Пашка, который почему-то даже помыслить не мог, что у историка были дети, во все глаза уставился на худого, жилистого парня в очках, мрачно отделившегося от первого ряда толпы и поднимающегося на помост. Ему было лет около двадцати, хотя на внешность полагаться особо не стоит — уж Пашке ли не знать.
У гнидня был сын! Ставший круглым сиротой, потому что этот урод собственноручно снёс и его мать, и его бабушку из реальности! Обалдеть!
От присутствия, пусть и довольно далеко, этого жилистого парня стало ещё неуютнее, будто это он, Пашка, был виноват во всех бедах младшего Якушевича.
Каково оно? Сначала пропадают без следа мама и бабуля, потом батя ни с того ни с сего из вшивого препода превращается во всеми любимого мэра, а следом вдруг раз — и его тоже больше нет?
Блин, бедолага какой. Врагу не пожелаешь…
Наверное, он даже любил гнидня. Всякого хоть кто-то да любит…
— Ля-я-я-я, у него сын, — выдавил рядом вполголоса Марципан.
Тем временем парень занял своё место около почтительно склонившего голову мэра и развернул к себе микрофон на ножке. Окинул каким-то странным, будто бы брезгливым взглядом толпу собравшихся и шеренгу видеооператоров. Прочистил горло.
— Мой отец никогда не покончил бы с собой, — громко объявил он в микрофон скрипучим, полным ненависти голосом, — из-за того, что пропала мама! Скорее бы он вздохнул с облегчением! Мой отец был мелочным, убогим и совершенно бездушным! Я не понимаю этого вашего поклонения! Мне противен этот цирк!
Глава 14Тотальный ахуй
— Юноша… — попытался вмешаться мэр.
Сын гнидня схватил треногу микрофона правой рукой и подался вместе с ней вбок.
— Я не имею понятия, — по кладбищу прокатился скрипящий гул динамиков, — как он умудрился занять такой пост, но я рад, что его не стало! Он был мразью всю свою жизнь, ему было плевать на всех вокруг, начиная с меня и кончая его учениками в школе! И когда вы таки найдёте маму и бабушку, они будут трупами! А вы все поймёте, кто на самом деле мой отец!
По толпе прокатился рокот, скучающие журналисты проснулись и навострили уши. Какие-то мужчины при галстуках кинулись на помощь мэру и почти насильно отволокли злобствующего парня от микрофона.
— Юноша находится в шоке! — нервно начал завладевший усилителем голоса глава города, пытаясь замять скандал и перекрыть гомон толпы. — Мы должны быть снисходительными к горю! Вадиму Якушевичу будет оказана квалифицированная помощь лучших психологов, все расходы берёт на себя городской совет как дань памяти моему предшественнику. Игорь Максимович был потрясающим, уникальным человеком, который не успел очень многого в своей жизни. И каждый может понять, что горе способно сломить даже самую сильную личность. Его груза не вынес Игорь Максимович, оно придавило его несчастного сына…
— Обалдеть, — прошептала Люська в Пашкино ухо.
Даже призрачная Лиля на краю сцены прекратила шарить глазами по толпе и теперь таращилась на сутолоку за спиной городского председателя.
Гнидня-младшего всё-таки сумели увести куда-то в сторону парковки, а на сцену потянулись один за другим новые и новые ораторы, каждый из которых вещал свои банальности всё увереннее.
Толпа толком никого не слушала, все шептались или даже говорили в голос. Выпад сынишки историка произвёл настоящий фурор. Пашка тоже был впечатлён. Впечатлён настолько, что мелькнула в его голове шальная мысль. Безумная, но…
Но он всё-таки успел поймать спину этого Вадима телефоном прежде, чем его увели. Манипуляции никого сильно не удивили, в тот момент снимала добрая половина собравшихся, хотя их классуха и другие училки пытались мешать хотя бы своим подопечным запечатлевать скандальный эпизод на видео.
Пашка ничего не снимал. Он закинул «Сын вашего преподавателя. ФИО: Якушевич Вадим Игоревич. Возраст: 21 год» в раздел «В работе» админской учётки.
Над этим надо было подумать в спокойной обстановке. Изучить все факторы.
Но чтобы устроить такое на похоронах родного отца под прицелами десятков камер и на глазах сотен человек, нужно было быть отшибленным на всю голову. И очень, очень сильно пострадавшим из-за гнидня и в целом.
Он определённо подходил под понятие грешника. И почему-то казалось, что стал таковым вынуждено. А вот склонен ли раскаиваться…
Но вот что сын историка, даже став пользователем, не будет иметь претензий к условным виновникам отцовой смерти, было вполне очевидно. То есть он не опасен. А дальше нужно было разбираться…
После похорон они с Люсей пошли в кафеху неподалёку, хотя Марципан пытался навязаться и поговорить, кажется, его переполняли эмоции, а ни Васин, ни Островская на прощании не показались.
Лиля Пашку тоже не опознала. То ли не заметила в такой толпе, то ли всё-таки адаптация восприятие мёртвых не затрагивает и можно жить дальше спокойно.
Но поддерживать Пионову после лавины впечатлений удавалось с трудом. С трудом удавалось даже думать о нежданном кандидате в грешники. Все Пашкины мысли сосредоточились на недоразумении с Зинкой. Это беспокоило всё сильнее час от часа, хотя почти две недели он и не вспоминал о ней толком, разве что в разрезе порывов пойти и очистить подушку от Лавриковской земли.
В итоге к моменту, когда принесли счёт, Пашка даже схлопотал медведя уныния.
Люся костерила гнидня-младшего на все лады, уверенная, что о покойном, да ещё и на похоронах нельзя говорить подобного, даже если он был самим Гитлером, и что разнесчастному историку очень сильно не повезло с сыном.
— Сначала я думала: ну как так, оборвать свою жизнь, наплевав на тех, кто тебя любит! И ведь не подросток в пубертате, блин! Взрослый ответственный человек! Каким бы ни было горе, остаются обязательства. Пусть не перед городом, но перед родными людьми. Но теперь понятно! Если все, кто у него остался, это такой вот сынок… Бедный Игорь Максимович!
Пашка вяло угукнул. Он предпочитал эту тему не развивать.
Едва спровадив Пионову на йогу (очень ему с этим подфартило) Пашка отправил математичке сообщение с вопросом, можно ли заглянуть прямо сегодня, и она довольно быстро ответила, что ждёт.
Пашка ободрился. Похоже, Зинка всё-таки давала ему шанс сама, без всяких там корректировок. За отвратительную, пришедшую в кафехе, мысль исправить ей восприятие умышленного обсёра искусственно, Пашка себя прямо-таки возненавидел.
Забежав в магаз у дома математички, он прихватил торт. Но у кассы помедлил и вернулся в супермаркет, заменив его на упаковку пирожных. А ну как Зинка решит, что торт после похорон — это неуместно и неуважительно?
Расплачиваясь, смахнул пуш с «далет».
Надо как-то так объяснить, чтобы не сдавать физрука, и, конечно, не рассказывать о кознях врагов с помощью колдовской игрухи, но чтобы она поняла, что Пашка — никакой не демонстрант и акций протеста не устраивал.
Должна же понять?
Раньше она всё понимала, и про предков, и вообще.
И как его только угораздило так забить на мнение человека, который был с ним добр, причём совершенно бескорыстно?..
Ещё оставалась подушка. И Лавриков.
Он утверждал, что Зинка не ведётся на провокации, но вода камень точит. Надо или нет вытащить землю? Или это будет бунт, особенно нежелательный после новости о кандидатуре Васина на роль сисадмина?
Может, как-то расспросить Зинку осторожно — типа пофилософствовать — о том, что она ожидает после смерти? И как относится к внеурочной работе?
Вообще, может или нет Зинка хотеть стать ангелом?
Решать ничего столь глобального не имелось никакого желания. Видимо, Пашка был близок к лосевскому пониманию раскаяния.
Около нужной двери сердце начало стучать барабаном. Но Пашка всё равно дал себе слово не воздействовать на учительницу игрой. Даже если она не поймёт. Даже если выставит его без права возвращаться.
— Здравствуй ещё раз, Соколов, — сдержанно сказала Зинка, отперев дверь. И посторонилась, пропуская гостя в квартиру.
— Я… сказать хотел сразу… вот, это вам. — Пашка неловко сунул ей пакет с пирожными. — В общем, вы, наверное, думаете, что я пришибленный после того случая. Ну, после видео у меня на стене. Только я ничего такого не планировал! Мне плохо стало. А все смеялись, снимали. И мне посоветовали… я придумал… Ну, сделать вид, что я специально. Я чужой видос скачал, его до меня в инет выкинули. Но я подумал, что меня затроллят, вот и попробовал, ну, типа я сам и специально. Мне надо было вам объяснить сразу. Но столько всего навалилось.
— Ох, Соколов, я, признаюсь, очень нехорошо о тебе подумала, — проговорила Зинка, закусив губу. — Позорить себя и школу ради сомнительного внимания — такое я не люблю. Конечно, всё — личный выбор каждого. Но я рада, что ты устроил это не нарочно. В мои времена люди выказывали своё мнение иначе. Да ты проходи, разувайся. Я чайник поставила. Помянем Игоря Максимовича. Очень это всё печально. Настроение меланхоличное сегодня… Ну ты мой руки, что мы стоим на пороге…
Пашка с таким облегчением стянул кроссы, будто выслушал помилование прямо перед смертной казнью.
Завернув в ванную, он шарахнулся от отражения в зеркале так, что ёкнуло сердце, потом, на обратном пути помедлил перед единственной комнатой и бросил туда тревожный взгляд.
Постель застилало покрывало. Но… Зинкина кровать была не очень широкой, а всё-таки двуспальной, и раньше на ней имелось два холмика в изголовье, а сейчас — только один, с того края, который не придвинут к стене. Вторая подушка отсутствовала. Но кресло, на котором раньше спал Пашка, стояло собранным, на нём высилась стопка белья. Рядом пристроилась гладильная доска с утюгом.
А где ещё подушка? Какой нет? Земельной? Или второй? Как это могло получиться?
— Соколов, тебе чай или кофе? — позвала Зинка, и он оставил на время эту странность, двинув на кухню.
Там ждала очень большая неожиданность!
— Машенька, вот, теперь со мной живёт, познакомься, — объявила Зинка, возясь с чашками и заварником. — Ты устраивайся. Чай или кофе?