СПИНОЗА (взволнованно, глядя вдаль направо). Смотрите, господин профессор! Он сбил его с ног!
КАНТ. Я плохо вижу. Кто, ангел?
СОКРАТ. Да, ангел.
СПИНОЗА. Парень не может подняться, он весь в крови.
СОКРАТ. Но он молчит.
КАНТ. Как? Он не выдал? Несмотря на это избиение?
СОКРАТ. Нет, он молчит. Какой стойкий!
СПИНОЗА (крайне возбужденно). Смотрите, он мучается, он, наверно, ужасно мучается! Если бы я мог ему помочь! Ах, ну что я такое после этого! Я писал, но это не читали, не понимали. Я ведь их призывал, я говорил: «Affectus desinit esse passio... Жизнь перестает быть страданием...». Но люди не услышали, как им быть со всем этим!
КАНТ (взволнованно). Он должен оставаться стойким. Если бы я мог внушить ему мой категорический императив: человек, действуй так, будто...
СОКРАТ (грустно). Он вас не понимает. (Подчеркнуто.) Надо говорить человеческим языком, а не философским.
СПИНОЗА. Что значит — человеческим? Каждую пару лет нас переводят на все мыслимые человеческие языки.
СОКРАТ. Что вы вообще хотите? Никто нас не понимает — разве что дойдет до этого сам. Никто не поймет то, что мы говорили или писали, пока не начнет мыслить самостоятельно, пока самостоятельно не откроет все это и не пробудится. А разве с нами было иначе? Нам необходимо было действовать, воплощать то, о чем мы думали. Пока мы не действовали, мы не проникали в самую суть и не влияли ни на кого. Со мной, во всяком случае, было так. Меня услышали не благодаря моим речам, меня услышали лишь благодаря моей смерти...
СПИНОЗА. Смотрите туда! Он все еще ничего не говорит. Он, кажется, теряет сознание.
КАНТ (оживленно). Господа, это случай для моего семинара, я должен его продемонстрировать! -
СПИНОЗА. Что за семинар?
КАНТ. Для самоубийц. Я читаю им курс о смысле бытия.
СПИНОЗА. И что с ними бывает потом, когда они прослушают курс?
КАНТ. Тогда их опять сажают в эшелоны.
СПИНОЗА. В какие эшелоны?
КАНТ. Идущие в КЛ ПССЗ, как горько шутят эти несчастные черти.
СПИНОЗА. Вы хотите сказать: эти нерожденные — снова к рождающим?
КАНТ. Да.
СПИНОЗА. А что подразумевается под этими буквами?
КАНТ. Концлагерь Планета Солнечной системы Земля.
СПИНОЗА. Действительно, несчастные черти, кто должен снова возвращаться туда.
КАНТ. Вы бы видели, как они пытаются спрятаться, когда начинают формировать такой эшелон. Ни одного ангела не вдохновила бы подобная миссия. (Смеется.) Но чему суждено быть — то должно быть. И что должно стать — должно стать и снова родиться.
СОКРАТ. И что вы сейчас хотите делать?
КАНТ. Я бы хотел переместить сцену.
СПИНОЗА. Вы хотите продолжить ее в семинаре?
КАНТ. Да, но надо еще подождать. Сначала он должен действительно окончательно выдержать это испытание.
СОКРАТ. Так посмотрите же туда — он больше не шевелится!
СПИНОЗА. И эсэсовец наступил на него сапогом!
КАНТ. Если бы только этот бедный парень узнал от ангела, что ему делать...
СПИНОЗА. Нет, юноша этого не выдержит, он проговорится в конце концов. Спорим, господин профессор?
КАНТ. Я не буду спорю, но я прав. Посмотрите сами, как он борется, борется с самим собой. Но уже недолго. Смотрите же, разве он не прекрасен? «Держит удар», как говорят боксеры.
СОКРАТ (вскрикивает). Вот! (Тихо.) Ну, теперь все. Юноша умер.
КАНТ (торжествующе). Видите, Барух! Выдержал!
СПИНОЗА. Вы действительно оказались правы. Случай как раз для вас.
КАНТ (деловито). Он мне настоятельно необходим для семинара. Никто не верит мне, что человек может быть сильнее своей природы, что он способен одолеть ее. Меня повсюду называют идеалистом, чуть ли не основоположником идеализма. Но я реалист, господа, поверьте, — вы ведь только что это видели.
СОКРАТ. Мы по существу все одного мнения. Если бы так было и у людей!
СПИНОЗА. Если бы каждый стремился к благу, он бы стал благим. Однако люди не ждут ничего ни друг от друга, ни от самих себя. И ничего от себя не требуют.
ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ (справа). Ну, готово! Такие вот дела... (Жалобно.) Надо же, чтобы со мной такое случилось!
СПИНОЗА (простодушно). А где же остался эсэсовец?
АНГЕЛ. Кого вы имеете в виду?
СОКРАТ (нетерпеливо, извиняющимся тоном). Он имеет в виду вашу земную оболочку.
КАНТ. Ну, тот живет дальше своей жизнью, Барух. В земном времени он должен существовать до своего конца, до того дня, когда его постигнет справедливая судьба, до дня искупления.
АНГЕЛ. Я ведь должен опять сейчас возвращаться —в него. Я только хотел спросить — что вы на это скажете? Просто здорово, что за юноша!
(Уходит направо.)
КАНТ. Действительно.
СОКРАТ. А вот и он.
СПИНОЗА. Тот, который умер?
КАНТ. Конечно.
МАТЬ. Карл!
КАРЛ. Мама!
Обнимаются.
МАТЬ. Пойдем к Францику!
(Пододвигается ближе к Францу.)
ФРАНЦ (Паулю). Он не вернется, вот увидишь...
ПАУЛЬ. Я уже и сам готов в это поверить.
ФРАНЦ. Я теперь, быть может, совсем один во всем мире.
МАТЬ. Мы теперь с тобой, Францик!
КАРЛ. Мы с мамой теперь возле тебя.
ФРАНЦ. Бог знает...
ПАУЛЬ. А тут еще этот голод.
ФРАНЦ. Идем, у меня тут немного соли (Лезет в карман.), пососи...
ПАУЛЬ. Спасибо, но потом ведь пить захочется.
ФРАНЦ. Жажда — голод, голод — жажда: по крайней мере разнообразие, верно?
ПАУЛЬ. Правда. Давай сюда. (Сосет.) Прекрасный парень твой брат! Он у меня из головы не выходит.
ФРАНЦ. И надо же, что взяли его — почему именно его? Почему опять не того? Господи, ты же знаешь, что я хуже!
ПАУЛЬ. Не болтай глупостей! Ты один из самых лучших у нас, ты мой самый лучший товарищ из всех, кто здесь есть.
ФРАНЦ. Ты не знаешь всего обо мне, ты так мало меня знаешь.
ПАУЛЬ. Ну ладно, ты что — убийца?
ФРАНЦ. Ты будешь смеяться — и это тоже.
ПАУЛЬ. Мне кажется, ты из-за этого несчастья тронулся...
ФРАНЦ. Ты знал Феликса, там, в лагере Бухенау?
ПАУЛЬ. Да, ну и что?
ФРАНЦ. А узнаешь пальто, которое на мне?
ПАУЛЬ. Кажется, это его.
ФРАНЦ. Да, я купил у него это пальто за порцию хлеба.
ПАУЛЬ. У него все равно бы это пальто отняли, он же попал в лагерь для больных.
ФРАНЦ. Скорее всего, отняли бы и пальто, и ботинки. Но как знать наверняка? Вдруг пальто бы случайно осталось? Вдруг это спасло бы ему жизнь?
ПАУЛЬ. Да поверь мне, тот эшелон пошел в газ. Там же были одни доходяги, никто не мог работать.
ФРАНЦ (упрямо). Как бы там ни было, я воспользовался его голодом и этим сэкономленным куском хлеба. А если бы эшелон не пошел в газ? А если бы Феликс поправился, тогда бы он замерз, ведь мое пальто, которое я ему дал, совсем легкое...
ПАУЛЬ. Если бы, если бы... Если б на другой манер, я бы был миллионер... А ты такой же убийца, какой я миллионер!
ФРАНЦ. Не надо так говорить. И не надо так поступать, как я поступил. Ведь главное не результат...
КАНТ. В чем-то он, конечно, прав.
СПИНОЗА. Я бы тоже не сделал того, что он сделал.
СОКРАТ. Чего вы хотите? Он по крайней мере это понял.
СПИНОЗА. Слишком поздно.
КАНТ. Больше он уже, конечно, так не поступит.
ПАУЛЬ. Никто из нас не ангел.
ФРАНЦ. Но мы должны всегда сами решать, всегда заново, каждый раз, в каждое мгновение! Потому что ведь никто из нас не дьявол с самого начала, даже эсэсовцы, поверь.
ПАУЛЬ. Вот теперь ты совсем спятил! Эта собака, у которой, наверно, сейчас на совести твой брат, — и этот уже не дьявол?
ФРАНЦ. Возможно, что и нет...
СПИНОЗА. Спорим, он близок к тому, чтобы разгадать нашу игру, он ее провидит!
КАНТ. Ангела не провидит никто.
СОКРАТ. Когда я там, внизу, уже давно готов был встретиться с судьбой, один старый еврей рассказал мне любопытную еврейскую легенду. Положение дел в мире зависит от того, живут ли в нем постоянно тридцать шесть праведников. Причем никому не известно, кто они. И если кого-то опознают, он немедленно исчезает.
СПИНОЗА. Я знаю эту легенду.
КАНТ. Видите, о чем бы мы ни говорили, у нас всегда найдутся предшественники.
СОКРАТ. Если бы их не было, это говорило бы не в нашу пользу!
ЭРНСТ (находившийся раньше позади барака, он входит вглубь и говорит с иронией). Мой стиль! Полчаса я исхитрялся достать из-за колючей проволоки картофелину, и наконец-то она — моя! Кому бы ее пожертвовать?
ПАУЛЬ. Дай сюда, ты, чокнутый! Франц умирает от голода.
ЭРНСТ (с шутливым поклоном). Кушать подано! Она превратилась в камень. Возьми, Франц, и заткни им глотку убийце твоего брата!
ПАУЛЬ. Оставь его в покое!
ФРАНЦ (задумчиво). В покое... Карл уже добился своего покоя, а я — нет, еще долго — нет. И не найду покоя, пока...
ПАУЛЬ. Дурачина, уж лучше выскажи свои сумасшедшие мысли.
ФРАНЦ. Ну что ты знаешь? Я — дерьмо, не больше, чем дерьмо.
ПАУЛЬ. Ты достаточно жертвовал ради других. Я знаю, я слышал.
ФРАНЦ. Я хотел... О да, я хотел многого! Когда-то я подолгу думал о заключенных в концлагерь, и однажды мне приснилось, будто кто-то или что-то спрашивает меня, хочу ли я добровольно отправиться туда, чтобы им помочь. И видит Бог, я никогда не был так счастлив, как в ту минуту, во сне, когда я сказал «да». И мне снилось, что я уже там, что бреду вместе с ними по какой-то бесконечной дороге вдоль колючей проволоки... А когда через несколько месяцев я действительно попал туда, тогда я понял, что я — несчастный слабак, ни на йоту не лучше других, даже этих капо, этих эсэсовцев...
ПАУЛЬ. А кто вообще вправе сказать, что он лучше других? Кто точно знает, что он хуже?
ФРАНЦ. Смотри, вот моя сестра была совсем другая. Ей дали шанс освободиться из тюрьмы — только надо было симулировать кровохарканье. Она уже проколола себе руку, она плевала в платок и втирала кровь, она научилась хрипло дышать — и от всего этого отказалась. Она просто не смогла — так она сказала.