Говорил и обо мне, и о Кристине, и как его радикулит замучил. Пару злобных эпитетов досталось и сирийцам.
— Чуть не угробили, засранцы. И вертолёт новый из-за них потеряли. Что это за армия, Саша?! — спросил у меня Чагаев, закуривая сигарету.
— Просто нужно понять, кто сейчас может ей управлять. Это ведь гражданская война. Многие генералы могли присоединиться к мятежникам…
Я готов был продолжить мысль, но зазвонил телефон.
— Чагаев. Что значит только пришвартовался в Тартусе? Как не успеваете?! Я сказал к вечеру перевезти в Хмеймим, а не завтра. Да хоть на верблюдах вези! Всё! У меня совещание, не отвлекай больше по ерунде.
Василий Трофимович с грохотом повесил трубку и сказал мне продолжать.
Через час мы закончили общаться, пожав друг другу руки. Бутылку прикончили до конца, но теперь до завтра я однозначно останусь на земле.
— Вух! Вот жалко, что вы так с Кристинкой. Но… я тебя понимаю. Так, что свободен. Больше мы с тобой к этой теме не вернёмся.
— Так точно, товарищ командующий.
Чагаев указал мне рукой в направлении выхода, и я вышел из его палатки.
Слегка отдохнув в нашем спальном палаточном расположении, я направился к Тобольскому. Он только что вернулся с задачи по перевозке грузов и разъяснял ошибки лётчику-штурману около вертолёта.
Комэска активно жестикулировал и показывал в своём наколенном планшете записи. Похоже, что с навигацией не справился молодой правак.
— Вот этим думают! А ты, Могилкин, этим только ешь, — указал он на голову лётчику-штурману.
— Товарищ командир, ну я всё правильно рассчитал. Кто ж знал, что ветер поменяется. Я об этом и не подумал даже.
Олег Игоревич поставил руки в боки, но успокаиваться не собирался.
— Думать меньше надо, Могилкин, а соображать больше. Кругом, шагом марш! И чтоб я тебя сегодня ночью в обнимку с картой видел во время сна.
Удивляюсь, насколько мы с Тобольским похожи. Что в отношении к делу, что в манере говорить. Наверное, со стороны тоже всем наше сходство очевидно.
Молодой парень ушёл в сторону умывальника, утирая лицо рукавом. Тобольский же снял шлем и убрал его в чехол.
Я подошёл к нему, когда Олег Игоревич закончил расписываться в журнале подготовки вертолёта.
— Саныч, ты где бродил весь день?! Мне сказали, что тебя уже чуть ли не домой отправляют. Чем так…, а что за хороший, благородный запах праздника от тебя?
— Командир, тут без сто грамм не рассказать.
— А ты попробуй, — посмеялся Тобольский.
Поведал я ему о разговоре с Чагаевым. От командира секретов быть не может. Олег Игоревич покачал головой и пошёл со мной в сторону умывальника.
— Знаешь, а хорошо что вся ситуация закончилась вот так. По-мужски и за столом. Только вот очередной награды у тебя не будет, верно?
— Не за награды и рубли служим, а чтоб страну великой звали. По нашей основной работе известий нет?
— Глухо, Саныч. Что-то не идёт там у промышленности. Всё упёрлось в этот самолёт.
Мне прям очень интересно, что придумали в наших конструкторских бюро.
— А что за аппарат? — спросил я.
— Говорят какой-то крайне интересный самолёт. Причём здесь мы и наши вертолёты, непонятно.
У меня же начинает складываться картинка другая. Чагаев явно не «чаю попить» летал в расположение сирийских войск. Это была своего рода рекогносцировка.
Если всё так плохо на фронте гражданской войны, зачем вообще нужно тащить в Сирию экспериментальные самолёты и вертолёты.
Прошло несколько дней относительной тишины. За потерю Ми-28 «отписывались» чуть ли не всем смешанным полком. Кто только не прилетал в Хмеймим, чтобы спросить «а что произошло», «а почему не ушли на аэродром», «а почему не полетели другим маршрутом».
Как нам сказал начальник строевого отдела, он столько печатей в командировочном удостоверении давно не ставил. Я даже предположил, что многие завозили документы «за себя и за того парня».
По итогу никого от полётов не отстранили. Рубену дали неделю на восстановление в госпитале, который развернули рядом с одним из зенитно-ракетных полков в Думейре. Они были сформированы в Сирии ещё до моей первой командировки.
На одном из «вечерних собраний» эскадрильи наш замполит майор Синюгин доводил последние новости с Родины.
Источником был относительно свежий номер газеты «Правда».
— Статья: «Успехи афганских „крестьян“. Почему „крестьяне“ написано в кавычках не знаю, — сказал Синюгин, почесав переносицу.
— Борисыч, а кто статью написал? — решил уточнить я.
— Так… какой-то Карелин. Самое интересное, что статья в заголовке про крестьян, а нет ни слова про сельское хозяйство, — улыбнулся замполит.
Лёха Карелин, видимо, теперь в Афганистане работает. Сомневаюсь, что кто-нибудь бы другой написал бы такую статью.
— Потерпев ряд сокрушительных поражений на различных направлениях, контрреволюция не оставляет попыток взять реванш. Местом активных приграничных боестолкновений стал Хайберский проход. Личный состав армии ДРА при активной поддержке 77-й мотострелковой бригады и 727-го отдельного вертолётного полка…
Барьер цензуры у Лёхи получилось пробить. Не помню, чтобы раньше открыто назывались воинские части во время войны в Афганистане.
Ко мне нагнулся Кеша и напомнил о нашем опыте в тех местах.
— Неужели опять начали душманы наступать? — спросил Иннокентий.
— Думаю, что и не заканчивали, — шепнул я.
Замполит громко и чётко продолжал вещать о событиях в афганской провинции Нангархар. Однако с совещания вернулся Тобольский и рекомендовал закончить.
— Хочешь пулю в зад — поезжай в Джелалабад. Запомните, а лучше запишите эти простые и чёткие слова, — закончил Синюгин читать про «афганских крестьян».
Замполит уступил место в центре палатки командиру эскадрильи.
— Совещание прошло. И скажу вам откровенно — нас ждёт работа. Ситуация у правительственных войск, складывается не очень хорошо. Наступление мятежников на Идлиб продолжается. Алеппо тоже сейчас под ударом и может вскоре оказаться в осаде. Так что решено нанести мощный удар.
Олег Игоревич показал на карте направление наших действий в операции послезавтра. Всё по законам жанра — высадка десанта и его поддержка. Только вот точки высадки находятся в тылу у мятежников в непосредственной близости от турецкой границы.
— Командир, а кто будет осуществлять прикрытие? Да и у нас нет столько вертолётов, чтобы высаживать тактические десанты, — развёл руками Синюгин.
— Знаю. Поэтому мы идём первой волной под прикрытием наших Ми-24 и Ми-28, высаживая подразделения сирийской республиканской гвардии.
Этих ребят я знаю. Отборные войска, преданные Хафезу Асаду. Видимо, только на них и есть надежда у президента Сирии.
— Второй идут сирийские Ми-8 под прикрытием своих Ми-24. Так что полный паритет.
Детали операции решено было обсудить завтра. Закончив собрание, Тобольский подозвал меня и попросил выйти.
— Что-то случилось? — спросил я, когда мы отошли в курилку.
— Не то чтобы страшное, но мне непонятное. Ты в высадке десанта участвовать не будешь. Приказ командующего.
Интересно девки пляшут! Решение не то, что непонятное. Как можно оставить за бортом задачи опытного лётчика, когда большинство будут впервые участвовать в столь крупной операции?!
— Вы уверены, что так решил Чагаев? — спросил я.
— Лично у него не спрашивал, но проводивший совещание полковник довёл до меня именно это указание, — ответил Тобольский.
— И вы с ним согласились, Олег Игоревич?!
— Сань, я пока ещё в трезвом уме. Пришлось этого Мудина… или Мулина переубеждать.
Фамилия оказалась мне знакомой. Тот самый полковник, который пытался освободить наш вертолёт от ящиков. Ещё и в кабине экипажа права качал.
— Но не переубедили, верно?
— Так точно. Зато мы с Бунтовым этот вопрос обговорили. Ты будешь в поисково-спасательном экипаже.
Глава 20
Новость об отстранении меня от операции мне видится из разряда «какого хрена». Насколько же надо поставить личные обиды выше общего дела, чтоб так поступить. Тем более что правда в разговоре с Мулиным была на моей стороне.
— Что думаешь по этому поводу, Саныч? — спросил у меня Тобольский, присаживаясь на скамью в курилке.
— А что тут думать. ПСО так ПСО, — ответил я, разглядывая появляющиеся на небосклоне звёзды в ночном сирийском небе.
Роль командира экипажа ПСО мне давно не доводилось исполнять. Работа ответственная, но есть небольшой «червячок» внутри, что меня от важного дела отодвинули из-за личной неприязни.
— Думал, что ты отреагируешь менее сдержанно, — улыбнулся Тобольский.
— Олег Игоревич, приказы в армии не обсуждаются. Если надо страховать всех в ПСО, значит так и будет.
— Думаю, молодёжи так будет даже спокойнее. Напомни, сколько у тебя успешных эвакуаций? — спросил Тобольский.
— Не веду подобной статистики.
— Ну и не нужно. Кстати, кого возьмёшь в эвакуационную группу? Спецназа у нас здесь нет. Только «начпрыг» и с ним два парашютиста.
Прекрасно! Ещё и нет достаточного количества представителей парашютно-десантной службы.
— То есть, товарищ полковник Мулин предусмотрел оставить на базе майора Клюковкина, а про обеспечение поиском и спасанием экипажей ему думать западло? — уточнил я.
Тобольский покачал головой.
— Этот Мудилин… тьфу, Мулин. Вечно путаю. Этот товарищ полковник ограничился общими фразами и распоряжениями — «организовать», «обеспечить», «под нашу ответственность», «немедленный доклад о выполнении». У меня вообще сложилось мнение, что он не отдаёт себе отчёт, что это не учения или какие-то манёвры на нашей территории.
— А нам теперь с вами, Игоревич, расхлёбывать, так?
Комэска докурил сигарету и затушил окурок. По лицу Тобольского было видно, что он в больших раздумьях.
— Мы не знаем, где будут сирийские войска, а где противник. Порядок связи и управления какой-то странный. Наших авианаводчиков в боевых порядках нет. Мы слишком торопимся, — махнул рукой Олег Игоревич.