Сипит. Я на нее не смотрю. Мне невыносимо на нее смотреть.
И в третий раз:
— Я бы…
И тут… Как будто кто-то сидел у нее внутри и наружу рвался, и вот вырвался.
Вырвался и пошел крушить. Пошел Нинку колошматить.
Она трясется вся и плачет, плачет.
И вымолвить еще что-то пытается. Вроде: «Да я бы его, я бы его… все равно даже если бы он… меня не…»
Но, может, мне и показалось, было неразборчиво. Трясется и рыдает. В голос уже теперь. Совсем контроль над собой утратила.
Слезы текут — в три реки, или как там это называется. Слыхать я про такое слыхала, но до сих пор не видела… И как, она думает, это выдержать возможно? Это… выше сил человеческих! Как это вообще вы-дер-жать?
Отвернулась я к стенке. Руки сцепила, так, что больно стало. Боль помогает. Держусь. Хотя изнутри уже тоже… разрывает на части, на куски… Проглотила я то, что там, в горле, застряло… Говорю:
— А вообще-то, если подумать, не такой уж он красавец, наш Санёк-то… Лицо такое… обыкновенное. И старый он уже для нас… Чего мы только в нем нашли? Помешательство какое-то… Ну я, понятно. Неврозы. Последствия похищения. Рустам. Который то ли приснился, то ли что. Ливанский, Стокгольмский и прочие синдромы. Гипнотическое лечение. Таблетки эти синие — да ты знаешь, не в себе я. Но ты-то? Здоровая девушка, кровь с молоком. Ты-то чего в него втюрилась?
Я добилась-таки ожидаемого эффекта. Нинка замолчала. Всхлипнула еще пару раз. Потом говорит срывающимся голосом:
— Что ты такое несешь? Да он лучше всех. Он вообще нереальный, понимаешь ты или нет? Если ты такое говоришь, если ты такое… то ты…
Ну и вдруг опять на слезы срывается. Так я и не узнала, что я тогда, если такое говорю.
Ну думаю, что же тебе еще такого сказать? Ничего не придумала лучше, как спросить:
— Ты такого Сусликова знаешь?
И удивительное дело: рыдания вдруг прекратились.
Странно она на этот вопрос среагировала:
— С-су-сликова? (Пауза.) Сусликова… знаю. Кажется.
И не плачет больше. И у меня тоже отлегло как-то. От удивления, наверно. Откуда Нинка может знать заместителя Председателя?
— Он, Сусликов этот, у нас два дня назад в гостях был.
— О-о! — говорит Нинка. Типа: слов нет.
— Да, — говорю, — они с Фазером старые приятели.
Тут она вообще будто поперхнулась. Молчит и смотрит круглыми глазами. Потом все-таки нашла силы сказать:
— Ну, это, положим, ты врешь. Никак такого быть не может. Заместитель Председателя — в гостях в диссидентском доме. Ха-ха. За дурочку меня опять держишь?
Я пожала плечами. И — грешна — не удержалась. Трудно было удержаться. Говорю этак ноншалантно, небрежно:
— Да, кстати, он ко мне сватается. Сусликов этот.
Тут Нинка прыснула. Вот, думаю, работает моя терапия. Только что рыдала неутешно. И вот уже смеется человек.
Она отдышалась и говорит:
— Нет, с тобой, подруга, точно не соскучишься. Сусликов, представь себе, женат. Давно и прочно. Прочно-прочно.
По тому, как она это сказала, я начала кое о чем догадываться… Такая очень женская, особая интонация звучала в этом «прочно-прочно»…
— Да он и не скрывал, — говорю. — Рассказывал, что жена больна очень. Секса нет никакого. И вот он мне предложил… Сам сказал: неприличное предложение делаю. Любовницей его стать. Постоянной. В общем, гражданской женой. Сказал: все об этом знать будут. Даже от Фазера отстанут. Как от почти тестя заместителя.
Нинка губы выгнула и говорит с издевательской интонацией, иронизирует, стало быть:
— Ну и что ты? Согласилась быть любовницей Сусликова? Саша Мюнгхаузова.
И засмеялась. Смешно ей.
— Я вот думаю. Может, спасти отца и его науку, а? — сказала я. — Но, с другой стороны, нет, не смогу я. Страшный этот Сусликов, как тысяча чертей. Плешивый… Плешивость вообще-то разная бывает. Но у этого… просто омерзительно! Эти клочья волос там и сям. А под ними кожа красная проглядывает. С прыщиками какими-то… И потом, ты знаешь, он у нас дома ботинки снял, тапочки надел… Так от его ног так воняло!. Я думала, меня стошнит. Потом проветривала, проветривала… И все никак. Мне кажется, до сих пор еще запах… чувствуется… Ты как? Не чуешь? Нет? Ну, может, это мне уже кажется… Должно было вроде бы уже выветриться… Ну как я с таким смогу? Нет уж, не выйдет. Не получится. Пропадай, наука России.
Тут Нинка покраснела. Говорит:
— Если ты не врешь все-таки… То преувеличиваешь сильно… Не такой уж он страшный. Я его знаю… немножко…
Пора, решила я. Нанесу прямой удар.
— Ты давно с ним спала в последний раз? — спросила я, как о чем-то не очень важном и достаточно очевидном.
Нинка еще сильнее покраснела.
— В первый и последний — семь лет назад. Он еще не был никаким заместителем. Где-то в Академии работал.
— Вот теперь ты врешь, Нина! Прекрасно ты знала, где он на самом деле работает! Тогда же он тебя и завербовал, не так ли?
Нина молчала. Насупившись, смотрела в сторону. А мне хотелось крикнуть: отрицай, дура! Изо всех сил отрицай! Нельзя в этом признаваться. Нельзя!
Но так как она молчала, мне ничего не оставалось, как нанести следующий удар.
— А на меня давно стучишь?
Ну, понятно, слезные каналы у нее теперь уже открыты были, сразу заревела опять. И забормотала бессвязно.
— Ты не представляешь… как с ними… я всегда старалась… вреда тебе как можно меньше… даже когда ты меня злила, я никогда… наоборот… но не это сейчас важно…
Я насторожилась.
— А что важно, Нина? Объясни.
И тут она меня опять удивила. Выпрыгнула из кресла, рухнула передо мной на колени… Заплаканное лицо подняла, схватила меня за руки. Я попыталась руки вырвать… Куда там… Держит железной хваткой.
— Понимаешь, он… меня заставил… у него на меня материал… гашишем, дура, побаловалась всего пару раз… Один у меня был… я думала, дурак… а он провокатор оказался.
— Ничего не понимаю, — строго сказала я, пытаясь потихоньку руки освободить, — кто заставил? У кого материал? И кто дурак, а кто провокатор?
— Парень у меня был… провокатор оказался, вербовщик… А заставил меня Сусликов.
— Заставил что, Нина?
— Заставил меня привести к тебе Сашу.
— Вот это да! Вот до такого я додуматься никак не могла! Погоди, погоди-ка… что-то даже не верится… Ты же влюблена в Санька была, глаз от него оторвать не могла… Я же видела. Мне еще жалко тебя стало. И Саше, кстати, тоже. Он очень переживал. Неужели ты это — играла? Но если так, то поздравляю: во МХАТ пора. В любой из трех взять должны…
— Да нет, нет! Какая там игра! Я же думала: у нас с ним такая любовь! Что он на тебя смотреть не будет… Ну, ладно, даже если посмотрит… Но не обязательно же сразу вот так… Я думала, после того, что у нас с ним только что было, я в безопасности. Поэтому, решила, Сусликову доложу: задание выполнено. Но Ганкину там не понравилось… Не удалось ему там укрепиться. В семью внедриться.
— Ах, вот как? Ганкин должен был к нам в семью внедряться?
— Я так думала. Но оказалось… Оказалось, это какая-то сложная, двойная комбинация… Ох, как я ненавижу эти их игры, да и их самих! Глаза бы повыцарапала… Знаешь, что я сделала? Написала письмо Сусликову, уроду этому. Ты правильно говоришь, что он урод… Написала, чтобы немедленно и навсегда оставили меня в покое. Пусть хоть сажают, хоть расстреливают. Мне уже все равно!
Ну, и опять в рев пошла.
Ладно. Взяла я тогда и тоже рядом с ней на ковер опустилась. И обняла ее. Она обалдела от этого. Да я и сама себе удивлялась. Почему-то не было у меня на нее злости, как это ни странно. Слаб же человек. Как ему справиться с Махиной? Бог пусть судит, если он есть, конечно. Ну и второе. Еще и потому я ее прощаю, что она оказалась… лучше, чем я всегда о ней думала. И прежде всего зачтется ей, что она так Сашеньку любит.
Ну, тут, стыдно признаваться, всплакнули мы с ней уже на пару. Это было — как после грозы разрядка. Как будто камень, на грудь давивший, вдруг исчез. И стала она меня целовать так страстно, что я даже испугалась. А потом ничего, втянулась. Не знаю, как у Нинки, по-моему, она тоже не по этому делу, но у меня уж точно никакой склонности к лесбийской любви нет. Но, видно, мы обе так перенервничали, в таком стрессе и раздрае были… Как-то так вышло, само собой… Оказались в постели… Но ничего такого, буквального. Никаких оргазмов не достигли. Но целовались самозабвенно. Гладили друг друга как сумасшедшие. Да мы и были сумасшедшие. Она шептала страстно, яростно: «Саша, Сашенька». Я сопротивлялась безумию. Но недолго. Не выдерживала и тоже эхом… шептала. То же самое имя. И это не мое имя было. Нет, не мое. И Нина не меня звала. А один раз я даже вскрикнула: «Са-аша!» Вдруг, вырвалось, сама не знаю, как это получилось. В общем, получилось, мы обе любовью занимались — с ним…