М.-Б. ДюпюиСирота с Манхэттена. Огни Бродвея
К читателю
Дорогие друзья!
Книги выходят в свет, и я всегда рада адресовать вам эти несколько строк в качестве преамбулы к знакомству с новым романом. Сегодня я предлагаю вам новую встречу с Элизабет, судьба которой разыгрывается между Францией и Нью-Йорком.
Как я уже упоминала, в этот огромный город, ставший почти легендарным, я влюбилась с первого взгляда и очень увлеклась изучением его истории.
Во времена, когда моя героиня проживала в Дакота-билдинг и прогуливалась в Сентрал-парке, урбанистический пейзаж разительно отличался от нынешнего: так, первые небоскребы появились в городе в двадцатых годах XX столетия.
Но в этом-то и заключается магия книги — перенести нас в прошлое с его особенной атмосферой, событиями и впечатлениями, игрой уже нашей фантазии воскресить забытые места.
Как всегда, отдаю дань уважения мужеству женщин перед лицом тяжких испытаний, их преданности.
Приятного чтения!
Искренне ваша,
1. Секрет Элизабет
Толпа на мосту Пон-Неф собралась за считаные секунды. Кто-то из молоденьких пансионерок в одинаковых форменных платьицах, стоявших тут же, на мосту, вскрикнул от ужаса.
— Женщина бросилась в речку! Женщина бросилась в речку! — раз за разом выкрикивал, тараща глаза, маленький разносчик газет. — Там! Я сам видел!
— Боже, вот горе! Перелезла через перила и прыгнула! — подхватил, дрожа от волнения, какой-то старик.
Два букиниста в серых блузах, растолкав других зевак, перегнулись через парапет и теперь вглядывались в бурные воды Сены.
Май выдался дождливым, и вода стояла высоко. Качались на волне пришвартованные чуть ниже по течению лодки, а мимо как раз проходила вереница барж.
На крики столпившихся на мосту горожан прибежали двое жандармов и тоже стали смотреть на серую неспокойную воду.
— Господи, какой ужас! — воскликнула дама в годах, размахивая зонтиком. — Опять самоубийство! Как в прошлое воскресенье на мосту Мирабо!
К взбудораженной толпе приблизился молодой мужчина. Высокий, в светлом костюме — на такого невольно обратишь внимание… Он обошел стайку пансионерок, с удивлением отметив про себя, что некоторые девушки горько плачут.
— Я тоже видела, как она летела в воду! — всхлипнула одна, миниатюрная блондинка. — Мы только подходили к мосту, но я видела! И это было жутко!
— И, наверное, сразу захлебнулась! — прибавила ее подружка, вытирая слезы.
Заинтригованный Ричард Джонсон остановился и тут же встретился взглядом с обеспокоенным жандармом, который как раз обернулся.
— Что случилось? — спросил у него молодой человек, чей легкий акцент выдавал в нем англосакса.
— Какая-то горемыка покончила с собой, мсье. Считай, на глазах у этих вот девчонок! — отвечал жандарм. — Река сегодня быстрая, так что ее наверняка сразу утянуло вниз по течению.
Американец на мгновение задумался, потом бросил испуганный взгляд на воду. Вот уже полчаса как он разыскивал свою невесту Элизабет. Еще миг — и кровь застыла у него в жилах. Он готов был поверить в худшее.
— Простите, а может кто-нибудь описать мне эту женщину? — спросил он прерывающимся от волнения голосом.
Старик вскинул сухонькую руку, привлекая к себе его внимание.
— Молодая, миловидная, в желтом платье. Волосы очень красивые, каштановые. Чулки у нее были белые, туфельки — черные, блестящие, — стал он перечислять. — Чулочки я заметил, когда она, бедняжка, взобралась на парапет. Если б только я мог ей помешать…
Старик умолк, увидев, как его собеседник переменился в лице. В гнетущей тишине все следили за реакцией красивого незнакомца.
— Вы только что описали мне Лисбет, — в страхе сказал он. — Нет, только не это! Только не Лисбет!
Он подбежал к каменному парапету, схватился за него и стал смотреть вниз. Казалось, еще немного — и он тоже прыгнет. Жандарм крепкой рукой оттащил его назад.
— Но почему? — простонал молодой человек.
Монахиня, сопровождавшая девушек-пансионерок, грустным голосом подтвердила показания старика относительно внешности несчастной, после чего перекрестилась.
Ричард к этому моменту едва стоял на ногах. Он, как зачарованный, смотрел на реку и шептал:
— Лисбет вышла из дома полчаса тому назад. Она была в желтом платье, черных лаковых туфельках и белых чулках, совсем новых. И да, у нее длинные каштановые волосы. В субботу утром мы должны были пожениться… Oh ту God[1]
Он пошатнулся, дыхание оборвалось. Все его мечты о счастье рухнули. Женщина, которую он любил, Элизабет Дюкен, его обожаемая Лисбет, утопилась в этот прекрасный июньский день, под ярким солнцем, золотящим парижские крыши! Сомнений не оставалось. Она решила умереть, а он — он ничегошеньки не понимал…
Когда воды Сены сомкнулись над нею, у Элизабет появилось странное ощущение — она словно бы раздвоилась. Плавать она не умела, и, едва отойдя от шока, вызванного погружением, рефлекторно попыталась вдохнуть. Холодная вода моментально попала в рот, оттуда — в дыхательные пути.
Она словно бы видела себя со стороны — как та, другая Элизабет, борется с ужасным удушьем, колотит руками и ногами, пытаясь бороться с уносившим ее быстрым течением, — и никак не может выплыть. Скоро сознание начало меркнуть, и она сдалась. Перед глазами замелькали картинки из ее еще такой короткой жизни.
Вот она на палубе парохода «Шампань», и медведь танцует под звуки бубна… Вот мама, Катрин, мастерит ей из носовых платков куклу… Вот папа, Гийом, улыбается и берет ее на руки, чтобы поцеловать… А вот она на катке в Сентрал-парке — светится от счастья, потому что Ричард ее обнимает…
Последняя мысль Элизабет была о том, чьей женой она собиралась стать — и уже никогда не станет. Теперь вокруг были только мрак и холод. Глаза у нее были открыты, но не видели ничего, кроме темноты. Не почувствовала она и прикосновения чьих-то пальцев, стиснувших ей запястья. И даже когда ее мучения кончились, еще несколько минут она не воспринимала тревожных голосов двух лодочников, стоявших возле нее на коленях.
Наконец слабая боль в груди привела Элизабет в чувство. Она закашлялась, и ее тут же перевернули на бок, чтобы она могла исторгнуть из себя воду. Свет был таким слепящим, что Элизабет зажмурилась.
— Слава Богу! — послышался женский голос. — Лазар, радость моя, ты ее спас! Спас эту бедняжку! Пусть поставит за тебя свечку в церкви, да побольше. Сам иди переоденься, а потом выпей стаканчик фруктовой водки! Заслужил!
Паренек лет пятнадцати, мокрый хоть выжимай, радостно кивнул. Он еще не отдышался после только что совершенного подвига.
Элизабет снова закашлялась. Выплюнула еще немного воды, ощущая, как солнце пригревает ноги.
— Это ж надо — хотеть умереть в ее годы! — пробормотал мужчина, у которого тоже сбилось дыхание от усердия, с каким он пытался удалить воду из легких девушки.
— И что нам теперь делать, Ненесс?[2] — спросила у него жена.
— Для начала пусть очухается, — постановил мужчина. — Сейчас помогу ей сесть. А ты принеси одеяло и чашку кофе, Иоланда.
Лазар, их племянник, не раздумывая прыгнул в Сену, едва заприметив в метре от лодки — тяжелой барки, оснащенной и паровым двигателем, и парусом, который сейчас был спущен, — желтое платье и разметавшиеся по воде волосы.
До Элизабет, бережно поддерживаемой лодочником, стало понемногу доходить, что ее спасли. Но для ее смятенного сознания это означало лишь одно: все начнется сначала. Стыд, угрызения совести, сожаления, а в особенности — этот мерзкий, мучительный страх.
— Зря вы это сделали, — пробормотала она со слезами на глазах. — Не нужно было меня спасать.
— Что? Не надо было вытаскивать вас из воды? — сварливо отозвался Нестор Дюрье, которого близкие именовали Ненесс. — Зато ниже по реке найдут одним трупом меньше!
Едва слышно проговорив «вы правы», молодая женщина попыталась встать, но у нее на это не хватило сил.
— Все пропало! — тихо и словно бы с удивлением пробормотала она.
А ведь казалось, что это простейший способ избавиться наконец от моральных терзаний, с некоторых пор отравлявших ей жизнь… Просто вышла из дома и побежала к Сене, не замечая ничего вокруг — ни погожего дня, ни красочных прилавков на тротуарах — и не думая о горе, которое причинит Бонни, своим родным и Вулвортам, ждущих ее в Нью-Йорке.
Дальше — просто: забраться на каменный парапет моста Пон-Неф, прыгнуть… Элизабет содрогнулась, вспоминая мучительную сцену, имевшую место в квартире на улице Мазарини, где они жили уже несколько недель — Бонни, дядя Жан и они с Ричардом.
«Зачем он затеял скандал? Разозлился, сказал, что больше не может ждать, что наша свадьба назначена на субботу, а значит, у меня нет причин с ним не спать», — думала она.
Элизабет снова явственно ощутила большие руки Ричарда у себя на груди, между ног — он подстерег ее в момент, когда молодая женщина приводила себя в порядок. И если она еще как-то терпела поцелуи, проявления нежности, то допустить его до своего оскверненного тела, вне всяких сомнений носившего в себе плод этой скверны, — нет, об этом невыносимо было даже думать.
— Вот, выпейте, и сразу полегчает!
Она приняла из рук Иоланды Дюрье чашку кофе, и от привычного запаха на душе посветлело. Элизабет отпила горячего кофе и почувствовала, как ей на плечи опускается толстое одеяло.
— Спасибо, мадам, — сказала она, сделав еще глоток.
Потом с усилием подняла голову и широко открыла глаза. Супруги Дюрье невольно поразились небесной голубизне этих глаз и читавшемуся в них глубочайшему отчаянию. Прядка каштановых волос упала на лоб девушки, ничуть при этом не испортив утонченной красоты ее лица.