После этого нелегкого кросса ползком с тяжелыми рюкзаками все повалились, опираясь на свои вещи, и некоторое время тяжело дышали. Кто-то дернул ногой, поскреб пол.
— Сигарету хочешь? — спросил Саша у Кати.
— Не-а.
Миша провел лучом фонаря по мрачным сводам неровного камня: черноватое, коричневатое, желтоватое — других оттенков не наблюдалось. Впереди, в проходе, куда им, видимо, предстояло идти, молчала темнота. Она не пугала, не звала, надменно не обещала ни хорошего, ни плохого. Она просто была тут и была вечно. Все молчали, и до Михаила не сразу дошло, что теперь только он сам и его товарищи здесь единственные источники света и звука, что тут — не то, что там, в большом поднебесном мире. Тут, в толще Земли, он — маленькая вселенная на самообеспечении, даже в такой элементарной вещи, как звук. Это была страшная мысль, и задерживаться на ней не хотелось.
Потом все разом заговорили. Командир Вася объявил, что пока будет довольно просторно и можно нести рюкзаки на спине, а это не в пример легче волочения.
— Ну куда, Рав, в Старую пойдем, где тогда стояли? — спросил он.
— Давай. Оттуда на родник ближе ходить.
— А что тут есть родники? — поинтересовалась Катя.
— В пещере в подземной речке вода так себе. Наверху родник, от входа метров сто.
Конечно же, все, что внове, было страшно интересно и занимательно. Например, этот штрек, стены которого кое-где исписаны, изрисованы краской или копотью от свечи. Если бы только не эти рюкзаки! Снижавшийся потолок заставлял пригибаться, а порой и вовсе снимать их и снова волочить за собой. Так и шли, опасливо косясь на изредка встречавшиеся покосившиеся бревна крепи.
— А они не… — указал Миша.
— Ходили тут десять раз. Вроде не должны, — успокоил Василий. — Но вообще нехорошее место.
Через какое-то время Рябченко, со значением подняв палец кверху, объявил, что они находятся в Старой системе, оставив позади Переднюю. Для новичков — что в одной системе, что в другой — пол, стены и потолки проходов не имели принципиальных различий. Правда, проследив за пальцем Василия-Вергилия, они убедились в его правоте, прочтя на потолке размашистую надпись свечной копотью «Добро пожаловать в Старую систему, мудаки». — Спасибо, поблагодарила Катя и, проведя лучом фонарика, вздрогнула и рассмеялась. Луч уперся в телефон-автомат на стене. — Что это?
— Можешь позвонить на работу, Кать, скажешь, что берешь отгулы, усмехнулся Равиль.
Девушка подошла поближе и убедилась, что телефон искусно вырезан в известняковом выступе стены. Но рядом валялся вполне настоящий граммофон без трубы и без ручки. Чуть подальше обнаружилась настоящая мусорная куча. Но удивительно, что она не очень-то и воняла, несмотря на постоянную плюсовую температуру.
— А мухи тут есть? — спросила Катя.
— Ты что! — воскликнул Равиль — Тепло, светло, то есть темно, и мухи не кусают. Здесь из зверей могут быть только мыши летучие и такие, простые.
— Ой.
— Да ты не бойся.
— Да-а? Не бойся. Легко сказать.
— Ну ладно, вперед! — скомандовал Василий, и они пошли дальше.
Бесконечные, неотличимые с виду проходы, стены, кое-где украшенные стрелками, надписями, еще не вызывали у новоприбывших чувства уныния. Василий вел довольно уверенно, но неторопливо, изредка сверяясь с картой.
Они заглянули в один гротик, куда вел малозаметный ход.
— Уютненько, — заявил Саша.
— Нет, — отрезал Вася, — этот не пойдет.
— Почему?
— Нам надолго, а тут не видно вентиляции — второго хода. У нас же примус.
— А-а, ну тогда…
— Мы с Равкой однажды по пьяни горели в Киселях в таком гроте. Чуть не задохнулись. А если есть второй вход, хорошо. В пещере вообще-то тяга нормальная.
Наконец новый дом был найден. Довольно просторный грот с явными следами пребывания современного человека в виде пустых бутылок и надписей.
Ребята принялись распаковываться. Любопытная Катя прошлась вдоль стен, изучая настенную графику. «Это грот имени В…» — дальше, должно быть, не хватило фантазии или времени. «Группа „Гном“ из Балашихи». «Серега Самородов и Люська Прокопенко — самая клевая в мире чувиха». «Ну и темнотища, ебитская сила!» — это уже радовало. «Берегите экологию пещеры! Не срите где попало!» это вдохновляло. «Где бог?» — это озадачивало…
— Кать! — окликнул Савельев. Она подошла и спросила:
— Саш, а где мы с тобой разместимся? Они расположили свои спальные мешки чуть в стороне от остальных, на довольно ровной плите. Саша, оглядываясь на более опытных друзей, соорудил из камней небольшое изголовье.
Вскоре уже задумчиво гудел примус, в котелке нагревалась вода, а любовно приготовленные Василием к засыпке вермишель и тушенка возбуждали зверский аппетит.
Командир поболтал над ухом канистрой с привезенной еще из дому водой.
— Так. Это нам сегодня еще чай попить, посуду помыть, поужинать. Надо завтра за водой идти. Каждый день придется. Черт. Десятилитровая канистра мало, а двадцатилитровую неудобно таскать.
— А отсюда долго идти до входа? — поинтересовался Миша.
— Налегке-то? Минут десять, — ответил Василий.
— Да? А так долго шли. А на сколько мы вообще отошли от входа?
Василий на коленях развернул карту. Поводил по ней пальцем, словно отважный и малограмотный Генри Мортон Стэнли, подсвечивая фонариком в темноте погуще африканской.
— Так… мы здесь… Новейшая туда… переход в Переднюю… Метров двести, я думаю.
— Всего-то.
— Да: Но это уже далеко. Местные сюда обычно не добираются.
— А по вертикали? Сколько над нами земли?
— Наверное, столько же. Тут берег высокий.
— Ой… Начальник, а она не…
Вертикаль почему-то всегда впечатляет приземистого человека сильнее горизонтали. И вылезать тяжелее и падать больнее. А если двести метров сами упадут? И одного-то хватило бы, а тут двести…
Михаил почувствовал себя микроорганизмом, незаконно забравшимся в кишечник Земли.
Обедали они торопливо и с аппетитом. Но как-то нервно. Катя подносила ложку ко рту и ложка дрожала, словно утренняя рюмка алкоголика. Ничего с этим нельзя было поделать. Она чувствовала себя, как на восемнадцатом этаже в ожидании десятибалльного толчка. Ну ладно бы на денек, на ночку забраться попутешествовать, но надолго, на неделю, на две…
Объективная реальность представляла собой чудовищно разветвленную каменную и тихую яму, давящую со всех сторон своими неподвижными сводами и стенами.
— Все-таки тут неуютно, — подернула плечами Катя, доскребая вермишель в своей миске.
— Ну, это ничего, — успокоил ее Саша. Под землей он подрастерял свои обычные разговорчивость и — оптимизм. Его гитара притаилась в уголке и не нарушала благоговейной тишины.
— А вот странно, — заметил Михаил, — первобытные люди ведь прятались в пещеры от невзгод и опасностей, которые ожидали их снаружи. Да? И в нас должна бы говорить эта самая генетическая память, убеждая, что пещеры — это хорошо. А у меня она ничего такого не говорит.
— Ну, это с непривычки, — успокоил приятеля Василий.
— Знаешь, вот побегаешь тут — даже какой-то азарт охватывает, — сказал Равиль. — Чем уже дырка, тем сильнее хочется в нее залезть.
— Это что-то сексуальное, — гоготнул Саша, а Катя цыкнула на него.
— Не, в пещере не соскучишься, — вдруг как-то излишне весело заявил Василий.
Потом они отправились на экскурсию.
— А может… остаться, — неуверенно сказала Катя, — кому-нибудь. Вдруг сопрут вещи.
— Пещерники не сопрут, — уверенно заявил Василий. — А местные сюда не заползут, я табе гавару.
Все вооружились фонарями, взяли с собой на всякий случай одну свечку.
— Сходим на Водокап через Новую, потом к Вите Саратову, потом на Стикс. Да, Рав?
— Давай.
— Какой еще Стикс? — спросил Миша.
— Подземная река. Самый натуральный Стикс. У меня карта, правда, про те места не очень точная… Но там наши с Равом стрелки должны быть. Не заблудимся.
— По жопам дойдем. Ой, извини, Кать, — спохватился Равиль.
— По каким жопам? — удивилась девушка.
— Увидишь.
Да, оказалось, что добровольцы-комсомольцы тридцатых годов с номерами комсомольских билетов на спинах, чтобы не разбежались, действительно потрудились на славу. Пещера была огромная. Пещера впечатляла.
Идти было веселее, чем сидеть, и подземелье уже не давило, а засасывало. Только пугала возможность заблудиться.
— Вот, смотрите, — остановился в одном месте командир и повернул голову с фонарем, осветившим стену, — наша с Равом стрела. На выход указывает.
Уселись перекурить. Равиль подпалил зажигалкой свечку и копотью обновил большую черную стрелку, у основания пересеченную тремя полосками.
— А вот обещанная кротовая жопа. Луч от лампы Рябченко упирался в другой копотной знак — круг и точка в его центре.
— Это Крот ставил. Самый надежный ориентир. Всегда указывает на выход.
Они увидели много интересного. Старые, точно каким-то чудовищем гнутые рельсы. «Колонный зал» — большущий грот, испещренный такими частыми ходами, что действительно потолок держался лишь на монолитных колоннах породы. Водокап там непрестанно капала вода с потолка.
А самое интересное и жуткое обнаружилось, когда в одном гроте они наткнулись на мемориал.
— Ой, господи, — тихо взвизгнула Катя. Аккуратно выложенное камнями полукружие. Засохшие живые цветы и цветы искусственные. Пустые стаканы. Целая пачка печенья. Полбутылки водки. Неначатые свечи. Целая банка сайры. И большая известняковая плита с выбитым на ней текстом: «Здесь покоится Витя Саратов». А за плитой светло-коричневая стена, на взгляд кажущаяся сырой и рыхлой.
— Я не был с ним знаком, — после минутного молчания объяснил опытный Рябченко. — Суперпещерник, говорят, был. Тут не только известняк, песок тоже встречается. Некоторые энтузиасты ходят с лопатами. Готовых ходов им не хватает — новые роют. Впрочем, после Вити, кажется, не роют. Вот и Саратов рыл, рыл и дорылся — на него двадцать кубов песка рухнуло.