— А ты на них претендуешь?
— Ну, я считаю, что мы делаем общее дело, так что это для меня не важно. Они не столько системные существа, сколько солдаты. А это Ваше, тем более, что они свободные существа с целью и личностью.
— Ты ещё собрался творить ритуалы?
— Ну, если тот парень на сцене будет настроен, то прямо сейчас и произведём. У меня вот оба глаза снова видят и от боли тело не трясёт.
Суворов проследил мой взгляд и переместился (у него был какой-то более изящный аналог блинка) на сцену.
Там они с Олегом о чём-то достаточно долго беседовали и мне показалось, что в отличие от меня, Суворов не пытался его подкупить.
Пока они точили лясы на исторические темы (мёртвый участник и живой интересующийся), я набрал Локи по спутниковому телефону.
— Локи, привет.
— Ну здравствуй, Кощей-Искатель. Наделал ты шуму.
— Что, тот алтарь оказался?
— Ну да. Санго отправил небольшую армию. Разведка боем, развёртывание, формирование резервов, чтобы взять в осаду алтарную стражу.
— Вот это я называю осторожная работа, тихая, секретность. Там на острове остались целые строения?
— Там на острове ад и семь казней египетских. Там прямо сейчас беспрерывно идут бои. И хотя я не хочу обидеть своего чернокожего друга, но перспективы у него туманные. Одно ясно, там первый алтарь и он же является ходом в личный домен, где прячется до хера умный ублюдок Эмиссар.
— Рад, что помог.
— Не думаю, что на это всё закончилось. Это подожгло регион и развязало открытую войну между богами. Ты должен знать, что некоторые боги открыто поддержали Эмиссара, так что на планете стало горячо и это из-за тебя.
— У меня талант. Ладно, бывай.
— А ты там чем занят?
— Как обычно, рутина. Дом-работа-дом, по вечерам «Танчики».
— Немцы готовы объявить войну твоей стране по очередному кругу из-за тебя.
— По фигу индейцам танки, у них стрелы ядовиты.
— Моё дело предупредить.
…
— Ну что, Кощей. Нам надо на Нарву. Сможет твой портальщик? Оборудование перетащим?
— Блин, Олег, Вы хоть представляете, насколько это больно?
— Не хочу Вас обижать, но…
Он посмотрел на десантников.
— Вы думаете, им было легко? Не больно? Я, конечно, понимаю, Леонид Юрьевич, что Вас представили к герою, то есть Вы тоже не лыком шиты… Но… Вы там говорили про второй шанс для бойцов?
— Бляха. Ну, давайте зажжём. Но конечная точка у нас другая.
…
Поля под Нарвой с отсутствующим охранением границы.
Государственная граница прибалтийского государства растворилась под ударами нежити, так что против нашего появления никто и ничего не мог противопоставить.
Тем более, если в музыкальном шоу участвует два главы двух могущественных кланов нежити, которые могли по щелчку вызвать несколько тысяч умертвий и гулей, так что, пожалуй, не стоило сопредельной вспоминать лишний раз о своей суверенной территории, а то ведь могут ненароком и снести с карты напрочь.
— Пало войско, но где-то у реки,
Следуя своему обету,
Встав бок о бок, потешные полки
Отбивали атаки шведов…
Солдаты с кремнёвыми ружьями (и даже сквозь пелену боли я понимал, что оружие не могло бы выдержать течение времени даже в глубокой теории, система создаёт их снова, с нуля) вставали. Да, они не могли больше послужить Петру, многие из которых его в тот исторический момент подвели, но Суворов принял в свой состав семь тысяч штыков.
По моим меркам и даже по его — это мелочь, не существенно, для меня была важна что называется «обкатка технологии».
Поэтому Бисс Урай меня лечил и это помогало, а я после ритуала я осторожно спросил своего генерала:
— Урай, а наша база готова к нападению?
— С первых минут, это одно из основных её предназначений. А есть опасность?
— Да, думаю, что скоро нам прилетит.
— Мы закончили с музыкой? Теперь я хочу отлучиться и сконцентрировать войска в старом периметре.
— Не закончили, но ты давай.
— Ладно, пришлю полдюжины лекарей для тебя. А много у этих… как их… рокеров… песен?
— Много, — вздохнул я.
…
Монголия также была полита моими слезами, в которые активно вмешивалась и кровь.
— Там, где шёл самурай, где траки танков рвали твердь (хэ!)
— Красной армии длань японцам предрекала смерть (хэ!)
Встав за братский народ, мы с доблестью исполним долг (хэ!)
Дав захватчикам бой, отбросив их за Халхин-Гол!!! (хэ!)
Боль пульсировала и отдавалась ударами мёртвого сердца.
— Возьмите водички, Кощей, — сочувственно подбодрил меня Олег.
— Спасибо.
— Как Вы?
— Сказал бы, что жить буду, но я ж нежить, в любом случае, не буду. Вероятно, ещё помучаюсь. Ну что, двинем в Волгоград или Вы с неугомонным Суворовым хотите ещё попить гульской кровушки?
Глава 26Многоголосое эхо
— А сколько мы тут подняли солдат? — тронул меня за плечо Олег.
Системное сообщение приходило только мне, никто не мог знать показателей, кроме ритуалиста, так что вопрос честный и задан по адресу.
— Шесть с небольшим тысяч, среди них достаточно много членов танковых экипажей, — превозмогая отголоски боли, ответил я.
— Ожидаемо, — задумался Олег. — Суворов сказал, что он их модернизирует.
— Каким, на хрен, образом? Мёртвые не модернизируются.
— Он говорит, что это возможно системными инструментами при условии, если дать им современную технику.
— Ну, блин, он самый генеральный генерал, ему виднее. Только не понял, готовы ли мы вернуться на запад?
— Нет ещё, — подошёл к нам Суворов. — Тут одно морское сражение произошло некрасивое,
— Александр Васильевич уже успел разобраться в музыке и истории?
— Я разобрался в том, что, если вложить достаточное количество единиц ереси в место сражения… — степенно начал генералиссимус.
Но я его перебил.
— Моей ереси, прошу заметить! — искренне возмутился за свои запасы.
— Ой, Кощей, не жмись, всего по сто восемьдесят единиц на мертвеца. А солдаты бесценны. Давай, царь, заряжай свою ракету, полетели на юго-восток.
— Вы и про ракету уже знаете?
— И про Гагарина, про «Буран». Не прощу живым, что они такую машину похоронили.
— Тут я с Вами солидарен. Но Вы сейчас про какое место, какое сражение?
— Цусима, само собой.
— Ааа… решили переиграть?
— Переиграть нельзя. Но игра в целом, ещё не закончена.
— Считаете, что наши не могли выиграть?
— Разве сражение при Халхин-Голе тебе это не объяснило, что результат сражения никогда не предопределён и зависит от каждого участника, от полководца до последнего рекрута.
— Кхе. А как же мы… На воде? Это же морское сражение?
— Ничего, — саркастически ответил Суворов, — там есть островок, бережок, как-то перетопчемся.
— Там ещё и владения армии Бога Машин рядом.
— Подтянем силы прикрытия.
— Давайте карту глянем? — я достал свой новенький мобильник и запустил навигатор, проверяя расстояние между островами. — Пу-пу-пу. Ну ладно, до Гото больше ста пятидесяти километров, это ни хрена не безопасно, но можно попробовать.
Я ткнул пальцем в старинный танк.
— Не знаю, как Вы их модернизируете.
— Это мои проблемы, царь, — отмахнулся Суворов.
— А из морских глубин, там тоже поднимутся прямо суда, корабли?
— А пёс его знает, мы такое первый раз делаем. Надо пробовать.
…
Песня неслась над волнами на многие километры:
— Дерзкий план и долгий путь, но «С нами Бог!»
Гордо реет флаг вблизи японских берегов!
…
На несколько секунд моё сознание растворилось. Я больше не существовал, не было времени, не было пространства, были только ощущения.
Я был и в настоящем, и в прошлом, на двести с лишним лет назад. Я был молчаливым кочегаром, закидывающим топливо в жадный зев печи, был офицером, застёгнутым на все пуговицы. Я выплёвывал лёгкие от чахотки в крошечной каморке госпиталя, я пучил глаза в тропическую тьму при бесконечно долгом переходе вокруг Африки, изнывал от бессонницы, меня мутило от плохой еды, от качки и жары на палубе, от убивающей духоты во тьме трюмов. Я был серым от усталости небритым капелланом, отпевавшим сразу четверых, замотанных в белые простыни, с привязанными к ногам ядрами умерших матросов.
…Господь Вседержитель…
Я ревел от боли, от того, что мне пробило грудину осколком или шрапнелью. Меня сбивало с палубы ударной волной. Я сгорал заживо так, что мои уши слышали шкворчание моей же плоти, полыхающей как факел.
Я ослеп от огня, который расплавил, выжег, заставил вскипеть мои глаза, но не чувствовал боли от гнева и злости, густо замешанной в крови, а мой товарищ, с глазами, но без рук, наводит меня, слепого, при ведении огня из зенитки по японскому самолёту. Мы, слепой и безрукий, продолжали вести бой. Нас вёл азарт, заветы Суворова, нас вела месть, нас вела солдатская гордость.
Я спиливал трубу на «Корейце».
Я умирал сотни и сотни раз, всеми способами, которые даровала нам природа и война.
Одетым в белое, я выходил в открытое море против пятнадцати японских вымпелов. Я выходил на смерть, и мёртвый не боится умереть, но имеет гордость.
Я адмирал, седой старшина, благородных кровей капитан и широколицый матрос, я слепец на огненном представлении бога войны. Я горел, взрывался и тонул, мои лёгкие наполнялись водой, а сердце горечью невозможности отомстить.
— Одичалая стая несётся, вселяя страх!
Словно гнев океана, врагам предрекая крах!
Бронёй глади морей рассекает на всех парах.
Обречённый на смерть, последний флот императора!
…
Меня прошивали навылет миллионы человеческих эмоций одновременно, заслоняя собой мощное течение боли, я испытывал азарт и безумие. Я плакал чужие слёзы. Нет мне покоя и не дарую я прощение.
Порывистый ветер нёс клочья тумана.
Из-за дробящей зубы боли я не мог понять, день сейчас или, допустим, утро. Хилеры, то есть целители армии гулей, закачивали в меня ману бочками, чтобы я не отдал концы следом за императорским российским флотом.