т много пользы твоему народу, да будет над ним милость Неба! В нашей земле Артай был лучшим оружейником, а твоему могучему войску нужно много мечей и стрел.
Шаньюй сдвинул брови и повернулся к Ильменгиру, который уже поднялся на холм:
— Почему в число трехсот попали мастера? Кто отбирал рабов?
— Их отбирал твой Карающий меч,[20] Ирнак, шаньюй. Но он, конечно, не знал, что этот раб — оружейник.
Шаньюй задумался, потом сказал, обращаясь к Артаю:
— Вас, динлинов, китайцы называют гуйфанами, демонами. Ты, наверное, и есть злой дух, раз тебе так везет. Могу ли я верить, что ты вновь не направишь свой меч против хунну, если я оставлю тебя в живых?
— Клянусь Солнцем и тенями моих предков, — негромко сказал Артай. — Я буду твоим верным воином и пойду за тобой в любую страну, только…
— Что только?
— Только не в землю динлинов, великий хан, — глядя в лицо владыки, закончил Артай. — Тогда я стану твоим врагом.
Шаньюй и советник переглянулись. Потом Ильменгир сказал Артаю:
— Великий хан видит, что в сердце твоем нет лукавства. Значит, ему нечего опасаться и предательства… Скажи, ты можешь наладить в Орде оружейные кузницы?
Артай покачал головой:
— В степи нет железного камня и нет деревьев, угли которого способны его расплавить. А возить их сюда из моей страны далеко и трудно.
— При этих словах в глазах шаньюя промелькнула какая-то мысль, но он сказал только:
— Зачисли его в латную конницу, гудухэу. Я прощаю его.
Артай низко поклонился, а мальчик-слуга поцеловал песок возле шаньюева коня.
Глава 3
Походный шелковый шатер императора казался издали огнисто-голубым фонариком. Но чем ближе подъезжал всадник, тем внушительнее становились размеры шатра. Скоро уже можно было разглядеть диковинные узоры его сводов и императорский герб на белом полотнище знамени у входа.
Всадника то и дело останавливали дозорные. Он нетерпеливо совал им в руки золотую пластинку с изображением крылатого дракона и снова пришпоривал коня. Всадника раздражали эти новые порядки, введенные императором в армии. Ведь любой солдат знает в лицо князя Ли Гуан-ли, начальника военного совета, и тем не менее у него спрашивают пропуск.
Князь был очень недоволен, что император сам приехал на границу. Что это, недоверие? Или, может быть, Сын Неба больше его смыслит в войне? Но для этого ему нужно провести в походном седле столько лет, сколько провел Ли Гуан-ли, то есть ровно полжизни.
Возле шатра князь увидел знакомую коляску, покрытую киноварным лаком и расписанную желтыми фениксами. Значит император был на месте.
Бросив поводья подбежавшему воину, князь снял запыленные сафьяновые туфли и вошел в шатер. Он был одним из немногих приближенных, кому разрешалось входить к Тянь-цзы без доклада.
Император возлежал на ковровых подушках, подперев голову ладонями. Рядом с ним с развернутым пергаментным свитком сидел придворный историк Сыма Цянь.
Князь прижал руки к груди, приветствуя повелителя 'Вселенной. Император покосился на него и сделал знак подождать. Потом он снова повернулся к историку:
— Продолжай. Мы слушаем.
— «…Самая лучшая война, — стал читать Сыма Цянь, — разбить замыслы противника; на следующем месте — разбить его союзы; на следующем месте — разбить его войско. (Император согласно кивал, сощурив узкие глаза с прямыми длинными ресницами.) Самое худшее — осаждать пограничные крепости. По правилам военного искусства такая осада должна проводиться, лишь будучи неизбежной. Подготовка больших щитов, осадных колесниц, доставка снаряжения требует три месяца. Однако полководец, будучи не в состоянии преодолеть свое нетерпение, посылает своих солдат на приступ, словно муравьев. При этом одна треть офицеров и солдат оказывается убитой, а крепость не взятой. Таковы гибельные последствия осады…»
Князь давно понял, что историк читает императору трактат о военном искусстве, написанный знаменитым полководцем Суньцзы примерно шестьсот лет назад.
«Какие крепости у хунну? — все более раздражаясь, думал военачальник. — И чему сейчас могут научить нас эти пожелтевшие свитки?»
Он решительно встал и с поклоном, стараясь придать своему голосу мягкость и раболепие, произнес:
— О великий и ослепительный! Прости твоего неразумного слугу, что он осмеливается прервать ваши занятия. Но я привез вести, которые жгут мне сердце и которые я должен передать немедленно.
— Что это за вести? — недовольно спросил император, приподнимаясь на локте.
— Твой посол оскорблен вонючей степной собакой, вождем хунну, и сослан на Северное море.
— Что-о? — император вскочил, словно облитый кипятком. — Он дерзнул поднять руку на моего посла?!
— Да, неподражаемый! В крепость Май[21], откуда я сейчас приехал, вернулся один из слуг Го Ги. Он привез письмо сына ехидны и дикой свиньи. Слуга рассказал мне, что твоего посла заставили войти в шатер хана без бунчука и с раскрашенным лицом.
При этих словах лицо императора покрылось пятнами, но он сдержал себя:
— Прочти письмо.
Ли Гуан-ли протянул императору неровно обрезанный кусок замши:
— Прости, божественный, но я не могу повторить вслух то, что здесь написано. Скорее я проглочу язык.
— Читай, мы повелеваем!
Князь опустил глаза й, запинаясь, начал читать:
— «На Юге правит великий Хань, на Севере царствует сильный шаньюй. Шаньюй есть гордый Сын Солнца и Луны, который не обращает внимания на мелкие придворные обряды.
Я ныне желаю растворить пограничные проходы в царство Хань и взять дочь из твоего Дома в супруги себе с тем, чтобы Дом Хань — на основании прежнего договора — ежегодно доставлял мне десять даней лучшего вина, пятьсот караванов рису и десять тысяч кусков разных шелковых тканей. После сего не будет грабительств на границе».
Князь умолк, выжидательно глядя на императора.
— Дай мне вина, — хрипло сказал Сын Неба.
Полководец взял узкогорлый кувшин и налил вина в тонкую
фарфоровую чашу. Передавая ее, увидел, что рука императора заметно дрожит.
«Может быть, он не снесет таких оскорблений, и мы наконец-то начнем действовать», — удовлетворенно подумал князь и уже открыл было рот, чтобы заговорить, но император опередил его:
— Что ты думаешь о войске хунну? Ведь ты часто сталкивался с ними в пограничных боях.
Ли Гуан-ли замялся, раздумывая, стоит ли говорить императору все откровенно. Однако тот заметил его колебания и нетерпеливо сказал:
— Говори только правду, какой бы горькой она ни была.
— Да не покажутся тебе обидой мои слова, о величайший из живущих под Солнцем, — медленно начал полководец, — но мы всегда недооценивали силу хуннуского войска. Лазутчики доносят, что у шаньюя сейчас на коне до ста тысяч воинов и он деятельно готовится к набегу.
— Мы спрашиваем тебя не о численности шаньюева войска. У меня солдат втрое больше. Не в этом дело. Мы спрашиваем тебя: что ты думаешь о боевых качествах хунну? Отвечай!
— Мой опыт говорит мне: отогнать хунну от границ легко, разбить трудно, уничтожить невозможно. При стойком отпоре они рассыпаются по степи подобно %тае волков, чтобы снова собраться и вступить в бой.
Император перевел взгляд на Сыма Цяня, как бы ожидая от него возражения словам князя. Но историк сказал, склонившись в почтительном поклоне:
— Князь молвил истину, ослепительный. Хунну не признают никаких канонов правильной войны. При неудаче они отступают и бегство не поставляют в стыд себе. Где видят корысть, там не знают ни справедливости, ни страха. Победить их можно только хитростью.
— Позволь мне дополнить речь ученого мужа, о Луч надежды, — заговорил Ли Гуан-ли, когда историк умолк. — Ты обязал меня говорить только правду, и я выскажу ее до конца, если это будет позволено.
— Мы слушаем.
— Латная конница хунну, великий и непогрешимый, лучше нашей.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что китайские оружейники делают кольчуги и шлемы хуже динлинов? — спросил император и презрительно выпятил нижнюю губу.
— Нет, Я хочу сказать, что у нас хуже кони. Они с трудом проносят тяжеловооруженного всадника около ста ли[22] и в бою очень неповоротливы. Хуннуские же лошади совершают суточные переходы в двести пятьдесят ли и остаются боеспособными,
— Что же это за чудесные кони и где их достают хунну? — недоверчиво спросил император.
— Они получают их в виде дани из страны Давань. В даваньском владении находятся дикие неприступные горы. На этих горах водятся лошади, которых невозможно поймать. Поэтому тамошние жители выбирают пятишерстных[23] кобылиц и пускают их в горы. От сих кобылиц и горных скакунов родятся жеребята с кровавым потом. Кобылицы приводят их в долину, и там жеребят ловят. Хунну называют их небесными конями.
Император сосредоточенно вертел в руках фарфоровую чашу. Полководец молча ждал его ответа.
— Если все сказанное тобой правда, — заговорил наконец Сын Неба, — то я удивляюсь: почему ты молчал до сих пор?
— Я узнал эту тайну совсем недавно, несравненный. Мне поведал ее некий Нйе И, юйши[24] родом из крепости Май. Он часто сопровождал наши торговые караваны в страну Давань и видел, как хунну перегоняли в свои степи табуны небесных коней. Кстати, этот юйши знает язык грязных кочевников.
— Ну и что?
— Он может оказать вам неоценимую услугу. Почтенный Сыма Цянь сказал золотые слова: победить хунну можно только хитростью. Если мне будет позволено, я дам Сыну Неба один совет…
— Говори, — приказал император, и Ли Гуан-ли стал излагать свой замысел.
Беседа их длилась еще полчаса.
Глава 4
Зыбкое вечернее марево плыло над степью. В быстро темнеющем небе зажигались первые звезды, но свет их был тускл и неясен.
С юга дул порывами ветер, еще напоенный дневным зноем. Он налетал на бесчисленные костры, трепал их рыжие гривы и мчался дальше, в каменистые Гоби, унося с собой вороха тающих искр.
Звон медной посуды, бряцание оружия мешались с говором и песнями огромного скопища людей; пахло жареным мясом, кислым молоком, овчинами и лошадиным потом.