У Миши на глаза тоже навернулись слезы. Что за страшная кротовая подземная жизнь! Бежать отсюда, бежать, схватить эту керосиновую лампу и…
Он откинулся в сторону и лежал неподвижно, уставясь в невидимый потолок. Вокруг послышались приглушенные разговоры, шевеления. Видно, в местный ритуал входила и возможность краткое время поболтать. Черт, хоть бы танцы вначале устроили. Нет, это не люди, это нечеловеческая цивилизация с коммунистическими лозунгами, непрерывной войной и планомерным траханьем. Страшнее ли это того, что он читал у Замятина и Оруэлла? Миша силился задуматься.
— Почему я тебя тут раньше не встречала? — спросила Маша. — Ты родился по решению какого съезда?
— Я спустился сюда с неба.
— Это шутка? Ты пошутил? — она сдержанно захихикала.
— Тебе сколько лет? — он понял, что времени поболтать осталось не так уж много.
— Мне? Восемь лет, — ответила Маша с гордостью, но непонятно по какому поводу.
— А как же ты… Как же ты семерых родила? Врешь, что ли?
— Да клянусь Зотовым! — она сделала круглые глаза. — Да ты никак из космического пространства свалился? Или из психиатрической лечебницы для возвращения обществу полноценных…
— Да, как раз оттуда. Все забыл, слава Зотову.
— Глупенький, — она снова прижалась к нему, — в родильном подразделении же все быстрее идет. Ведь социалистическое отечество в опасности. Вот еще троих рожу и заслужу право попасть в рай, в эту, Большую Соленую пещеру.
Послышались голоса — два женских и один мужской. Последний принадлежал капитану Галактионову, а женские — рулевым Здоровых и Зотовой, то есть Кате.
Матери-героини имели право докладывать начальству лаконично и лежа.
— Мать-героиня Штукина. Есть возможное зачатие!
— Мать-героиня Селезнева. Есть возможное зачатие!
— Мать-героиня Долотуева; Нет возможного зачатия.
— Почему? — повысила голос Здоровых.
— Впередсмотрящий не возбудился.
— Впередсмотрящий Ложкин! — возмутился Галактионов. — В то время, как товарищи проявляют рвение и размножательный героизм, вы плететесь в хвосте социалистического соревнования? Позор! В бой пойдете последним.
— Мать-героиня Симонян. Есть возможное зачатие!
— Мать-героиня Дмитриева. Есть возможное зачатие!
— Сашка! — воскликнула Катя и заткнула свой последний звук ладонью.
Миша сел на нарах и взглянул вниз. Конечно, постельное задание есть тоже боевое задание, но увидеть своего возлюбленного, успешно выполнившим его с какой-то матерью-героиней, которую он увидел впервые, да еще с возможным зачатием, Кате было неприятно.
Когда все тайны Эроса вывернулись наизнанку, капитан Галактионов зычно скомандовал:
— Экипаж встать! Поздравляю вас с успешным окончанием размножения. Выходи строиться.
ГЛАВА 8
Какая бы страшная ни велась пальба, выстрелить лампочку здесь считалось таким же святотатством, ка в наземной войне напасть на Красный Крест. И вдруг кто-то это сделал. Маленькое местное светило сагонизировало в долю секунды яркой вспышкой и сколлапсировало. Метрах в сорока осталась желтеть самая слабенькая лампочка из шести, освещавших этот обширный грот.
И тут же в жутком полумраке теней сосед Шмид справа охнул, засучил ногами по камням насыпного бруствера и, оставив винтовку на месте, сполз на Мишу, судорожно схватил его за плечо и потянул вниз.
Они оказались в классической позе бойца, умирающего на коленях соратника.
В этом немыслимом подземелье одна нелепость громоздилась на другую невероятность. Прошел уже месяц плена и войны, а может, и больше, но до сих ни к чему привыкнуть было невозможно, хотя даже сны снились местные. И вот опять смерть.
Чужая кровь на ладонях была липкой, теплой и противной. У тихого парнишки, за все время не проронившего тут, кажется, ни слова, дырка для излета души оказалась не для надгробной фотографии. Пуля угодила в глаз. А при таком освещении — точно кто-то проковырял грубую дырку в сером комке теста.
Вот жил чувачок, ел, пил, спал, размножался по команде и по команде постреливал. Света божьего не видел и второй сигнальной системой, то есть речью, не пользовался. А сейчас просто умрет. Но ведь это, черт побери, венец творения! Это же сложнейший мыслящий организм, гораздо умнее и сложнее и симпатичнее той маленькой свинцовой дуры, которая прекратила эту жизнь.
— Эй, парень… — растерялся Миша, поддерживая затылок соэкипажника.
Что было делать? Задавать идиотский вопрос «Что с тобой?» Оттаскивать в тыл? Звать санитаров? Может быть, звать, но Миша растерялся.
Они уже, наверное, полдня вели довольно ленивую перестрелку в месте, похожем на настоящий фронт. Грот размером со зрительный зал Большого театра, но при высоте потолка, поддерживаемого несколькими мощными колоннами, метра в четыре был ровно напополам разделен черноструйной речкой Летой. С их стороны три лампочки и с дудковской столько же. Сели за каменные брустверы с утра и давай, нажимая спусковой крючок не чаще, чем раз в полчаса, валять друг в друга. Перед началом боевой операции капитан Галактионов, конечно, говорил о предстоящей горячей и героической битве за важный стратегический плацдарм, при которой, однако, нельзя было забывать и об экономии патронов. Но и тут потери.
Миша беспомощно огляделся. Неподалеку смутно чернели силуэты еще одного впередсмотрящего, опасно высунувшего голову из-за каменной защиты, лежащего, обняв приклад, и выставившего винтовку чуть ли не вертикально. То ли спит, то ли уже никогда не проснется.
— Товарищ, то… варищ, — пробулькал горлом умирающий у него на руках.
— Что? Что?! — чуть не закричал Шмидт в отчаянии от своей и всеобщей беспомощности.
— Скажи моим… Я умираю, но не сдаюсь. Дело Зотова живет и побежда…
— Я все скажу. Кто твои родители, как их зовут, парень?
— Скажи, что каждая капля крови — это шаг к победе…
— Заткнись, мудак. Я сейчас…
Он понял, что должен его куда-то тащить, как-то спасать. Ведь не может же так быть, чтобы человека лет двадцати или трех-четырех, как тут они считают, не может же быть, чтобы так запросто…
Парень захрипел и судорожно выгнулся всем телом.
— Товарищ, родина и Зотов нас не забудут. Да здравствует…
— Как звать-то тебя?
— А звать меня впередсмотрящий Па… Па… Человек снова задрожал и выгнулся в агонии, но губы его продолжали шевелиться. «Солнышко светит ясное, здравствуй…» — разобрал Миша слова, звучавшие все тише и тише, словно впередсмотрящий бодрым строевым шагом удалялся в страну прекрасную вечного счастья, где светит солнышко и сам Зотов раздает всем шоколадки.
Шмидт почувствовал, что плачет по этому неизвестному солдату и по себе, такому же. Подполз буревестник Чайковский.
— Кто разбил лампочку? — спросил он сердито и почему-то шепотом.
— Здесь убили этого парня, — ответил Миша и постыдно всхлипнул.
— Я спрашиваю — кто разбил лампочку? Ты, дудковское отродье?
— На хера мне разбивать лампочку?! — неожиданно для себя заорал Шмидт, и Чайковский принял это совершенно спокойно. — Это дудковское отродье с той стороны стреляло.
Буревестник пополз обратно. Сухо протрещал одинокий выстрел с зотовской стороны, и послышался голос Галактионова:
— Прекратить массированный обстрел! На том берегу Леты тоже раздалась какая-то команда. И установилась настоящая, давно не слышанная абсолютная пещерная тишина.
— Сашка! — потихоньку позвал друга Шмидт. Он знал, что позиция того где-то левее, неподалеку.
— Тс-с-с, — ответил Савельев. Спустя пять минут раздался далекий треск — крутили ручку полевого телефона.
— Алё, алё! — громко прокричал капитан Галактионов, но дальше, видимо, связь установилась, и командир разговаривал нормальным голосом.
Потом Галактионов повторил приказ:
— Прекратить огонь!
— Прекратить огонь! — продублировали команду дудковцы.
Прошло полчаса, час, может быть, больше — кто тут имел единое понятие о времени? Миша подремал, просто полежал в бездумном ожидании. Потом ему надоело. Он высунулся из-за бруствера. Тишина стояла мертвая. Слабо освещенная та сторона не подавала никаких признаков жизни.
Вдруг на берегу реки показались две фигуры. Откуда они вышли, Шмидт так и не заметил. Двое мужиков, насколько отсюда можно было разглядеть, один повыше, кудлатый и бородатый, другой пониже и бритый. Один был одет в какой-то бесформенный драный халат, другой — в телогрейку и толстые, наверное ватные, штаны. Они тащили на плечах длинную стремянку. На линию фронта и лишь недавно затихшие настоящие боевые действия они не обращали никакого внимания. Кто это такие?
Галактионов резво выскочил из укрытия и подбежал к этим со стремянкой. Они заговорили, причем новоприбывшие лестницу на землю не опускали.
— Сидоров! — вдруг громко закричал высокий и бородатый. — Хорунжий Сидоров, твою мать!
На том берегу из-за своего укрытия вынырнул дудковец.
— Давай сюды!
Дудковец подошел к кромке воды. Остановился в нерешительности.
— Сюды давай, козел! Тут неглыбко, — скомандовал высокий.
Дудковец нерешительно шагнул в воду. Держа револьвер на шнурке над головой, он пошел вброд. Действительно, в самом глубоком месте ему было по грудь.
Кто же это такие? Миротворцы? Пришли на фронт созывают противников, о чем-то совещаются. Но зачем им стремянка?
Недолго поговорив, хорунжий дудковцев Сидоров отправился обратно. К месту переговоров подошел Чайковский и повел людей с лестницей по направлению к Шмидту. До Миши вдруг дошла странная мысль, что это электрики. Обыкновенные электромонтеры, прибывшие заменить разбитую хулиганами лампочку.
— Здесь, товарищи, — доложил Чайковский. Они стали расставлять стремянку действительно под разбитой лампочкой. Это действительно были электрики! Ну, может быть, военные фронтовые электрики.
Установить стремянку на неровном каменистом полу было трудно.
— Ты, козел, иди сюда, — посмотрел на Шмидта бородатый.
Миша вдруг узнал этого типа. Тогда, в первый день его пребывания в стр