Что он хочет сделать? Что он хочет сделать?! Ну что такое нужно сотворить, чтобы тебя убили?
И тут сам собой пришел ответ: нужно убить другого! И все.
На ходу Берг кинул взгляд на часы. Победоносцев должен выйти сию же минуту, он точен и любит точность у других. Точность — вежливость королей и террористов, охотящихся за этими королями!
Уже у подъезда наготове стоит карета, именно на нее среагировал «богомаз». Уже приотворяется дверь парадного крыльца и на нем появляется древний слуга Победоносцева, несущий меховой плед, уже рука «богомаза» ныряет за пазуху…
Дикое чувство стыда за себя самого обожгло Берга: он снова оказался не готовым к простой ситуации, где все ходы просчитывались на раз! Ему доверили охрану учителя государя, а он не справился, и сейчас Победоносцева убьют! Из груди поручика вырвался рев, и, забыв про револьвер в кармане, он кинулся вперед и в три прыжка догнал «богомаза».
Лаговский ожидал чего угодно, только не этой страшной атаки сзади. Он уже достал браунинг, однако тот еще стоял на предохранителе, так что нужна была секунда, чтобы этот предохранитель снять. Какой-то сумасшедший очкастый тип явно хотел схватить Николая за горло, но промахнулся и покатился по мостовой.
Этого промаха вполне хватило на предохранитель. Победоносцев, одетый в тяжелую шубу, уже появился на крыльце и застыл в недоумении, наблюдая за непонятной ему картиной: в трех метрах от него один человек валялся, кричал благим матом и хватал второго за ногу! Этот второй отбивался от первого, держа в руке нечто непонятное, плоское, похожее на оружие.
Победоносцев поразмышлял долю секунды и юркнул назад в дом. И правильно сделал, потому что в то место, где только что находилась его голова, на полном ходу влепилось девять грамм свинца, начиненного стрихнином!
Лежа на мостовой и не имея возможности быстро подняться, Берг вспомнил про револьвер, скрюченными пальцами достал его и начал палить в убегающего «богомаза».
Теперь уже настала очередь Лаговского кричать неразборчивое. Такое же чувство обиды и досады на самого себя охватило и его душу. Не смог ничего сделать по-людски! Заказал, дурак, панихиду по Победоносцеву, а отслужат по нему одному! Чертовски захотелось жить, и он, убегая, чтобы выместить чувство обиды, стал стрелять по зеркальным окнам ненавистной квартиры.
Стрелок он был отличный, и все шесть оставшихся патронов легли куда надо. Звон от падающих стекол приятно дополнял крики ужаса по всему проспекту. Кричали одно и тоже: «Убили! Убили!», что относилось, по всей вероятности, к лежащему Бергу. Но тот был цел и невредим.
Подъехавший к самому разгару Путиловский при звуках стрельбы соскочил с пролетки и бросился вперед. Медянников, наоборот, проехал подальше и слез потихоньку, чтобы не повредить спину. Но, слезая, он просчитал варианты и сразу двинулся к проходному двору.
По количеству выстрелов можно было предположить, что кто-то расстрелял все патроны, но кто? Мог быть и второй револьвер, и второй стрелок. Поэтому Путиловский бежал вдоль стены домов, огибая застывших зевак, пока не выскочил на Лаговского.
Вид у того был ужасен: растрепавшаяся бородка и остекленевшие от ужаса глаза. В руке он держал уже ненужный браунинг. Путиловский выстрелил ему по ногам, но не попал. От выстрела Лаговский подскочил как заяц и резво свернул в сторону, к проходному двору. На его пути никого не было, только к стенке жался какой-то грузный дядька в каракулевой шляпе пирожком.
В голове мелькнула благодарность простому человеку за то, что дает дорогу бегущему: «Все-таки хороший у нас народ!» Однако в следующее мгновение хороший мужик отделился от стенки и одним движением кулака немыслимого размера отправил Лаговского в короткий, но совершенно птичий полет, закончившийся ударом головы о мостовую из сааремского песчаника.
Гершуни, пришедший посмотреть, как будут развиваться события, с интересом наблюдал за происходящим. Премьера не удалась, потому что актер оказался весьма плох. Ну что ж, бывает! Жаль Николая и браунинг, ни тот, ни другой уже не пригодятся.
Гершуни внимательно смотрел, как грузят в пролетку безжизненное тело Лаговского, и обратил внимание на человека, по всей видимости главного в этой процедуре. Большие глаза, широкий лоб, сужающийся подбородок. Щегольские усы, ладно сбитая, крепкая фигура атлета. Очень спокойный взгляд.
Как только стихли крики и вдали исчезла пролетка с Лаговским, Победоносцев осторожно вышел на крыльцо, невозмутимо перекрестился на Исаакий, сел в карету и уехал по делам в Синод. Духовная жизнь империи продолжалась.
Шестое купе вагона первого класса в поезде Петербург — Гельсингфорс оставалось пустым вплоть до второго колокола.
Сначала появились шустрые носильщики с двумя кожаными баулами. После них в темнозеленое бархатное пространство вошли трое: молодой стройный поручик в полной адъютантской пехотной форме, живой господин с аккуратной бородкой и высокий угрюмый блондин с усами. В руках у блондина был довольно тяжелый саквояж, что явствовало из усилий, с какими саквояж был водружен на верхнюю полку, подальше от любопытных глаз.
— Фу! Успели! — сказал усатый.
Через минуту прозвучал третий сигнал и поезд тронулся. За окнами побежали унылые фабричные виды Выборгской стороны. В купе молчали. И только когда за окном замелькали приятные очертания шуваловских дач, молчание было нарушено.
— Кто стрелял в квартиру Победоносцева? — вызывающим тоном спросил одетый в форму поручика Балмашев. — Ваш человек?
— Не знаю, — с отсутствующим видом отозвался Гершуни, — Некто Лаговский Николай. Безумец-одиночка. И вообще, смените тон и громкость ваших реплик. Мы не одни, рядом купе с ушами.
— Эхе-хе… — тяжело вздохнул Крафт и стал доставать из баула заботливо приготовленную в дорогу снедь.
— Я не потерплю двойной игры! Либо я иду на акт один — и тогда я член Боевой организации, либо после акта я заявляю, что действовал тоже исключительно в одиночку!
— Хорошо, — так же отсутствующе обронил Гершуни, — Клянусь вам, вы пойдете один. Вам достаточно моего слова?
— Да.
Балмашев вживался в роль и вел себя как офицер: держал спину прямой, а взгляд — стальным.
— Пожалуйте кушать, господа хорошие, — склонился в шутовском поклоне Крафт, в душе сильно переживавший потерю браунинга. Говорил ведь, что надо было дать простой револьвер. Нет, все хотим выпендриться, показать, что новая справедливость делается новыми способами и новым оружием!
На столе аккуратно расположились бутылочка смирновской водки, пара пива и нехитрая закуска: полфунта красной икорки, английские сэндвичи с ветчиной, салатом и яйцами, маринованные миноги, черный хлеб, баночка сардин и пяток крутых яиц.
Выпили по первой, на душе стало не так горько. Колеса мерно стучали. Потихоньку разговорились, после третьей стали обсуждать будущее устройство свободного российского государства. Запнулись, как всегда в России, на проклятом национальном вопросе.
— Независимость предоставим только Финляндии! — безапелляционно заявил Гершуни. — Чухонцы делом доказывают верность революционным идеалам!
— Ха! — уничижительно очищая яйцо, вступил Крафт. — Плохо ты, брат, знаешь чухонцев. Они тебе за независимость что угодно поддержат! Такая вероломная нация, у каждого за пазухой по финскому ножичку спрятано. Кому угодно глотку перережут! Надо всех посадить на пароходы и просто отправить в Австралию, как англичане своих каторжников.
Такое быстрое решение векового финского вопроса поставило Гершуни в тупик:
— А на их место кого?
— Евреев! — удивился непонятливости оппонента Крафт. — Евреев! Из всех местечек собрать — и сюда, в леса, в тундру! Торговать они умеют, ремеслу обучены — вот вам и новая Палестина будет.
— Нет, — сказал Гершуни после размышления и четвертой рюмки. — Может, я не знаю хорошо финнов, но уж своих местечковых я знаю преотлично! Никто в тундру не поедет. Не еврейское это дело оленей гонять туда-сюда. Нам больше верблюды по душе.
— Господа, все очень просто! — стукнул по столу Степан. — О чем спор? Тут надо подойти с точки зрения исторической справедливости!
Он быстро охмелел, но образование, которое не пропьешь, еще позволяло поддерживать дискуссию:
— Финно-угорские племена вышли с верховьев Волги и двумя языками вошли в Европу. На юг пошли венгры… подайте мне пива! Спасибо… а на север — финны. Вот их и надо вернуть на историческую родину… к морд…ве, чувашам, мокше, эрь…зя… Такие изолированные территории.
— Почему изолированные?
— А чтобы не разбежались… Господа, имею честь удалиться на покой. Благодарю за компанию!
Утомленный водкой и тесной формой, Степан привалился к стенке и заснул. Крафт заботливо расстегнул ему тугой ворот нового мундира.
Поэтому когда проводник обошел весь вагон и вернулся на свое место, он с чистой совестью отметил, что в шестом купе все в порядке: молодой господин офицер спит, господа жид и немец продолжают пить, речи ведут дозволенные — ругают чухну, еврейчиков и полячишек, иродов рода человеческого. Так и доложим полицейскому наряду на границе.
Глава 7Подвиги Берга
Торжества по случаю поимки террориста, обстрелявшего квартиру Победоносцева, закончились.
Бергу, как самому активному участнику операции, была выдана премия в размере оклада, а от Синода — грамота и благословение на дальнейшие подвиги. Путиловскому и Медянникову дали по половине месячного содержания. Благословения они не дождались, да они в нем особо и не нуждались.
Наедине, разбирая все эпизоды по мелочам, Медянников в сердцах сказал Бергу, подчеркивая слова отеческой демонстрацией кулака:
— Ваня! Запомни: пуля дура, но бегает быстрее собаки! А если бы он тебя застрелил? Хорошо — верующий попался, не стал невинного обижать. В следующий раз без ствола в руке к человеку не суйся!
Николай Лаговский сейчас находился на психиатрической экспертизе, и, судя по отзыву профессора Цейнмерна, выйти ему оттуда в течение ближайших трех-пяти лет не представлялось никакой возможности. Николай говорил о втором пришествии Сатаны в облике Победоносцева и целенаправленно вербовал сторонников из числа пациентов больницы в войско армагеддоново, причем непонятно, на чью сторону — добра или зла.