изображение колесика сорвало резьбу.
Он выругался. Чертов идиот! В голове наступила полная тишина. Даже голос Анны умолк.
А потом заговорил:
– Что же мне делать? Что?
В дивном сопрано дрожали слезы.
– Я не хочу умирать. Не сейчас, когда все так…
– Что так? Прекрасно? – разозлился Зайцев на самого себя – ведь и галлюцинация была им самим. – Что именно? Муж, который решил вас убить? К чертовой матери все бросайте. Его в первую очередь.
– Но…
– Неужели вам мало письма? Куда уж яснее!
– Какого письма?
Зайцев устал. Хотелось заткнуть галлюцинацию. Но она, как туман, стояла в голове. Он стиснул кулаками виски:
– Надоело.
– Какого письма?
Зажмурил глаза, открыл. Что еще помогает в таких случаях? Ущипнуть себя? Но он не спит. Зайцев понял, что никогда не стал бы баловаться наркотиками. Скучно: соль шутки уже давно понятна, а шутка все не прекращается.
– Какого письма? – требовал голос в голове.
– Посмотрите в вашей сумочке.
– В сумочке? – поразилась она.
– Дивный фасон. Отличный молескин. «Яйца любимого всегда со мной».
И одним рывком спустил ноги на холодный пол.
Сумочка!
Ее не нашли на теле. Ее не нашли рядом с телом.
Память тут же услужливо подсунула: Самойлов с багром, падают крупные холодные капли, ничего.
Анна Каренина не зря оказалась на роковой платформе вместе со своим ридикюлем. Что бы ни случилось, какое бы драматическое событие ни предстояло в жизни женщины, она не бросит сумочку.
Сумочку Брусиловой нашел потом водолаз далеко от берега. Ее не унесло течением – массивные «яйца любимого» сразу утянули ее на дно.
Голос Анны вздрогнул от гнева и ужаса – как голос оперной героини, которой поднесли отравленную чашу.
– Молескиновая сумочка? У меня? – загремела она. – Никогда не стала бы носить такую гадость. Это немыслимо! Вы сошли с ума… Ах нет, – гневалась она. – Это я сошла с ума. Довольно! Все это чушь. Я сразу должна была понять. С меня довольно.
Ничто так не разъяряет женщину, как справедливое предположение, что ее массивный браслет – из дутого золота, а сумочка – из чертовой кожи.
Молчание было окончательным.
Анна ушла навсегда.
Зайцев сразу это понял. Но все равно подождал несколько минут. Голос не вернулся. Зайцев вздохнул. Гипноз провинциального мага отпустил его. Очевидно, у него был свой срок действия, как у наркотика или водки.
Но мысли неслись вперед с прежней силой. Сумочка. Кто-то забросил ее туда. С отвращением, на которое не способен был мужчина. С чисто женским отвращением к уродине.
И сразу все остальные кусочки легли на место. Мокрая женщина, которую видел дворник. Конечно! Женщина, любовница. Не достаточно сильная, чтобы сбросить Анну Брусилову в воду. Они упали вместе. Боролись. Анне не повезло. Или она просто не умела плавать? Теперь ее об этом уже не спросишь. Даже и галлюцинацию.
А что бы она ответила?
Зайцев задумался. Порожденная его собственным мозгом, она не могла знать больше, чем знал он сам. Была ли у них тогда с Брусиловой речь об умении плавать? Он очень сомневался.
Как там гипнотизер сказал: он просто добывает из памяти зерна, не давшие всходов, давно в ней погребенные.
– Вы хотели знать, как умрете. Вас утопит любовница вашего мужа, – сказал он вслух. – Утащит в воду. И утопит. Вот так вы умрете. И мы ничего не сможем с этим сделать. Простите меня.
Слова звучали глупо в пустой комнате.
Любовницу Брусилова теперь искать бесполезно. Решилась ли она на убийство сама, устав подталкивать робкого пингвина Брусилова? Или следовала его «изящному плану»? И кто она? Впрочем, теперь какая разница. Он этого не узнает. Ничего не докажет. Бедная Анна.
Домашняя тиранша, получившая свое.
«А голос все-таки дивный», – подумал он.
В окне серело. Защелкала невидимая птица. На Н-ск катило утро.
Галлюцинация, уйдя, оставила в виске иголку.
Зайцев зевнул. И остаток утра пролежал без сна в постепенно накалявшейся постели, пока в коридоре не застучали ведрами уборщицы. Теперь можно было вставать и даже идти требовать себе завтрак.
В столовой оказалось на удивление людно. Все столы были заняты. По ленинградской привычке выдерживать дистанцию Зайцев замялся. Подошел к конторке, на которую бюстом опиралась массивная дама в белом халате.
– У вас аншлаг, – с улыбкой заметил он.
– Все из-за Лессинга этого. Он гастроль дает. К нам из других городов даже съехались.
Зайцев с удовлетворением отметил, что не ошибся: в большие города пройдоха не совался, отчаявшиеся и простаки больших городов сами ехали к нему.
– Из самой Москвы даже есть. Небезызвестные люди, – многозначительно добавила она.
– Из самой Москвы! – подыграл Зайцев. – А я вот из Ленинграда.
– И что скажете? Жулик он, по-вашему, или не жулик?
Вопрос был скользкий. Неверный ответ мог лишить Зайцева завтрака.
– Думаю, есть много такого, для чего у современной науки нет объяснения, – обтекаемо ответил он.
Заведующая важно поджала губы.
– Куда же вас подсадить? Граждане такие капризные пошли – никто не хочет подсадок. – Она щелчком сбросила очки на кончик носа, оглядела зал. Висел тот рокот, составленный из стука приборов, солнечной пыли и негромких разговоров, который всегда бывает в общественных столовых. Оглядела, приметила стол.
Подсадила его на свободный стул. На трех других сидели три женщины средних лет: полная, толстая, очень толстая. Зайцев не выдержал, улыбнулся манной каше с желтым пятном масла, которую стукнула перед ним официантка. Зачерпнул ложкой желтый глазок.
– Хотите мое масло? – тут же предложила та, что была просто толстой. – Я на диете.
Заведующая оказалась знатоком душ: хоть за столом и так было тесно, три грации вовсе не возражали против появления за их столом голубоглазого Париса в потертом пиджаке.
– Не откажусь, – не стал ломаться Зайцев.
– Вы тоже приехали на Лессинга? И что скажете: правда это или нет?
Желтая лужица любезно плеснулась в его тарелку. Движение ложки проводил неодобрительный взгляд самой объемной из них. Просто толстая тут же забыла о Зайцеве, умаслила соседку по столу восхищенным взглядом. Полная и так уже не сводила с нее глаз. Зайцев тоже поневоле загляделся: огромная женщина держалась величественно и прямо. Она была большой и красивой.
«Ишь. Императрица Екатерина», – подумал Зайцев одобрительно.
– Так и чем все кончается? – несколько заискивая, напомнила ей просто толстая. – Вы не рассказали.
– Потому что вы меня перебили, – властно и не совсем любезно пророкотала гигантша.
Зайцев обомлел.
– А кончается эта опера для моей героини тем, что она топит любовницу своего возлюбленного, Сергея. На этапе, – важно добавила она. Бросила на стол салфетку. – Приятного аппетита.
Голос Аиды, Тоски, Чио-Чио-сан.
Поднялась, толкнув стол массивным крупом. Величаво, как шхуна под парусами, удалилась.
За столом сразу посветлело, стало легче. Плечи обеих женщин обмякли, в глазах погас тупой восторг.
– Что уставились? – добродушно засмеялась, кивнула Зайцеву просто полная. – Узнали ее?
Зайцев помотал головой.
– Кто это?
– Угадайте!
Каша стояла в горле цементным комом.
– Не морочь его, Валя. Это Валерия Мирская, сопрано Большого театра. Приехала сюда аж из Москвы ради этого Лессинга. А врет, что приехала в тишине, вдали от шума столицы учить новую партию. Как будто у нее дачи нет. Ха, партию она приехала учить, а на концерт Лессинга, мол, для смеха только сходила. Как же. Что-то я не слышала про такую оперу. В этой якобы опере она сперва любовника подбила всех убить, а потом сама любовницу его утопила, уже на каторге. Хорошенькая опера. Ха. – Толстая Валя опустила вилку в омлет.
– Не слышала ты, – возразила ее подруга, – потому что это партия из новой оперы товарища Шостаковича. Ты не помнишь, как товарищ Мирская сказала? Леди Макбет и как-то там дальше. Она вообще приятная дама, интеллигентная – лауреат все-таки. А злая такая сегодня, потому что этой ночью за стенкой у нее в номере какой-то гражданин всю ночь сам с собой болтал. Это она нам сама сказала. Натурально бредил.
– За стенкой? – Зайцев вспомнил обрубленный перегородкой орнамент. – Что говорил?
– Не сказала. Кому охота чужой бред повторять? Скажу только: он сильно ее расстроил. Это было заметно. Артистку может расстроить любая мелочь!
– От этого Лессинга все свихнулись, скажу вам. Тут и артисткой не надо быть. В нашем возрасте ночью не выспишься – и все, весь день потом злющая. Что-то вы какой-то тихий. Мы-то обрадовались: кавалер подсел. А вы молчите все. Вы тоже сюда приехали на выступление Лессинга? Что вы насчет него думаете? Ваше мнение?
Подошла официантка. Поставила компот в мутных стаканах. Блюдца с ватрушками. Не выдержала:
– Он правда ясновидящий, этот Лессинг? Или все это какой-то фокус? Мне вот билета не досталось.
Толстуха оживленно обернулась с блюдцем к Зайцеву:
– Я на диете, хотите мою ватрушку, молодой человек?