Он не закончил фразы, увидев, как покраснел его собеседник. Император хорошо помнил, что этот человек был свидетелем страха, испытанного им в молодости.
То было в Крыму, в Ливадии. Около наследника постоянно толпилась блестящая гвардейская молодежь, и тот, что стоял теперь перед ним в белом кителе, носил тогда мундир корнета. Он уже в то время презирал оккультизм и теософию, говорили, будто не верил в Бога.
Однажды ночью, в саду, когда компания при свечах играла в карты и пила каберне, зашла речь о духах и привидениях. Корнет заявил, что привидений не существует и страх перед ними ничто в сравнении с тем страхом, который он знает. Он бросил вызов присутствующим подвергнуть испытанию свою храбрость и бился об заклад, что ни один не выдержит искуса. Первым, разумеется, отозвался наследник. Корнет назначил ему на другой день встречу возле Байдар, куда Николай поехал с утра в сопровождении ординарца. К вечеру вернулся хмурый, сердитый и с тех пор не хотел видеть корнета. Прошел слух, будто юноша выкинул какую-то недостойную шутку с наследником. Товарищи стали с ним холодны, и молодой человек должен был подать в отставку. Никто не знал, что произошло в Байдарах.
Испытание, которому подверг его корнет, заключалось в том, чтобы пробыть не меньше часа в полном одиночестве в том месте, которое он укажет. Они забрались в скалы и там сквозь узкую расщелину проникли в подземелье. Корнет потребовал, чтобы цесаревич отдал ему спички и папиросы и чтобы все время, пока они будут идти извилистыми ходами, не произнес ни одного слова. Он молча привел наследника и молча оставил в непроглядной тьме. Сначала слышны были его удаляющиеся шаги, потом они затихли, и как ни старался цесаревич напрягать слух, невозможно было уловить ни одного шороха. Если существует в мире полное безмолвие, то оно царило тогда в горной пещере возле Байдар. Время начало замедлять бег. Первая четверть часа показалась столетием. Николаю хотелось понять скорее то страшное, что заключалось в пребывании здесь. Он решил, что приятель скоро начнет пугать его какими-нибудь шумами или видениями. Но ничего не происходило. Только время совершенно остановилось. Тогда он переступил с ноги на ногу.
Впоследствии, когда перебирал это в памяти, понял, что первый страх закрался от шарканья собственных подошв о камень. В детстве однажды он разбудил неосторожным шумом своего деда, императора Александра, отдыхавшего в кабинете, и долго потом испытывал робость при воспоминании о волне, вроде электрического тока, пробежавшей по дворцу. Здесь, во тьме пещеры, спал кто-то бесконечно более грозный. Даже дыхание в его присутствии казалось слишком громким. И когда протекло еще несколько ничем не заполненных столетий, в продолжение которых жила только земная кора, цесаревич позвал вдруг своего искусителя. Он долго не мог вспомнить без стыда сорвавшегося, перешедшего в петушиный крик, голоса. Прибежавший корнет тотчас погасил зажженную спичку, увидев бледное, как папиросная бумага, лицо. По выходе из пещеры Николай, не говоря ни слова, направился к лошади и уехал.
Больше они не виделись.
Стоя теперь перед этим человеком, император испытывал стыд и жадное любопытство.
— Я надеюсь, мы еще встретимся с вами.
Вечером с шести часов у подъезда Большого Петергофского Дворца начали останавливаться кареты. Разряженные дамы, расшитые золотом сановники и дипломаты поднимались по Купеческой лестнице, где белыми херувимами стояли кавалергарды.
В Петергофском дворце не было электричества, он освещался свечами, и это составляло очарование его балов и вечерних приемов. Особенно хорош был танцевальный зал, куда гости попадали прямо с лестницы. Двойной ряд зеркал, сделанных в виде окон на глухой стене, отражал бесчисленные огни люстр и жирандолей. Озаренный ими, блистая сединой и моноклем, стоял граф Бенкендорф, принимавший гостей. А внизу, в кабинете дворцового коменданта, генерал Воейков дожидался лица, прием которого назначен был самим министром двора.
Вошел молоденький поручик.
— Граф Дондуа?
— Никак нет, ваше превосходительство, то есть да… Дондуа, но не граф.
— Не граф? Однако нам сказали… Но позвольте! Вы же происходите от овернских графов Дондуа?
— Мои предки, когда они переселились в Россию, не были графами, вели свой род от простых овернских дворян.
— Как же так? Однако там у вас на родине…
— Моя родина — Россия, ваше превосходительство…
— Ах, да!.. Простите!.. Ну, конечно!.. То есть я хотел сказать, что в Оверни до сих пор живет графский род Дондуа.
— Может быть. Я об этом плохо осведомлен. Мой отец, помнится, говорил, будто наша родня там получила какой-то титул при Второй Империи.
— Ah oui![3] — обрадовался Воейков. — Вот, значит, в чем дело! Но все-таки вы им родня!
— Как будто так, ваше превосходительство.
— Tres bien![4] Это нас вполне устраивает. Состоите вы с ними в переписке?
— Никак нет, мы уже со второго поколения считаем себя русскими и прочно связаны с Тамбовской губернией, где у нас небольшое поместье.
— Вот как! Вы, значит, тамбовский Дондуа, — пошутил генерал. — Mais dites s’il vous plait, vos parents comment peuvent — ils admettre votre service danns L’armée Russe?[5]
Поручик покраснел до самого воротника.
— Нельзя ли по-русски, ваше превосходительство?
Воейков недоуменно уставился на юношу, потом испуганно отпрянул.
— Как, вы не говорите по-французски?
— Ни слова.
— Quel scandal![6] Что же мы теперь будем делать?
Он в волнении прошелся по комнате.
Совершенно потерянный, поручик пролепетал:
— Осмелюсь спросить, ваше превосходительство, о причине моего вызова.
— Извольте. Это не секрет. Президент Французской республики, наш высокий гость, в разговоре с государем императором выразил пожелание видеть вас. Он состоит в дружеских отношениях с графами Дондуа и обещал, по их просьбе, разыскать вас. Государь император заверил, что уже сегодня он будет иметь возможность с вами разговаривать. И вот, оказывается, вы не говорите по-французски. C’est un coup d’ivprevu…[7] Не можем же мы допустить, чтобы президенту пришлось объясняться с вами, человеком французского происхождения, через переводчика!
Постукивая себя по пальцу левой руки предметом, похожим на мундштук, генерал что-то обдумывал.
— Вот что. Я должен сообщить об этом его величеству. А вас прошу подождать меня здесь.
Юноша не заметил, как долго простоял у окна, залюбовавшись партером верхнего сада и статуей Нептуна. Очнулся, когда вошел Воейков.
— Ну-с, поздравляю с успехом. Его величеству понравилось, что вы не знаете французского. Что же касается вашего представления президенту, то мы решили с этим не торопиться. То есть мы сделаем это в том случае, если президент сам вспомнит. Я полагаю, что этот разговор через переводчика и вам сулит не много приятного.
— О, конечно, ваше превосходительство, я бы с удовольствием уклонился от этой чести.
— К сожалению, совсем уклониться невозможно. Государь император обещал. Ваше счастье, если президент забудет про вас. Но государь хочет, чтобы все эти дни, что он будет у нас гостить, вы находились поблизости, дабы можно было вас представить в любой момент. Соответствующим лицам будут даны указания. А сейчас вас отведут в назначенное для вас место.
Коридорами, комнатами, вестибюлями, где сновали слуги, чины дворцовой охраны, кавалергарды и лейб-гусары, поручика провели в бельэтаж Ольгинской половины дворца. Штофные обои, мебель в стиле «чиппендель», литографии с изображением конских скачек и псовой охоты, тишина в соседних комнатах, но где-то вдали шарканье дрессированных ног, лязг посуды, а еще дальше — еле слышный торжественный гул.
Большой зал дворца наполнялся гостями.
Вошел румяный молодой человек в мундире камер-юнкера. Назвавшись бароном и присовокупив какую-то прибалтийскую фамилию, он в изысканных выражениях стал уверять поручика, что очень счастлив провести с ним вечер. Он с восторгом заговорил о сегодняшнем празднике, который, без сомнения, войдет в историю. Княжна Джамбакуриан-Орбелиани призналась, что не запомнит таких туалетов. На графине Шуваловой больше драгоценностей, чем на Смоленской Божьей Матери. А как мило выразился Вивианы:
«Il faut être ici ce soir pour comprendre ce qu’est l’empire russe!»[8]
— Да! Такого вечера еще не бывало. Я очень жалею, мой друг, что вы не видели, как гости шли к столу. Это незабываемо! Впрочем, позвольте, позвольте!..
Барон засуетился, подбежал к двери, потом заглянул в другую.
— Друг мой, я вас на минуту оставлю.
Поручик был рад; он ничего так не хотел, как остаться одному. Но случилось неожиданное. В комнате появилась, неизвестно откуда, девушка лет пятнадцати, в простом, изящно сидевшем платьице. Она была бы совершенная красавица, если бы не слегка припухшая верхняя губа.
— Так вы из Тамбовской губернии?
— Так точно, сударыня.
В лице у девушки мелькнуло веселье, а поручику показалось, что кто-то в соседней комнате тихонько хихикнул.
— Но правда ли, что там много волков?
Стало ясно, что это воспитанница одного из благородных институтов — Смольного или Екатерининского. Вероятно, дочь дворцового служащего.
— Волки, конечно, есть, но не так много, как думают.
— А вы тамбовские пряники ели?
— Пряники бывают тульские, тамбовских нет.
— Ах, да! Значит, и самовары тоже не тамбовские?
— Совершенно верно, самовары тоже тульские.
— И вы пьете из самовара?
— Как же! Каждый день.
Барышня была в восхищении. Теперь до поручика ясно долетели шепот и заглушенный смех. Мелькнули в зеркале еще два белых платья. Он насторожился. Похоже было, что какая-то веселая компания над ним потешается.