Егор Летов:Сейчас не имеет смысла заниматься роком
Егор Летов не хочет быть пророком. Тем не менее он очень ясно представляет себе, что ждёт отечественный рок-н-ролл в ближайшем будущем. Егор Летов не стремится быть звездой и не принимает этику и психологию звёздного статуса, хотя у него для этого есть весьма веские аргументы. Егор Летов недрогнувшей рукой разрушает сложившиеся благодаря масс-медиа стереотипы и мифы, связанные с культурой андерграунда, но тут же воздвигает новые, по своему разумению и рецепту — чем и симпатичен редакции РИО (Журнал РИО (Рекламно-информационное обозрение Ленинградского рок-клуба) — прим. Ред.), которая всю жизнь занимается тем же самым.
Как-то раз (если не изменяет память, в седьмом номере за 1987 год) мы уже предоставляли ему возможность высказаться на наших страницах, но с тех пор утекло немало времени и денег, многие вещи и взгляды изменились или, напротив, приобрели законченность, да и потом, где вы сегодня достанете 11-й выпуск РИО? Его и у редакции-то нет. Вот поэтому-то мы и решили вновь встретиться с Джа Егором (он же Килгор Траут, он же Дохлый, а также много кто ещё). Мы сидим на диване в гостеприимной квартире Филаретовых (они предоставляют «Обороне» кров во время её недолгих залётов в Питер), заваленные растрёпанными выпусками журнала «Maximum Rock`n`Roll» за разные годы. Периодически входят и выходят разные люди. Как кукушка из часов, выглядывает из кухни Фирсов. И действительно, начинают бить часы, заглушая начало беседы. Впрочем, это неважно. Итак,
РИО: Кстати, ты помнишь, как мы встретились в первый раз? На Свердловском рок-фестивале, когда ещё было непонятно, куда всё идёт. Я, собственно, и «Оборону»-то тогда ещё не слышал, просто братец твой что-то между делом рассказывал… Он ведь тоже из Омска?
Е.: Ну да, конечно. У него как получилось? Он был в Новосибирске — ФМШ, Университет. А Новосибирск — это вообще особая история. Там есть Академгородок. Был такой опыт в 60-х: собрали одарённых детей в одном месте, поселили недалеко от города, в общагах, и решили посмотреть, что из этого выйдет. А вышел из этого невиданный в стране процесс духовного освобождения. Такого не было ни в Ленинграде, ни в Москве: что-то типа гражданской войны, забастовки и т. п. Потом всё, в конце концов, разогнали. Постепенно. Братец занимался тем, что привозил отовсюду пластинки, рок. За это его и выгнали. Он перебрался в Москву, квартиру получил, дочка родилась…
РИО: А музыкой он ещё в Сибири занялся?
Е.: Нет, он уже в Москве саксофон купил и стал саксофонистом.
РИО: Я его впервые услышал в 1984 году, на 2-м Рок-фестивале — он тогда с «Аквариумом» играл, был у них биг-бендовый такой период. Курёхин с саксофоном…
Е.: Ага. Курёхин одно время действительно на саксофоне играл.
РИО: На чём он только не играл…(Общий смех.)Получается, что вы с братом как бы на разных полюсах находитесь: он играет чисто инструментальную музыку, а у тебя слово всё-таки больше значит, чем мелодия. Это случайно?
Е.: Не знаю. Мне кажется, что даже не слово как таковое важнее, а то, что за этим словом стоит. Братец — он изначально шёл от классики, от эстетики традиционной, а я, если так говорить, шёл от героической романтики. Когда мне было, наверное, лет четырнадцать, у меня впервые появились идеи неохристианского толка. Я вообще человек общины. То, что я хотел бы делать, — это общинная музыка, общинная философия… А у него наоборот: уклон в некую элитарность. Причём элитарность некого статического толка. Вот он к ней и пришёл в итоге. То, что он сейчас делает, это так называемая новая романтика в джазе, своего рода постмодерн. Авангард не как что-то передовое, что какие-то новые пути открывает, а то, что уже было, но имеет ограниченное распространение и как-то органически из разных чужеродных частей складывается. Собственно, это и точка зрения Курёхина. Вот это нас с братцем и отличает. Это, наверное, ещё более полярные понятия: чувство и идея.
РИО: А не заключен ли в ваших разногласиях некий конфликт поколений? Ведь ты по возрасту гораздо младше нас. И вообще, есть ли в нашем роке конфликт поколений?
Е.: Мне трудно судить, но поколения есть. А себя я отношу к поколению 50-х годов, как ни странно, хотя и родился позже. Просто я начал рано этим делом заниматься — лет в восемь, когда я первый раз услышал рок. Естественно, от братца. Вообще-то он рок не слушал, всегда его… презирал, что ли. Но как-то раз привёз пластинки Shocking Blue, Led Zeppelin, «Revolver» битловский… Когда я их услышал, на меня они так подействовали, что всё прямо сразу поехало. Я стал записывать рок и жил на этой музыке лет десять. Для меня, наверное, это было самое счастливое время. Поэтому я себя причисляю к поколению тех лет. Все мои друзья сейчас — это не ровесники, а люди под тридцать. Я с ними только общий язык нахожу.
РИО: А ведь это поколение далеко не однородно. Поколение, которое БГ назвал «поколением дворников и сторожей», фактически перестало быть единым целым.
Е.: Сейчас всё, по-моему, перестало быть единым целым. Энтропия растёт. Сейчас бессмысленно говорить о каких-то направлениях или движениях. Ни одно из них сегодня не существует в чистом виде. Как вера некая, когда люди верят в то, что делают.
РИО: Я замечаю, что молодые группы Ленинграда (вне зависимости от художественных достоинств) всё-таки держатся вместе. Даже помогают друг другу, как в старые времена: инструменты дают, записываются вместе. Какая-то общность ощущается…
Е.: А это, знаешь, на каком уровне? На уровне внешних признаков: не что играть, а как. Обычно всё сводится к тому, что они ориентируются на какой-то тембр, какую-то гитарную технику… Такой-то перебор или другой. На нечто среднее между Smiths и Public Image. Причем Public Image считается верхом крутизны. Самым авангардом. А вопрос «зачем это делать?» или «что этим можно сказать?» вообще не стоит. Изначально.
РИО: Просто сейчас другое время. Быть может, каждое новое поколение музыкантов ищет себе инструмент, с помощью которого оно передаёт своё ощущение мира. В джазе таким инструментом была импровизация… Погоди, мне по этому поводу сейчас такая мысль пришла в голову: ведь вопрос «как выражать?» приходит естественно после вопроса «что выразить?», и решается он обычно сам собой.
Е.: Нет, я сейчас о другом. Возьмём, к примеру, Запад. Там сейчас много общностей музыкантов, которые в творчестве постоянно используют какой-то свой архетип: Blast First, например, или те же 4 A.D. Они играют тембрами, бесконечно варьируют их, обыгрывают как-то. Для них это свой способ выражения мироощущения. Трудно предположить, что за этим стоит коммерция.
РИО: И всё же, мне кажется, это коммерция, но на другом уровне. Коммерция не денежная, а социальная, что ли, духовная. Может такое быть?
Е.: Мне трудно для себя этот вопрос как-то однозначно решить. Знаешь, это как с музыкой, которая приходит на смену тому, что любишь. Сначала всегда кажется, что это просто шум, noise pollution. Я уже думал на эту тему. И тоже подходил таким образом: допустим, что я чего-то просто не понимаю. Но мне не кажется, что всё, что идёт на смену тому, что я люблю, — плохо. Плохая музыка. Нет, она не плохая, но её нужно как-то иначе называть. Не рок.
РИО: Давно уже ясно, что термин «рок» потерял всякий смысл.
Е.: Петя Мамонов использует выражение «современная музыка». Хорошая современная музыка и плохая современная музыка (смеется).
РИО: То, что мы условно называем роком, — вся современная массовая музыкальная продукция — быстро меняется. Есть некий рубеж, фронтир, на котором идёт поиск и быстро окостеневающие тылы. Потом эту почву можно рыхлить, перепахивать и сажать, как Буратино, доллары. Впрочем, можно и рубли.
Е.: Рок действительно закончился. Дошёл до финишной точки эволюции. Причём это произошло в последние два года. До этого ещё шло какое-то развитие андерграунда, а сейчас всё выродилось в тот же попс. Просто разные установки действуют: если панк — то это хард-кор, авангард всякий, rock-in-opposition превратился в неоиндепендент типа 4 A.D. Ввиду этого сейчас нет смысла заниматься роком. Можно заниматься религиозной практикой, экологическими проблемами, хэппенингом… Или нужна другая форма для облечения прежней идеи — не музыкальная, а — я не знаю — принципиально новая.
РИО: Раньше считалось, что каждые десять лет появляется принципиально новая эстетическая модель. Между ними могут уложиться две-три ступеньки меньшего масштаба. А сейчас — со времени панк-бума прошло десять с лишним лет, а новой «новой волны» нет. Только такое… размельчение жанров на крохотные ручейки.
Е.: Мы сейчас подошли к осмыслению современного момента. Я думаю, то, что сейчас происходит — натуральный конец всему. Совершенно оправданный и чётко закономерный.
РИО: «Мир, как мы его знали, подходит к концу», — это ведь Гребенщиков. У него по песням море таких пророческих фраз разбросано.
Е.: У меня отношение к БГ странное. Понимал ли он сам, что пишет? Или был просто передаточным звеном? У Борхеса есть такой рассказ — знаешь, наверное — «Тлен, Укбар, Orbis Tertius», там такая мысль: авторов в мире два-три, остальные — как бы медиумы. Потом, когда уходит некая эманация, человек остается таким, какой он есть на самом деле. Всё становится на свои места.
РИО: Тропилло не устаёт повторять, что «Аквариум» — это не собственность БГ, это всё наше, это культура целого поколения, которое нашло одного посредника, чтобы выразить её.
Е.: То же самое и с битлами было. И с Sex Pistols. Наверное, в любой культурной обстановке возникает один… не то, чтобы избранник, а, скорее, козёл отпущения, который и должен отражать эту обстановку.
РИО: Про козлов у БГ тоже было.
Е.: Ага.
РИО: Мне всё же кажется, что он, как и другие медиумы, действует по наитию. Есть ведь два типа авторов…
Е.: Одни выражают свои собственные ощущения, а другие создают новые реальности — то есть авторы в чистом виде.
РИО: Причём, если такого медиума устранить из творческого процесса, его место обязательно займет кто-то, кто всё время был рядом, но до подходящего момента не самореализовался. А когда его время уходит, медиум теряет свой дар…
Е.: Да, вспомни Pistols. Как только момент прошёл, они вышли из этого, оказалось, что каждый из них сам по себе ничего не стоит — ни Лайдон, ни Джонс, ни Кук, никто. Сразу всё стало на свои места.
РИО: А не было бы Pistols, героями стали бы Clash. Или Damned.
Е.: Damned, конечно.
РИО: Может, и лучше было бы. Какие люди!(Общий смех и целый ряд предположений, одно фантастичнее другого.)
Е.: А вот у нас настоящего панка, как получается, не было вообще.
РИО: Интересно, почему? При нашей-то извечной социальной ангажированности, пристрастии к содержательным текстам и — это уже из истории — недовольства любой властью…
Е.: Мне кажется, для того, чтобы панк возник, нужно другое. Нужно было накопить определённую степень усталости от той музыки, которая была до него, как это было у них в 1975–76 г.г. Ramones, Buzzcocks, Lurkers — все эти команды — они были своего рода реакцией на Pink Floyd, арт-рок, хард, релакс и все прочие дела, которые расцвели в начале 70-х. Такая музыкальная реакция. А у нас? Народ до сих пор слушает Genesis, Yes и King Crimson и считает это за авангард. Приди на любую пластиночную балку и посмотри, что там пользуется спросом: команды типа Pink Floyd, Led Zeppelin, Deep Purple, Uriah Heep, Nazareth (Подтверждение словам Летова можно найти на страницах предыдущего номера РИО, где приведены статистические данные о популярности пластинок западных групп. Увы, они удручающе верны! — Ред. РИО). С другой стороны, команды типа GBH находят спрос у трёх-пяти человек, которые их знают.
РИО: У нас до сих пор торчат на формальной технике: крутые запилы, сложные размеры, число нажатых в секунду клавиш. На этом фоне панк явно не котируется…
Е.: По-моему, панк возник как движение примитивистов. По правде, неглупые люди были изначально. Принципы творчества, как у Пиросмани или Вазарели.
РИО: Что касается американцев — всей этой компании из Боуэри, которая собиралась вокруг клуба CBGB, — это абсолютно верно. Патти Смит, Television, Modern Lovers — они были интеллигентные молодые люди, которые искали простоты, откровенности, минимализма выразительного. А английские панки набрели на эту идею случайно, отчасти подражая американским.
Е.: В Англии, как я понимаю, всё началось с того, что появились люди, которые захотели вернуться к корням, начали играть музыку 60-х — вся эта тусовка Stiff Records. Так получилось, что они повторили опыт гаражных техасских групп, начинавших за десять лет до них.
РИО: Англия середины 70-х страдала от перепродюсированного арт-рока и стадионных шоу супергрупп, которые стоили для тинэйджеров слишком дорого. У нас сейчас ситуация в чём-то схожая: концерты популярных групп не по карману подросткам — до десяти рублей! Звёзды недоступны и высокомерны. Может, отсюда и масса новых групп, называющих себя панками?
Е.: Команд, которые играют настоящий панк, у нас почти нет. Кроме Прибалтики, может, всего пять или семь по стране. Остальные играют не панк. В Ленинграде, например, единственная панк-группа — это Бригадный подряд. Не знаю, что они сами в это вкладывают, но музыкально они настоящие панки.
РИО: То, что у нас раньше проходило как панк-рок, к панку отношения не имело. Другой вопрос, что это был такой аналог исторический. Понимаешь? Нельзя пересадить чужую идею на свою почву один в один, надо найти подходящее место на древе культуры, почку похожую, и привить чужой росток. Возможно, Свинья в 80-м был аналогичен нью-йоркским панкам 70-х, скажем Dolls?
Е.: Причём, музыкально это так же звучало. Это был не панк, не хард-кор, а смесь харда, мэйнстрима такого грязного, вплоть до цыганщины, эстрады и блатных песен. Хотя ведь западного панка тогда почти и не слышали. Вот проблема: дефицит объективной информации. Те, кто слушает музыку, кто в курсе, они и сами играют на уровне. Те же «Джунгли». Чувствуется, что они много музыки разной слушают. А человек, который ничего не слушает, он и сыграть ничего не сможет.
РИО: Есть и другая точка зрения: был у меня приятель, который утверждал, что ничего не читает, чтобы сочинять настоящую литературу. Правда, насколько я знаю, пока он так ничего и не написал…
Е.: У меня тоже были такие знакомые — группа «Пик энд Клаксон». Они, ничего не слушая, решили играть авангард. Измудрялись, измудрялись и неожиданно заиграли что-то вроде Manfred Mann`s Earth Band! И только когда услышали настоящего Manfred Mann, поняли, что изобретали велосипед.
РИО: Я думаю, надо обязательно впитывать чужие идеи, переваривать их, через своё сознание, свой опыт пропускать — и тогда они отчасти уже твоими становятся.
Е.: Ну я по себе могу сказать, что процентов восемьдесят того, что я сочинил, было инспирировано тем, что я слушал. Но не обязательно должна быть прямая зависимость. Слушаю я, скажем, Дилана, а потом сочиняю (под впечатлением от него) хард-кор. Могу твёрдо сказать: если бы я ничего не слушал, то ничего бы и не сочинил.
РИО: А вообще ты «быстрый» или «медленный» автор?
Е.: Последнее время я очень мало сочиняю. После того как я написал альбом «Всё идёт по плану», у меня была даже попытка бросить это дело. Для себя я понял, что круче ничего уже не сделаю. Это было на панк-фестивале в Тюмени. Мы с Ромычем (Роман Неумоев, «Инструкция по выживанию». — Ред. РИО) осознали вдруг, что всё, чем мы занимаемся, никакого отклика не имеет. Абсурд! То же самое, что играть в бисер перед стадом свиней. Хэппенинг на уровне Курёхина. И мы решили больше не играть. Уехали в горы. Ездили, ездили по Уралу, а потом почувствовали, что песни из нас просто лезут. Мы приехали в Киев, Ромыч тут же написал «Непрерывный суицид» и «Час до полночи», а я — «Пуля-дура, учи меня жить», «Заплата на заплате», и пошло-поехало… Я считаю, что самое крупное, что я сочинил — песня «Русское поле экспериментов», в которой я выразил всё, что имел на этом этапе…
РИО: Любишь петь свои старые песни?
Е.: Знаешь, пишешь песню, поёшь её первый раз — и это самое интересное. Потом начинаешь играть её лучше, но это уже совсем не то.
РИО: Женя Морозов когда-то рассказывал мне, как записывались первые альбомы ДК. Они писали первый дубль, не зная песни! Он сам пел по бумажке текст, который видел в первый раз, музыканты ни разу не репетировали. И эти первые версии интересно слушать даже сегодня.
Е.: Да. Обычно все первые варианты, самые первые дубли по-настоящему живые. Поэтому я и боюсь старые хиты петь, ничего хорошего из этого не выходит.
РИО: Ты не задавался вопросом, для чего — или, иначе, — почему ты поёшь?
Е.: Я уже писал об этом в «Урлайте». Если же с другой стороны зайти, то все, что мы делаем, это отстранение. Как некая, громко говоря, религия. То, о чем Камю говорил в «Постороннем».
РИО: А как же насчёт общинного мировоззрения?
Е.: Ну да. Это единственная естественная возможность расширения своего эго, личности. А с ним сразу же начинается и отстранение от реальности. Сначала от себе подобных, потом вообще от каких-то существующих форм, а в принципе, и от самой жизни. Конечный результат его — смерть.
РИО: Но это может быть не физическая смерть, а, так сказать, личностная: растворение индивидуума в человеческой массе…
Е.: Нет, это как раз полное выключение из массы. Любое осмысление вызывает отстранение. Отстранение — это отчуждение. Отчуждение даётся перевариванием: человек что-то понимает, преодолевает какой-то уровень, и он для него отпадает. По сути это всё напоминает пирамиду. Естественно, что итог — смерть на её вершине. Хотя, с другой стороны, это и не смерть в обычном значении. Я считаю себя живущим человеком. Для меня смерть — это и есть то, что жизнью называется, такая концентрация энергии, которая уже в физической форме невозможна — и человек тело отбрасывает. Начинается существование на другом уровне. Почему то, чем мы занимаемся, таково? Потому что такова реальность. Даже честному человеку здесь жить негоже. А нормально жить — это значит взвалить на себя такую массу всего, такую сумму греха, что можно умереть духовно очень быстро, просто как лампочка перегорает…
РИО: Видимо, абсолютно честный человек и есть новый Спаситель-Мессия?
Е.: В принципе да. Наверняка это должен быть человек искусства (которое сейчас настоящее), это и есть некий Спаситель… А когда он понимает, что сделал определённую работу, ему здесь ничего не остаётся, как умереть.
РИО: Да, так получилось с Башлачёвым… Он погиб 17-го числа, а 19-го должен был выступать у нас в ДКЖ, на устном выпуске РИО. Я должен был открывать его концерт. И попытался представить, каким он будет через 5 лет, но не смог. Я понял, что ничего уже не может быть через 5 лет. И буквально на следующий день мне позвонили и сказали, что Сашка разбился. Я не удивился. Понимаешь? Такое было ощущение (я потом его сформулировал), что он сказал всё, что хотел сказать, и продолжать дальше физическое существование ему было не нужно. Поэтому он решил уйти.
Е.: Да, тем более, мне кажется, существует некий уровень крутизны, за которым всё, что делается человеком, в формы, доступные пониманию, не облекается. А облекается в столь странную форму, которая уже не находит понимания.
РИО: Да, она уже словесно вообще не выражается. Или должен быть качественно другой уровень понимания, которого у нас, обычных людей, просто нет. У любого искусства есть предел, который не абсолютен, но для нас, для живых людей, имеющих некие чувства, он является пороговым…
Е.: Он преодолим, но дальше уже идёт то, что с этой реальностью не совсем связано. А может быть, и вообще не связано. Мне кажется, самое страшное — я понял после Башлачёва, и особенно Селиванова — это заживо умереть. Сам процесс творчества подразумевает что? Человек — независимо, какой он изначально был — идейный или безыдейный, доходит до предела крутизны, где в некой точке происходит момент выбора. Оставаться здесь, в этой реальности, либо идти дальше. Если человек идёт дальше, то он отсюда уходит, как Ян Кертис или Джим Моррисон, скажем. И не обязательно смерть, он может просто с ума сойти или в горы податься. Он может просто на заводе до конца жизни проработать. Со стороны это будет непонятно… Либо человек остаётся в реальности, выходит как на неком этаже из лифта, а лифт уходит. И он на этом этаже начинает озлобляться, ожесточаться, цинично и злобно торговать собой. Это самое опасное. Как я понимаю, большинство сейчас в роке этим занимается. Такого масштаба зла и количества таких людей, как в роке, нигде нет…
Ленинград к тому времени становится чем-то вроде дополнительной штаб-квартиры «Обороны». Группа вступает в Ленинградский рок-клуб, открывший в тот момент членство для иногородних групп, помогая им таким образом легализовать концертную деятельность.
Егор Летов о концерте американской группы Sonic Youth в Москве в апреле 1989 года
…Такое впечатление, что это музыка холодная — изначально холодная, как задумана, а сыграна очень энергично, горячо. Мне было очень интересно сравнить их с пластинкой — как на деле технически создаётся музыка, которую я слышал. Я очень обрадовался: оказалось, что они используют только один приём, которого нет у нас (Егор имеет в виду ГО. — Ред.) — с пропусканием струны между другими струнами. А всё остальное — возить палочкой по струнам, атональное звучание — есть и у нас. Хотя в плане игры у них всё, конечно, гораздо выше. Тексты у них — полная дрянь: такой рафинированный интеллектуальный попс. Смесь ассоциативных дел, ещё — о любви и пр., а половина — вообще ни о чём — дешёвая фантастика. А так — группа входит, безусловно, в десятку лучших в мире.
На этот концерт Sonic Youth в Москве мы ходили вместе, большой компанией: Егор с «ГО»-шниками и приближённые к группе друзья. Приезд в СССР группы такого масштаба и такой актуальности был невероятным событием для того времени. Другое дело, что далеко не все из присутствующих были такими же искушёнными меломанами, как мы, многие вообще слышали их впервые.
Разговор не по существуЗарисовки из мира современного панка
Июньский «ROCK SUMMER-89» собрал около себя самый разный народ — что, впрочем, не редкость для музыкального фестиваля в нашей стране. Обычная суматошная остановка подобного рода мероприятий не способствовала фундаментальным исследованиям, сводя все разговоры к краткому обмену мнениями по поводу и без повода. Один из подобных диалогов я рискую предложить вашему вниманию по причине его актуальности и значимости для себя лично. Речь идёт о модной на минувший год группе «Гражданская Оборона», выяснить некоторые особенности существования которой мне хотелось уже давно. Воспользовавшись присутствием Егора Летова в Таллинне, я и попытался это сделать. Некоторое отсутствие динамики разговора, вероятно, может быть объяснено постфестивальным пресыщением, хотя фракция Летова демонстративно покидала фестивальную площадку во время выступления некоторых неприемлемых для них исполнителей (например, Роберта Крея) и потому теоретически имела больше времени для отдыха. Итак, панковская «Гражданская Оборона» образца 1989 года в лице своего лидера Егора Летова.
М.: Скажи, пожалуйста, «ГО» свой конкретный постоянный состав имеет или нет?
Е.: Сейчас, видимо, да. Но, по сути, она была задумана как группа одного человека.
М.: Одного человека — это тебя?
Е.: Как, в общем-то, любая группа, как мне кажется…
М.: А «Битлз» были группой далеко не одного человека, даже наоборот!
Е.: Ну двух человек. Оптимальный состав — это два лидера в группе. Сейчас в «ГО» это налицо!..
М.: Второй лидер, надо сказать, что-то пока не слишком заметен…
Е.: В «Коммунизме» — заметен…
М.: Каждому лидеру — по группе!
Е.: Нет. «Коммунизм» — это группа, где мы вдвоём играем. Один без другого практически ничего не может сделать. Да и «ГО» была изначально задумана как группа из двух человек: Кузя и я…
М.: Кузя — это?..
Е.: Басист. Сейчас он, и в первых двух альбомах половина его вещей. Причём вся музыка вместе писалась… Потом, когда у нас был период гонений, мы некоторое время вместе не работали: он в армии был два года, потом болел. А сейчас мы снова играем.
М.: «Период гонений» — он с чем был связан?
Е.: Ну как с чем… Тебе всю историю рассказывать? Это было так: когда мы появились, «текста» не имели ничего политического. Какой-то экстремизм, конечно, был, но сейчас это слушается, как детские дела. Хотя, по сути, это был панк, и, видимо, из-за названия, поведения и тому подобного власти к нам внимание имели. Вокруг нас постоянно существовали какие-то легенды в огромном количестве: то, что мы якобы фашисты и тому подобное… Это из-за того, что у меня было много пластмассы, всякой информации. Место было — то, что называлось «Гроб Рекордс». И это не «мифическая студия», как ты написал в статье[2], это действительно такое место, где стояли магнитофоны, аппаратура, приходил ограниченный круг людей, где мы занимались, записывались… И пошли всевозможные слухи по городу Омску. А у нашего гитариста — Андрея Бабенко — мать работали то ли деятелем партийным, то ли ещё кем-то. В общем, услышала она наши записи, решила, что всё это антисоветчина, фашизм. Пошла и донесла на нас в КГБ.
М.: Мать на сына!
Е.: Да, и вообще на нас: дескать, сын попал в некую компанию, совратили, с пути сбили истинного — повлияйте. Ну сына вызвали, сделали ему прочистку мозгов, после чего он исписал огромные стопки бумаги, например, что у меня якобы множество журналов «Посев» — в общем, мифические вещи. Потом он из группы ушёл, но нам не сказал, что его вызывали, — это уже после стало известно, когда нас всех стали вызывать. Всё лето, с марта по октябрь 85-го года они собирали на нас материал, засылали каких-то стукачей, а в октябре нас стали резко забирать, туда — в ГБ. Началось с того, что нас начали просто бить на улице. То есть подходили люди в спортивной форме, одни и те же, судя по описанию, и по одиночке всех били. Просто подходили и говорили: нам не нравится ваше поведение, как ты выглядишь и… резкий удар в лицо. Причём это в местах скопления людей: на остановках, в центре города, на площадях и т. д.
М.: Мне приходилось слышать про такие вещи — о Харькове, например, но, глядя отсюда — из Эстонии, подобные рассказы я воспринимал как нечто преувеличенно легендарное…
Е.: Нет, нет — били. «Доктор» в Москве били. Многие через такое прошли — это определённая метода. Нас били некоторое время, примерно месяц, причём довели до такого состояния, что из дома стало боязно выходить. Потому что выходишь — человек стоит на остановке, ждёт. Вот так. А потом нас начали просто забирать и запугивать. Ну, как обычно. Нас забирали как по спирали, то есть до главного в конце — меня последним, а до этого забирали всех по кругу.
М.: Таким образом, ты шёл за главного?
Е.: Да. Я до сих пор уверен, что если б тогда — сейчас я расскажу всё — если б тогда я одну акцию не совершил, то могли и действительно посадить. Потому что раскрутка была глобальная. То ли им надо было организацию какую-нибудь раскрыть, не совсем мне понятно… В общем, стали собирать сведения и оказывали давление такого рода: вызывали и требовали: «Вот, если не скажешь то-то, не подпишешь, то мы тебе сделаем то и то…» Если человек на это не шёл: «Хорошо, тогда мы твоей дочке сделаем то-то или родителям». Ну и так далее… В общем, практически все всё подписали, что от них было нужно.
М.: А что хотели?
Е.: То, что огромное количество антисоветской литературы храним, фашистские регалии, готовим террористические акты, взрывы заводов. Когда меня вызнали, уже лежала здоровая пачка дел. Меня при этом сразу же выгнали с завода, где я работал художником. Как оказалось — незаконно, не успели документацию оформить. Я потом в суд подал и процесс выиграл. Но совершенно очевидно — был звонок, и меня выгнали. А мы как раз в это время с Кузей вдвоём альбом записывали, когда нас забрали. Кузю вперёд, меня попозже. Забрали и стали пугать. Раскрутка шла пункт за пунктом. Например, пункт «а»: «Вот такая-то книга, где ты её взял?» А у меня Набокова нашли, «Приглашение на казнь». Дома обыск был — не официальный, а именно такой, как бы «добровольный»: приходят четыре человека и всю комнату обыскивают, без санкции.
Изъяли 4 пластинки «Секс Пистолз», Булгакова «Мастер и Маргарита». Хотели даже Андрея Битова конфисковать, непонятно почему… И вопросы: «Откуда взял?» Всё у них шло в сторону моего брата, что якобы это от моего брата идёт.
Сергей ЛЕТОВ. Старший брат Егора. Его основной инструмент — саксофон, и как саксофонист он принимал участие во многих проектах (ДК, Джунгли, Поп-механика, на данный момент основное место работы джазовый состав «Три О»). Учился в физико-математической школе при Новосибирском университете. Уже по приведённому списку легко догадаться о пристрастии Сергея к делам авангардистским. К панковским замашкам Егора он относился не слишком одобрительно, считая, видимо, панковское упрощенчество профанацией музыки. Эстетические разногласия не отражались, впрочем, на личных взаимоотношениях, которые оставались, судя по всему, вполне братскими. В то же время совместные работы Егора и Сергея мне неизвестны. Цепочка в сторону Сергея, видимо, могла вывести КГБ на «неспокойные» университетские круги в Новосибирске. Но вернёмся к интервью, где остановка произошла на вопросе о происхождении «недозволенных» книг и пластинок…
Е.: …Стал я тогда всевозможные сказки рассказывать — где я всё это брал. Продолжалось неделю-две. Допросы иногда были по 10 часов и больше: брали в 9 утра и отпускали в 10 вечера. Так продолжалось недели две. Потом — я забыл, как эта штука называется — привязывают к стулу и вкалывают в вену что-то типа «правдогонного» средства — когда человек впадает в транс и начинает, так сказать, вещать что попало. При этом угрожают: «Мы, — говорят, — поступим таким образом: тебя накачаем, ты в этом состоянии расколешься, а мы подадим так, будто ты стукач. Попробуй потом отмажься». Я, когда перед таким выбором оказался, решил, что терять нечего и лучше покончить жизнь самоубийством. Написал довольно большое количество писем типа: «Кончаю с собой под влиянием такого-такого майора» и т. д. Об этом знал всего лишь один человек — я с ним вечером разговаривал. А дальше произошла история, мне до сих пор непонятная — откуда им всё известно стало? То есть в комнате было только два человека — я и некий Манагер, который сейчас — группа «Армия Власова». Говорили мы с ним в воскресенье, день я для себя наметил вторник, но на следующее утро меня снова забрали — прямо на улице: затолкали в «Волгу» и увезли. А там уже сказали, что им всё известно, но ничего, мол, у тебя не выйдет: все эти «героические» дела ни к чему не приведут и никого из нас (гэбистов) не посадят, дела не прекратят, но раз уж ты такой смелый, то на определённый срок получай передышку. И отпустили. Я приехал домой, и буквально через пять минут меня забрали в психушку. Привезли и сказали, что им позвонили и предупредили, что я хочу с собой покончить. Я им полностью рассказал, как дело было, про КГБ и т. д. Они перезвонили в КГБ, и оттуда им дали указание держать меня до конца съезда. Так и получилось — я сидел три месяца…
М.: Об этом звонке откуда тебе известно?
Е.: Начальник отделения сказал (фамилию не хочу называть). Он был как бы на моей стороне… Там даже небольшая войнушка произошла: в местной психушке решили материалы по поводу КГБ в дело подшить и чуть ли не в прокуратуру двинуть — в общем, некоторое время какая-то склока между ними продолжалась… Продержали меня до конца съезда, после чего постоянно существовал некий контроль. А со всех, кто имел со мной дело, взяли подписку, что они больше со мной общаться не будут, иначе… Бумага называлась: «Официальное предупреждение», от прокуратуры, заверенное. Иначе там три года, два года — за хулиганство и т. д.
М.: Съезд ты имел в виду?…
Е.: 27-й. Сейчас точно не помню, но, кажется, я вышел 7-го марта. Ну и всё, после того как вышел, оказался в ситуации, когда со мной вообще никто дела не имел. Ходили про нас всякие слухи, даже написали статью в местной газете. Статья называлась «С чужого голоса», и говорилось, что мы фашисты. Кузя в это время в армии был. Причём его сразу же забрали — в течение одного дня (это было, когда я в психушке сидел). Вызвали на сборный пункт числа 27 декабря — как раз перед самым концом призыва. Забрали и даже не дали с родными проститься, вещи собрать — тут же посадили в вагон и всё, поехал. Отправили куда-то вроде Байконура, в Казахстан, в стройбат, закрытую зону. Там он даже с родными, по-моему, не виделся. И так два года было. А я в это время оказался в полной изоляции. Единственная группа, которая решилась со мной иметь дело, это «Контора Пик & Клаксон». В самом конце 1986 года они захотели со мной встретиться. Причём они думали, что мы действительно фашисты, но им было интересно — что за люди такие. Когда же друг с другом поговорили, оказалось, у нас много общего. Они были хиппи, воспитанные на 60-х годах, причем 60-х годах такого психоделического толка: «Grateful Dead», «Velvet Underground». Мы вместе некоторое время играли, репетировали…
М.: Их не пугал весь этот связанный с тобой полицейский ажиотаж?
Е.: В том-то и дело, что не пугал, поэтому я им очень благодарен. Они предоставили мне свои барабаны и инструменты на запись — у меня самого даже гитары не было.
М.: Что же дальше?
Е.: Дальше — мы вместе съездили на Новосибирский фестиваль в 1987 году. Вообще-то поехали просто прокатиться к друзьям в Новосибирск. Приехали на фестиваль, а там вместо «Звуков Му» и «Аукциона» какое-то пустое место, и нам сказали: «А давайте, ребята, сыграйте».
Поскольку волею судеб мне довелось присутствовать на этом фестивале и даже изображать значимую фигуру в жюри, ситуация в Новосибирске мне была известна и выглядела она чуть сложнее, чем это прозвучало в словах Егора. А именно: действительно, пустое место имелось. Долго колебавшийся «Аукцион» в последний момент всё же ответил отказом, хотя сам по себе фестиваль был вполне достоин внимания (в отличие от последующих новосибирских рок-актов — с моей субъективной точки зрения). Но отсутствие тех или иных приглашённых коллективов отнюдь не становилось катастрофой для организаторов, хотя и вызывало определённые трения в отношениях с тогда ещё многочисленной публикой. «ГО» возникли сами. Егор пришёл в оргкомитет и репликой типа: «Здесь, на фестивале, присутствует полный состав нашей группы из Омска, и мы хотели бы выступить» привлёк внимание вечно озабоченного администратора из вышестоящих культурных органов Слуянова. Чиновничий аппарат к тому моменту даже в отдалённых российских областях постепенно склонялся к политическому авантюризму и либеральному экспериментированию — тем более в условиях ПЕРВОГО местного рок-фестиваля. После небольших консультаций группе дали «добро» на выступление в дневном концерте при обязательном условии: предварительном знакомстве с текстами. Егор где-то за углом от руки набросал примерное содержание планируемой программы, явно смягчая не совсем «благопристойные» выражения. Держались музыканты с достоинством, но скромно и вполне вежливо — до сцены.
На сцене «ГО» выглядело весьма эпатажно, но несколько затянутое и не всегда вразумительное выступление постепенно стало утомлять публику, пришедшую в себя после первой реакции на внешний вид и манеру поведения панковской «обороны». Добавляя экзотики, солист стал всё чаще и чаще отступать от представленных текстов, и со сцены зазвучали слова — не матерного, но тогда ещё не совсем привычного для наших культурно-дворцовых стен характера (потом это всё группе припомнили). Концерт прошёл бодро и кончился сам по себе: «оборонцы» исчерпали свои возможности и ушли без бурных оваций. Как сейчас понятно, под именем «Гражданской Обороны» выступил своего рода сборный коллектив друзей и соратников Летова, включая поддерживавший его «Пик». Первую часть программы составляли их песни («Мы сядем на танк и поедем воевать…»), потом Летов спел свои.
И ещё одна реплика в адрес организаторов. Конечно, факт «литовки» текстов — проявление политики администрирования. С другой стороны, любой менеджер любого фестиваля должен представлять, кого он выпускает на сцену. И уж если выпустил — изволь за любые последствия винить самоё себя. В Новосибирске ситуация была иной — ближе к традиционно-советской: «Гражданская Оборона» партизанским путём прорвалась на сцену (и уж там дала себе возможность «оттянуться»), а административные ортодоксы не могли простить, что их провели за нос… Хотя по нынешним меркам всё было более чем пристойно. У меня лично осталось впечатление взаимной «подставки» с обеих сторон. Вряд ли «ГО» выпустили бы в том виде, в каком они реально собирались выступать: не настолько ещё «смелой» была ТА администрация — и Летов, полагаю, вполне сознательно — ради выступления — пошёл ни обман. С другой стороны, сама система жестких ограничений и суровой «ответственности» была абсурдной. Спустя год она уже полностью себя изжила, но тогда всё происходило как при развитом социализме: действие рождало противодействие, и каждый действовал по своим законам выживания. Что касается концертного опыта, то у «ГО» его не было вовсе, ибо, со слов Летова:
Е.: Тогда это был наш первый концерт на большой сцене. До этого всё в подвалах каких-то играли, дома играли, в основном у меня в квартире давали концерты человек на десять-пятнадцать. После фестиваля, когда вернулись в Омск, я две недели записывал свои альбомы — две недели, пока шла бумага из Новосибирска в Омск. Бумага от фестиваля о том, что мы, фашисты, там выступили. Написал кто-то из организаторов, какие-то комсомольцы. Бумага имела хождение в Омске: вызывали всех подряд. Меня сразу же вызвали в психушку и решили там оставить. То есть вызвали, сказали что-то про новосибирский фестиваль и добавили, что «сейчас за тобой санитары придут, и всё». И пошли за санитарами. Тут я дверь открыл и убежал. Сразу «скорая помощь» на дом приехала — меня забирать. У меня с собой было сорок рублей и сумка со свитером.
М: Подходящий комплект…
Е.: На сорок рублей я купил билет на поезд до Москвы и уехал. В бегах был три или четыре месяца. Начался розыск — это был как раз 1987 год, всё лето. Не помню, виделись мы с тобой тогда или нет? Я был в Симферополе, Киеве, Москве, Ленинграде. Я постоянно ездил. Познакомился с Шевчуком — со всей тусовкой. А потом позвонил домой, мне сказали, что дело прекратили и меня искать перестали. Вернулся с опаской, даже дома сначала не жил. Смотрю: меня никуда уже не вызывают. Всю зиму вообще не работал — никуда не принимали: я вообще-то художник.
М: По образованию или призванию?..
Е.: По призванию. Образования никакого нет, просто художник-оформитель. Я хорошо рисую: умею Ленина нарисовать, лозунг…
М: И никаких учебных заведений не кончал?
Е.: Десять классов. Принципиально никуда не пошёл. Я и десять классов доучивался для того, чтобы в армию не попасть…
М: А что, с десятью классами в армию не берут?
Е.: Да нет — так сразу после восьмого могли забрать, а я ещё два года (9–10-й классы) как бы отсрочку имел…
М: Давай вернёмся к завершению истории «ГО» на сегодняшний день.
Е.: Когда я приехал, всю зиму — пока не работал — песни писал. Сочинил очень много — в неделю песни по две. Самый плодотворный период (не то, что сейчас: за последние шесть месяцев я всего песни три сочинил). А там как пошло… Причём совершенно разные песни. Три альбома записал: «Боевой стимул», «Так закалялась сталь» и «Всё идёт по плану». Уже после этого съездил в Новосибирск на 2-й фестиваль, и сразу после фестиваля начались гастрольные дела. До этого в залах не играли, и я был не расположен к концерту.
М: Как реагировали и реагируют на ваши концерты?
Е.: То, что мне сейчас не нравится, — это пошла ГО-мания. Народ ходит на ГО, как он ходит посмотреть на Цоя.
М: Как записывались песни «ГО»?
Е.: Весной 1987 года, когда вернулся в Омск из Новосибирска, записал в течение двух недель все пять первых альбомов. Это песни разного времени. Начинал в девять часов утра и кончал в одиннадцать вечера. Поставил себе такую задачу. Понял, что если сейчас не записаться, то, может, потом такой возможности уже не будет. Да так оно и было.
М: Все пять ранних? Но ведь на альбомах стоят разные даты?
Е.: Я, честно говоря, на альбомах мифические даты поставил.
М: И те, что датированы 1988 годом, они тоже не последние?
Е.: Это работы 1987 года. Если уж так говорить, у меня все альбомы выходят с опозданием на год-полтора. Например, альбомы тех лет: «Некрофилия» — только пять песен 1987 года, остальные 1986-го; «Тоталитаризм» — то же самое, пять песен; в «Хорошо» две песни 1987-го, остальные 1986-го; в «Красном альбоме» все песни 1984–1985 годов; песни, которые в «Поганой молодёжи», — 1982–1983-го. Всё это, конечно, с опозданием выходило. Что ещё могу добавить по поводу 1986 года — то, что гэбисты ужасно гадили, не давали записываться. Я, например, договорился с руководителем одной дискотеки из пригорода, что он привезёт мне всю свою аппаратуру на несколько дней. И привёз — на машине; тут, буквально на остановке, подошёл некий лейтенант Михайлюк (или Михайленко, если не ошибаюсь, не помню сейчас точно), показал книжку и сказал: «Если ты сейчас аппаратуру донесёшь, то с твоей дочкой (а у него дочка маленькая) случится беда». Человек ко мне пришёл, сказал: «Извини, мол, парень, мне дочка важней». И всё увёз. После этого понятны мои взаимоотношения с местными властями. И когда я всё-таки собрал кой-какую аппаратуру — это была сборная аппаратура со всего Омска (буквально с миру по нитке, в основном «Клаксон» помог). Тогда я понял, что, если сейчас не запишусь — не запишусь вообще. И начал работать в постоянном режиме. Это меня спасло.
М: А следующий цикл?
Е.: В 1988 году записал альбомы — и «Боевой стимул», и «Так закалялась сталь» — на той же аппаратуре, что и раньше. Таким же образом её свёз. Только барабаны купил уже сам — у «Калинова моста», между прочим.
М: Ты упомянул свою «студию». Это что такое?
Е.: Моя комната, в которой микрофоны, аппарат и пр. Там всё записывалось.
М: А на что писали?
Е.: Я записывал всё на «Олимп». Немножко переделал его. С точки зрения самопальных студий, качество у нас было очень хорошее. На таких дерьмовых аппаратах, на которых мы писались, никто бы так не записался. Советская сборная техника, но всё так хитро подключалось, что звук получился нормальный.
При перезаписи на профессиональной студии Эстонского радио выяснилось, что предложенные Егором оригиналы записаны в противофазе. Ну да не в этом их шарм…
М: Готов согласиться со сравнительно приемлемым качеством, но вот по поводу уникальности: прецедент, насколько мне известно, не единственный — «Облачный край» в Архангельске!
Е.: А ну да, конечно. «Облачный край» и — ещё раннее «ДК»…
М: В общем, у нас умудрялись состыковывать волшебные отечественные аппараты с каким-то вариантом звукозаписи.
Е.: Но если учесть, что я делал 6 накладок (шестая — с ревером), а «ОК» — они накладок практически не делали, писали живьём. «ДК» тем более писали живьём: полностью все инструменты, потом вокал. Я же писал сначала барабаны, потом гитару, потом один бас, затем ещё голос вместе с гитарой одновременно, наконец, всю запись через ревер прогонял. И после всего ещё качество какое-то оставалось.
М: Егор, я ни в коей степени не умаляю твоих инженерно-режиссёрских заслуг…
Е.: Просто я очень горжусь этой работой в наших условиях.
P.S. Три месяца спустя Летов провёл ещё одну звукозаписывающую сессию, особенности которой, естественно, в интервью не отразились. Результатом стали четыре новых альбома.
Альбомы:
01. Поганая молодёжь (1986)
02. Оптимизм (1986)
03. Красный альбом (1987)
04. Мышеловка (1987)
05. Хорошо (1987)
06. Тоталитаризм (1987)
07. Некрофилия (1987)
08. Всё идёт по плану (1988)
09. Так закалялась сталь (1988)
10. Боевой стимул (1988)
11. Русское поле экспериментов (1989, октябрь)
12. Война (1989, октябрь)
13. Здорово и вечно (1989, октябрь)
14. Армагеддон-попс (1989, октябрь).
М: Скользкая тема — почему при всей эрудиции и высокой личной культуре (прости за газетные штампы) в твоих текстах столь часто присутствует мат? Я не могу сказать, что это меня как-то особенно задевает — нет, после «Заветных сказок» Афанасьева[3]и ряда стихотворных опусов нынешних и прошлых классиков вряд ли можно воспринимать мат как культурный нонсенс. Но, при всей естественности подобного языка, у меня лично никогда не появлялось желание вводить его в собственный быт и, соответственно, возникал интерес — откуда у других такая потребность берётся? Понятно, что всё условно: придумали люди слова и сказали, что это — хорошие, а это — плохие. Но коль скоро всё-таки уже существует определённая внутренняя дисциплина, в чём смысл желания её уничтожить?
Е.: Мне изначально было ясно — если играть рок, то играть «на всю катушку», называть вещи своими именами — то есть надо быть естественным. Некоторые вещи невозможно выразить, кроме как чисто по-русски. Когда я это понял, возник некий вектор. Всё, что мы делаем в «ГО», движется по своего рода спирали — по степени крутизны: как только поехало, сразу стало ясно, в какую сторону ведёт. Поначалу я пытался это движение опередить, в 1987 году даже забежать вперёд — стать круче, чем надо на данный момент. Отсюда возникли всякие чисто социальные дела, типа «Анархии»[4] и т. д. Они мне сейчас не нравятся, я их не исполняю и перезаписывать не буду. То же отчасти было и с матами.
М: Период альбома «Некрофилия»?
Е.: Да, пожалуй…
М: Там есть одна песня — женский вокал…
Е.: Это Янка поёт — её песня…
М: Не является ли там подчеркнутое смакование в демонстративно красивой мелодии матерных слов нарочитым желанием перечеркнуть эту внешнюю красивость? Складывается такое впечатление, что для поющего сами эти слова не настолько естественны, чтобы воспринимать их как само собой разумеющийся (для него) язык, а наоборот — некая самоцель, любование собственной смелостью — по сути, мат становится самоцелью…
Е.: Я не считаю, что это плохо. Рок по своей сути — концептуализм…
М: Извини, но, насколько мне известно, концептуализм имеет множество разных трактовок. Пока это не ответ, а только красивое слово…
Е.: Хорошо, скажем так: концептуализм — это как бы некое искусство, которое направлено на то, чтобы выбить человека из обычных нормативов сознания, логических нормативов. Причём, чем сильнее выбьешь… чем сильнее тетива натянута, тем дальше стрела летит.
М: Не совсем согласен, что мат «выбивает из обычных норм сознания»…
Е.: И тем не менее… Когда я столкнулся, по личному опыту оказалось, что так оно и есть.
М: Вряд ли в ваших песнях встретилось что-то ранее неслышанное. Иное дело, что как раз в обыденной жизни — это привычно и «нормально», практически для всех, а вы переводите эту нормальность ещё и в ранг произведения искусства, на сцену. А снятие очередного морального ограничения, возможно, и вызывает поначалу шок, но лишь для того, чтобы свыкнуться и с этим: норма бытовая становится ещё и нормой эстетической… Или я ошибаюсь?!
Е.: Если говорить о советской культуре — не о русской, а именно о советской — мат является не только чем-то необходимым, не только частью русского языка. Мат — это нечто основополагающее. На мате говорят все, включая и интеллигенцию — как ты сам правильно в своей статье написал. Народу это как жест: два-три мата — целый роман пересказать. Неотъемлемая часть реалии сегодняшнего дня. Коли бы я заменил одно слово другим, то не добился бы того эффекта, которого хотел. И кроме того, всё, что писалось и делалось, — делалось для себя. Я был на сто процентов уверен, что это не понравится вообще никому. Первые оригиналы никому не показывал — было стыдно, что играть не умею. Но самому было приятно это слушать: я включал и танцевал под то, что делал…
Многократно упомянутая здесь и выше статья представляет собой попытку проанализировать, с позиции несколько отстраненного наблюдателя, особенности советского панк-движения. Черновой вариант этого тогда ещё наполовину готового материала я показал Летову. Он проявил к изложенному определённый интерес, что и отразилось в нашем разговоре. Статья носит чисто аналитически-исследовательский характер. Учитывая специфическую аудиторию журнала «ЗЗЗ», вероятно, редакция поместит её в следующем, 4-м номере. Ранее эта статья у нас не издавалась, зато появилась в журналах Венгрии и Финляндии (пижонство, конечно, но приятно…).
Е.: Кстати, по поводу статьи ещё такой момент… я не хочу, чтобы у тебя оставалось мнение, что то, что мы делаем, именно такой «панк», какой ты называешь в статье. То, что мы делаем, — это вообще нетипичный панк. Это тусовка из Сибири, в которую входят человек двадцать. Это, например, не «Бомж», хотя нас часто сопоставляют. Мы с ними разные люди. Ладим, конечно, но они далеки от нас. Наверное, «Бомж» или даже «Инструкция по выживанию» от нас дальше, чем, допустим, «J.M.K.E.». У нас весь панк, да и вообще все рок-тусовки имеют свою собственную структуру и до такой степени обособлены, что соприкосновения быть не может. У нас гитарист из «Инструкции по выживанию» — Джеф — так он: то туда бежит, то сюда и до сих пор не вписывается…
М: «Панк» — понятие условное, особенно в нашей стране. Так же, как и «хиппи», и масса других слов и терминов. Так уж сложилось, что какие-то люди назвались панками. Например, в Эстонии: «Пропеллер» называл себя панком. «Турист», «J.M.K.E.» и «Onu Bella», вроде как, тоже. А всё это принципиально разные вещи — даже в рамках небольших эстонских рок-дел.
Е.: Я к панку отношусь по-музыкальному, что ли. То есть для меня панк — понятие музыкальное. Если брать по идеологии, в одной группе могут даже быть люди, которые друг с другом не ладят — до взаимной ненависти… Но по музыке — вместе. Исходя из этого «Объект насмешек» я, например, панками не считаю. И сам я — совершенно противоположный Рикошету человек.
М: Как бы ты сам определил музыкальную основу панка?
Е.: Подумаю, как бы это словами описать… Ну, скажем, песня строится на трёх-четырёх аккордах, которые играются монотонно, как бы в унисон. Берётся определённая нота и повторяется в течение всей гармонии. Гармония — два-три такта, пока идет определённый аккорд. Это в моём понятии и есть панк. Сюда подпадают Dead Kennedys, Sex Pistols, Exploited и т. д. У нас в стране, кроме «ГО», J.M.K.E., почти никто так не играет. Ну ещё «Инструкция по выживанию». Хотя панком называют себя практически все.
М: Истоки панк-музыки?…
Е.: Чисто народные дела. Вся народная музыка: не та, что «Во поле березонька стояла…» или волынки ирландские — это не народная музыка, а, скорее, что-то вроде городского фольклора. Настоящая народная музыка имеет в основе своей шаманизм[5] — определённые ритмические дела. Я слышал ирландскую музыку — настоящую, сыгранную на каких-то камнях, барабанах. Это кельтские дела — самые ранние, абсолютно не похожие на то, что считается ирландским фолком. А это и есть панк. Я у брата слушал подборку из двадцати пластинок африканской музыки. И ещё недавно запись — очень редкая — из Тибетского монастыря, молитвы[6]. Я считаю это самым сильным из того, что вообще в жизни слышал.
М: Но ведь не только музыка: сейчас панку сопутствует ещё и определённый образ жизни. И масса всякого народа, включая многих почитателей «ГО», поддерживает его совсем не по музыкальным причинам…
Е.: То, что я называю панком, — чисто музыкальные дела. Ну а если взглянуть шире — включив области духовные, религиозные, тогда гениальный панк — это Башлачёв. Или — главный панк у нас в стране — это Коля Рок-н-ролл. То, чем он занимается, — чистый шаманизм…
М: У нас начинается своего рода спор о терминах: «панк» существовал всегда, обозначая людей определённого образа жизни. В наше время его вынесли на сцену и придали дополнительное значение в качестве определения музыкального направления (или вообще — эстетической категории). И мы с тобой здесь расходимся: я тяну в сторону образа жизни, а ты идёшь через музыку.
Е.: Да, действительно, если я говорю, что «они играют панк», — это чисто музыкальный термин…
М: То есть одно дело — «играют» панк, другое — живут, как панки.
Е.: Я не считаю содержание панк-музыки — панком. То, что стоит за музыкальной формой, — это слишком серьёзно и у каждого может быть своё. У каждого человека. Свой собственный путь развития — иначе и быть не может. Я же могу говорить только о себе и о том, как я со стороны это воспринимаю: например, Dead Kennedys — чем они занимаются, в моём понимании. Но всё равно они для себя это чувствуют иначе. Я всю жизнь, в общем-то, обманывался… То же самое и по поводу «Инструкции по выживанию» — одно дело, как это выглядит внешне, и другое — то, что по сути, то есть в какую сторону развивается вектор… Когда я их впервые услышал — через себя воспринял — ну, как в «Дориане Грее» («искусство — это зеркало»). Я воспринял то, что соответствует мне. А когда в эту тусовку влез — в «Инструкцию по выживанию» — я понял, что совсем всё не так: они понимают всё абсолютно иначе. И каждый раз происходит такое… Я и в западных делах сейчас сильно разочаровался — Exploited и т. д. Потому что, когда в Сибири слушаешь, ну тех же Exploited, кажется: такие крутые чуваки, а оказывается — это пьянь, и всё, как выяснилось, когда они в Вильнюс приезжали… Поэтому могу только о себе говорить и о музыкальной эстетике: «Пропеллер»[7] послушал — это панк, хотя если они потом в «Касеке» превратились, то по своей сути, по содержанию — нет. А то, что играли, — панк…
Разговор не спеша тёк дальше, приобретая всё более абстрактно-теоретический характер. Потому позвольте пока здесь поставить точку, ибо основные моменты уже намечены, а детализация — дело сугубо специальное… Не сгущает ли Летов краски, описывая свои мытарства? Не приукрашивает ли эрудицией примитивный «социальный» цинизм? (Такие реплики высказывались некоторыми читателями этой стенограммы.) Вероятно, личный опыт каждого поможет самому разобраться с ситуацией в далёкой (для кого-то) и близкой (для там живущих) Сибири. Равно, как и определить своё отношение к КГБ (в ряде соцстран уже дали ответ на подобный вопрос). Если вас может заинтересовать моё личное мнение: Летов — личность интереснейшая, со своим мировоззрением и взглядом на вещи.
Что касается модных ныне разговоров об излишнем «политиканстве», от которого, мол, рокерам пора отказаться и которым страдает «ГО», то уж простите — пусть откалываются те, для кого «социальное» — лишь проходящий элемент. Есть профессиональные художники, профессиональные политики и профессиональные бунтари — и т. д. Можно говорить о лозунгах, можно кричать о боли. Лозунги необходимо вовремя менять — боль остаётся до тех пор, пока рана не вылечится… Соответственно, и крик… Вероятно, необходимо, чтобы рядом с высокой эстетикой и целенаправленным мастерством существовала и своя — почти «доморощенная» — непосредственность, своя бесхитростная злость и — если хотите — своя «злостная» антиэстетика. В общем, музыка для себя и себе подобных… И вероятно, требовать тотальной десоциализации также нелепо, как в своё время — требование тотальной идеологической лояльности. Банальнейшая и хорошо знакомая формула: пусть существует самая разная музыка. Впрочем, видеть в «ГО» только политический протест было бы тоже не совсем правильно — опять-таки дань модным разговорам о кризисе советского рока. «ГО» для меня — это кусочек жизни. Жизни далеко не простой и не самой лучшей, но уж не обессудьте… И переделывать эту жизнь каждый берётся по-своему. Благо, сейчас у нас, кажется, появилась такая возможность. А у «ГО» по этому поводу существует и своё собственное мнение. Кому оно нужно? Мне.
Эстонский журналист Николай Мейнерт был известен в то время не только своими публикациями в самиздате и независимых СМИ, он также входил в оргкомитет знаменитого рок-фестиваля в Подольске в сентябре 1987 года и имел самое непосредственное отношение к другим ярким событиям в музыкальном мире. 25 февраля 2021 года Николай Мейнерт умер после продолжительной болезни.
Концептуализьм Внутри
«Коммунизм — какое слово! Сколько в нём заключено…»
«Большое это удовольствие — жить на земле!»
«Соло соло солововово
Хо хо хо
Ло ло…»
Мыслим так: как недавно выразился Саша Лебедев — наш ленинградский коллега — подпольщик-авангардист: рок в нашей стране не прижился. Скажем более: рок (настоящий) не имел, по сути, места вообще как движение в нашей уникальной отчизне (кроме нетленных исключений, ещё баще и пуще подтверждающих правило — как-то: Коля Рок-н-ролл, «ДК», «ИПВ», «Армия Власова», «ВВ» и т. п.). Имело место претенциознейшее, патетичнейшее, натужно-героическое муравьиное «выдавливание изнутри». Всё творчество и деятельность собственно творцов менеджерского аппарата и «публики» — есть свидетельство САМОКУЛЬТИВИРОВАННОГО НЕВЕЖЕСТВА, заплесневелой замшелости мышления, дремучего вечно ЗАПОЗДАЛОГО подражательства и помпезнейшего формализма. Всё вышеописанное неизменно сопровождается слезливо-кирпичной злободневностью и ура-героикой. Есть такое понятие — самодеятельность.
Мы скажем ещё глобальнее — и на Западе та же х…ня… Рок-н-рол закiнчiвся — хiба цэ не зрозумило! Весь так называемый independence (столь почитаемый московско-питерской тусовочной элитой) вообще перестал чем-либо отличаться от триумфального попса.
Формально — разве что вычурностью аранжировок и нарочитым декадансом.
Понятие панк-рок давно уже исчезло со страниц ныне многочисленных Flipside’ов, Maximum Rock’n’Roll’ов, Option’ов и прочих соответствующих изданий. Вместо него прочно выпер термин hardcore (иступленно-скоростной забойный spastic), автоматически ставший рядовой разновидностью (коммерчески весьма успешной) современного металла. Тусовка, сплотившаяся в своё время вокруг recommended records, по уши увязла в камерном формализме (доказательством могут быть последние работы Фрэда Фрита, Катлера, Residents и иных исполинов Rock in Opposition).
Единственным, похоже, оплотом живого рока (как мы его понимаем, можно уяснить из интервью с Е. Летовым, напечатанном в «Урлайте» № 5) являются гаражные доморощенные команды типа LOSP, Humoresk, D&V, Z-A-N-O-I-S-E-C-T, базирующиеся вокруг центров типа insain music contact (лозунг: home-made music for home-made people!) и им подобным. Их материал отличают НАРОЧИТЫЙ музыкально-технический дилетантизм, издевательское наплевательство к качеству записи — то есть краеугольным камнем является КОНЦЕПТ в чистом виде. Также рок-н-ролльный фронт пытаются удержать панки и авангардисты из таких почтенных на мировой сцене держав, как Филиппины (Dead Ends), Греция (GULAG, ihoripansi), Перу (Basifia, KAOZ), Гонконг (Blackbird), Сингапур (Opposition Party), ЮАР (Denzile), Япония (Gism, Wampaky Junkies) и т. д.
Надо отметить, что все эти группы объединяет опять же в первую очередь — КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ подход и ПРИНЦИПИАЛЬНАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ творческого мышления — как раз то, чего «советский рок» и во сне не нюхивал (опять же кроме нетленных исключений). И вообще о вышеназванных движениях и группах информацию в нашей необъятной отчизне имеют человек 15–20, то есть те, кому это, видимо, действительно интересно и нужно. «Имеющий уши слышать — да слышит!» Остальная героическая масса упорно и целенаправленно штурмует абразивными умами Фрэнка Заппу, Кинг Кримсон и Джентл Джайнт. Самые же быстроумные вгрызаются в непочатые слои Cure, Siouxsie & The Banshees, P.I.L. и т. д.
Самое же нелепое и обидное пузырится в том, что смысл-то сего деяния (т. е. рок-н-ролла) никто уж давно не петрит. Тут мы и объегорим и обкузьмим. Эвона! «Большое это удовольствие — жить на земле!» Большое. Живя и творя в славное и бурливое время АРМАГЕДДОНА, мы утверждаем тотальный СТЫД И ПОЗОР человеческого бытия — всей его слюнявой спичечной культуры, всех его забористых достоинств, его манных благ, заплечных кодексов, рукопашных надежд и червячно-затейливой природы. Имеет что-либо смысл нонче? Мыслим так, что ЧЕСТНОМУ человеку (т. е. сумасшедшему, чьи залихватские ценности мы и утверждаем в окружении вашего огнедышащего здравомыслия и фундаментально-изумительного инстинкта выживания) жить никак НЕ ГОЖЕ. Честный человек, типа Идиота Достоевского, либо должен сразу же помереть от стыда и горя физически, только глянув окрест, либо, неминуемо умирая внутренне, в процессе прозревания проделывать упоеннейше всевозможные «фу-фу», «гыр-гыр», «са-са-са» и прочие чудесности во имя СВОЕЙ, реально не существующей системы ценностей, во имя своей никогда не существующей СПРАВЕДЛИВОСТИ. Абстрактная, проигранная войнушка на невидимом, неявном фронте. Видимо, это и есть ИСТИННЫЙ РОК наступающей задорной эпохи.
В самом начале 1988 года после непрерывных поисков и работ в ГрОб-студии (альбомы ГО, «Спинок Мента», «Черного Лукича», «Погран. Отряда Гр. Обороны», «Великих Октябрей», «Анархии») мы пришли к ёмкому и слоистому выводу, что невозможно выразить абсурдность, кошмарность и игривость (неизменно сопровождающую первые два компонента) окружающей нас действительности ни одному художнику (даже такому, как, допустим, Достоевский) адекватней, баще и пуще, чем САМА реальность — её объекты и проявления (произведения народной и официальной культур, конкретная музыка и т. п.). В результате подобных выкладок возникла группа «Коммунизм», в которую изначально вошли:
Егор Летов («Г.О.») — вокал, гитары, басс, ударные, эффекты;
Кузя Уо («Г.О.») — вокал, гитары, басс, эффекты;
Олег «Манагер» Судаков (гр. «Анархия», ныне — «Армия Власова») — вокал.
Сказать, что «Коммунизм» возник под влиянием последних экспериментов Сергея Жарикова, — значит погрешить против истины, ибо, хотя Жариков и был, по-видимому, первым деятелем, начавшим использовать конкретные поэзию и музыку в нашей стране в области рока (за исключением «Мухоморов») — однако он является в подобной области далеко не новатором в мировом масштабе. Есть смысл говорить о параллельной разработке общего изначального материала. Формально «Коммунизм» имеет общие точки с ранними и наиболее поздними (минуя средний период) продуктами творчества «ДК», однако в области содержания имеет явные и принципиальные расхождения, что наглядно следует из вышесказанного, а также — из самой продукции «Коммунизма».
Имеющий уши слышать — да слышит.
Коммунизм-арт объемлет и синтезирует ВСЕ слои мировой культуры — это литература, изобразительное искусство, театр (хэппенинги, performance’ы, акции), музыка (от конкретной музыки — через панк, industry, эстраду, ноль-музыку, симфоническую — до народной). Предвидится использование кинематографа.
Первый альбом «Коммунизма» был записан в феврале 1988 г. и получил название «На советской скорости». Альбом включает в себя песни и стихи на стихи советских авторов. Весь текстовый материал взят из советского песенника (название не помним), содержащего песни хрущёвского периода и вышедшего в 1964 г. Этим годом альбом и датируется. Музыкально — это смесь опусов «Коммунизма» и др. авторов (Франсис Гойя, Поль Мориа и т. п.).
Второй альбом «Сулейман Стальский» записан в марте 1988 года (датируется 1937 г.) и содержит песни и стихи на стихи исключительно одноимённого автора. Вся музыка — Летов и К. Уо (смесь трэш-панка и авангардного пост-панка с использованием произведений эстрадных оркестров). Состав тот же.
Третий альбом «Веселящий газ» (март 1989). Записан сугубо вдвоём с использованием самодельной драм-машины.
Кузя Уо — вокал, басс, ударные, гитары;
Егор Летов — вокал, басс, ударные, гитары.
Вся музыка и все тексты — наши (Е. Летов и К. Уо), что явилось следствием вывода, заключающегося в том, что все наши действия (вплоть до одиночного творчества) тоже являются объектами коммунизм-арта. Музыкальная стилистика — trash, hardcore, acid house, noise, панк-авангард, chaos-punk, swing-punk. Грязно и мощно.
Четвёртый альбом «Родина слышит» (март 1989) записан снова втроём. Все вокальные партии наложены на инструментальные фонограммы P.I.L., Ramones, Buzzcocks, Оркестры Ф. Гойя, Поля Мориа и пр. Тексты — Льва Ошанина, Е. Евтушенко, Лебедева-Кумача, безымянно и поимённо-народные и т. д. Также были использованы фонограммы: речь В. И. Ленина «Что такое советская власть?», песенка Винни Пуха, веселые уроки радионяни, фрагменты из фильма «Ленин в Октябре», оригинальная песня «Усы» в исполнении Льва Барашкова и прочие красоты.
Пятый альбом «Солдатский сон» (март 1989). В записи кроме нас троих участвовал «Джефф» Жевтун (гитара, вокал, консультации). Весь текстовый материал почерпнут из натурального дембельского альбома и без изменений напет на натуральные солдатские мелодии, а также на мелодии собственного сочинения. Использованы фрагменты классических произведений и джазовых композиций. По нашему мнению, это — один из наиболее ярких, страшных и трагичных опусов, нами созданных.
Шестой альбом «Чудо-музыка» (апрель 1989) записан вдвоём, без Манагера, как и все последующие. Продолжительность альбома — около часа. Апофеоз конкретной музыки (записанные авторские хэппенинги, частушки, радиоспектакли, речи Хо Ши Мина, Сулеймана Стальского, В. Леви, Брежнева, Ленина, тракториста Гиталова, бабушек, фонограммы похорон, забвенных групп с «Garage Punk Unknowns» и т. д.). Тексты — от С. Михалкова и Л. Ошанина — до Кафки, Достоевского и Хармса. Использованы: плейбэк, индустриал и прочие технические хитрости.
Седьмой альбом «Народоведение» (апрель 1989, около 60 мин.). Обилие конкретной музыки и гитарного панк-авангарда. Использованы народные КСП-шные песни, фрагменты произведений Sex Pistols, Doors, И. С. Баха; тексты и высказывания В. Розанова, И. Такубоку, Дж. Лайдона, А. Солженицына, Л. Андреева, Ф. Кафки, Э. Фрида и т. д. Как и «Солдатский сон», это — один из наиболее цельных и глубоких наших альбомов. Что хотели — то и сказали; ни прибавить — ни убавить. По личному мнению Егора Летова, это — вообще самая удачная и выстраданная работа в его недужном творчестве.
Е. Летов — вокал, эл. и ак. гитары, приставки, басс, ударные, препарированная лента, плэйбэк и всё остальное;
К. Уо — вокал, акустическая гитара.
Восьмой альбом «Несанкционированное поведение всего» вышел как альбом группы «Сатанизм» (май 1989). Это, по сути, лишь 2 вещи, первая из которых («Человеческий фактор») длится около 5 минут и представляет собой наши эксперименты с ленточными кольцами, авангардными приставками и всякой прочей чудовищной техникой. Вторая, заглавная, длится почти 35 мин. и являет собой шаманский сатанический хэппенинг с участием группы «Флирт» из г. Усолье-Сибирское.
Девятый альбом «Жизнь что сказка» (май 1989, около 60 мин.). Коллаж стихов членов «Коммунизма» в авторском исполнении и советских песен периода 50-х–60-х годов.
Десятый альбом «Лет ит би» (май 1989, 50 мин.) Записан совместно с дуэтом «Флирт»:
Олег Сур — вокал, акуст. гитара;
Валерка Рожков — вокал, ак. гитара, басс, ленточные кольца, эффекты;
Кузя Уо — вокал, саксофон, эл. гитара;
Егор — вокал, гитары, басс, ударные, препарированные лента, пластмасса и пр. эффекты.
Материал — народные дворовые песни 60-х — начала 70-х годов, на основе Beatles, A. Lloyd Webber’а, Shocking Blue и пр. классики. Очень красивый и грустный альбом.
Одиннадцатый, и пока последний, альбом «Игра в самолётики под кроватью» — май 1989, двойной — 1,5 часа. Записан преимущественно во время хэппенингов, проводимых нами в лесах и на свалках. Обилие индустриального авангарда (использование в качестве инструментов металлических конструкций, объектов и отходов), студийных эффектов и конкретной музыки. Тексты — «Г.О.», «Коммунизм», В. Шаламов, В. Светлов, инспектор Савченко, а также — малоизвестные воспоминания о Ленине. В альбом вошли композиции, своевременно предназначавшиеся для сольных альбомов К. Уо и Е. Летова (так и не реализованных), а также опусы с бутлеговского авангардного альбома Гражданской Обороны — «Psychedelia Today» (при участии Александра «Иваныча» Рожкова) — записанного далеким летом 1985 г.
Все альбомы неизменно записаны на ГрОб-студии.
* Когда верстался номер, вышел очередной, двенадцатый альбом «Коммунизма» — «Лениниана» — одно из наивысших достижений проекта. (Ред.)
Манифест проекта «Коммунизм» авторства Егора и Кузьмы — настоящий документ эпохи. Собственно, как и сам проект «Коммунизм», официальное издание полного каталога которого из-за проблем с авторскими правами (а это очень внушительный список самых разных представителей мировой культуры и искусства) растянулось на много лет и было закончено только после смерти Летова.
Интервью с Егором
— Я считаю, что вся беда, в принципе, нашего отечественного рока в том, что все стараются записаться почище, и так далее. С одной стороны, чтобы создать мощный саунд, который, допустим, достигают там команды… я уж не говорю там… EINSTÜRZENDE NEUBAUTEN, или хардкор-команды, но хотя бы такие, как BIG COUNTRY или U2, для этого нужна очень хорошая аппаратура; не то что нужен какой-то там Брайан Ино и так далее, для этого нужен просто аппарат огромный, огромный преобразователь звуков, синтезаторы и т. д. Для того, чтоб создать хотя бы… И это же самое относится к тому, чтобы создать звук, каким, допустим, записываются ДК. Потому что так, как пишется ДК, на Западе не пишется ни одна команда, и они не понимают, как это возможно, просто-напросто.
— Ты в «Урлайте» объяснил рок-н-ролл как язычество, я помню, читал какие-то такие вещи. Как ты считаешь, если бы сейчас шаманы жили и принялись что-то играть в электричестве, звук был бы грязным?
— Да дело в том, что это как… вот мы как раз возвращаемся к той концепции, о том, о чём я говорил в «Урлайте». Я считаю, что то, что мы делаем — панк (именно то, что я называю панком), хардкор или то, чем мы занимаемся, — это, в общем-то, не музыка и не искусство. А так как это не музыка и не искусство, то нет понятия чистый звук или грязный звук, а есть определённая ритмическая структура, есть опредёленная гармония и определённый текст, который идёт как мантра. И самое главное — энергетические вещи. Это достигается даже не путём грязного звука или чистого звука. Это достигается путём… вот, ну, допустим, то, что говорил Коулман: «музыка свободная только в той степени, насколько любая ошибка музыканта может вписаться в полный контекст». Скажем так. Допустим, в музыке GENESIS или YЕS любая ошибка будет выпадать и всё ломать. А вот во фри-джазе или индустриальной музыке, как EINSTÜRZENDE NEUBAUTEN, там ошибки быть и не может, потому что любой звук, любая музыка вписывается в контекст. Вот это я называю грязным подходом.
— Многие считают, что Янка — это круче, чем, собственно, ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА. Как ты к этому относишься?
— Может быть, может быть. То есть я согласен, это, я не знаю… Мы занимаемся, в общем, довольно разными вещами, просто. Она занимается, в общем-то, своей структурой. С одной стороны, это говорит о том, что другой пол и т. д. А во-вторых, она идёт более от эстетики, а я иду более, скажем так, от религии.
— Понятно. Как я понял, у команды очень такая причудливая концертная сетка, где предстоит играть в ближайшее время?
— В ближайшее время в Воронеже предстоит играть, после этого, видимо, в Томске, после этого в Барнауле, после этого, возможно, в Киеве. То есть мы ездим по всей стране.
— Какие песни сегодня будут представлены? Из каких альбомов?
— Из ранних и из поздних. Будет начиная с самых ранних альбомов, такая песня, как, допустим, «Я бесполезен», и кончая последними альбомами нашими, например «Песни радости и счастья», из последнего альбома.
— У группы сейчас есть какие-то конфликты с официальными властями.
— Да, конечно, как всегда.
— Ну и какой-нибудь из последних?
— Из последних, ну… У нас постоянные конфликты с местным КГБ и т. д. В основном с прессой. Потому что пресса либо старается нас купить, полностью дискредитировать, либо старается полностью унизить, любым способом. Вплоть до того, что пишут про нас, что якобы мы возим с собой группу поддержки, и поэтому у нас популярность такая, и т. д.
— То есть всё сводят к такому ласково-майскому…
— Да. Ну и во-вторых, то время, когда нас забирали вместе с Кузей Уо, с нашим басистом, — его забирали в Байконур, а меня в психушку, сейчас, видимо, это начинается снова, потому что мне снова стали приходить вызовы…
— Извини, где сильнее всего эта атака — на периферии или в центрах?
— Ох, это везде вообще. Это трудно говорить, что это периферия. Вот, допустим, Киев — это периферия или нет? В Киеве, я так понимаю, давление ещё сильнее, чем у нас, в Сибири, например. В Москве, в Ленинграде это просто не так заметно, как у нас. Там просто другие способы борьбы, гораздо более грязные. У нас могут просто впрямую задавить, а у вас это будет под каким-то прикрытием или очень хитро как-нибудь составлено, так что внешне это не будет выглядеть как репрессия…
— И ещё хочу задать такой вопрос: ты слышал много скандинавского рока, краем уха, как тебе всё тамошнее?
— Ничто не понравилось.
— Ничто не понравилось? Ты считаешь, все команды можно снивелировать по одному уровню примерно?
— В принципе да. Я не знаю, я не слышал команды DEAD DOLLS, говорят, что это хардкор. А вот всё, что здесь было, я не знаю… Вот из датских команд, например, есть очень хорошая команда MOB 47, или финская TERVEET KÄDET, или RAPPIO. Сюда почему-то никто из этих команд не приезжает. Сюда не приехало ни одной панк-команды, насколько я понимаю, ни одной команды, которая представляет хардкор или спидкор. Ни одной команды, которая представляла бы современный настоящий индепенденс или андеграунд. То есть ни одной! А в основном это команды, которые играют мейнстрим, там, рок-н-ролл. Я так понимаю, что это у них такой любительский уровень или несерьёзное отношение, просто, иначе не могу понять.
— У нас тут как-то в Москве собрались две команды; это вот РАБОТА ХО, о которой я сказал, и ещё ВОСТОЧНЫЙ СИНДРОМ. Вот говорили очень много, и был высказан такой термин — третья волна андеграунда. Что бы ты мог сказать по этому поводу?
— Я не знаю. Мне кажется, у нас, по сути, нету андеграунда в настоящий момент вообще, видимо. Потому что это, в общем-то, целая культура. Если на Западе андеграунд — это определённая сеть фирм распространения кассет, кассетных альбомов и т. д. и определённых центров, которые занимаются устроительством концертов, то у нас этого вообще нет, по сути. То есть андеграунд у нас что-то означает? Это такие команды типа нас или ИНСТРУКЦИИ ПО ВЫЖИВАНИЮ… Это команды, которые полностью варятся в собственном соку, пишутся на своих фирмах. Вот мифическая фирма ГрОб-Records, на которой мы выпускаем альбомы. То есть мы не зависим практически ни от кого. Или, например, ДК, это настоящий андеграунд, я считаю. Это одна из моих любимых команд во всей стране. Вот. А у нас нет такого понятия, как волна андеграунда, потому что у нас нет никаких связей. У нас нету движения вообще. У нас, например, не было в стране панк-движения, потому что у нас панком воспринимается не то, что панком по сути является, по музыке, там, скажем, или по идеологии. У нас не было панка, у нас не было пост-панка. То есть если у некоторых на Западе всё развивается каким-то образом взаимосвязанно, то у нас этого общего развития нету, а есть какие-то маленькие определённые очаги, вокруг которых могут группироваться несколько групп.
— Ты считаешь, что поскольку нет андеграунда как такового, то в общем-то ничего и не может взорвать то, что сейчас всеми силами пропагандируется и делается?
— Нет, это невозможно. Сейчас, я так полагаю, что основная задача подпольных команд, — это самосовершенствование, скажем так, собственная духовная практика, потому что это уже ни на кого не влияет, как я понимаю. Потому что в результате последних, не то что речей, а событий, практически все социальные, политические дела, вплоть до религиозных, полностью себя дискредитировали вообще. То есть никакого доверия не то что нет, а просто быть не может. А люди ходят на концерты так просто поразвлекаться. Поэтому мы сейчас занимаемся концертной деятельностью исключительно из меркантильных, так сказать, целей. Потому что я бы с удовольствием играл в подвале для десяти людей, которые именно пришли на нас и хотят понимать, и просто любят то, что, мы делаем, и хотят просто участвовать в этом. Такие есть люди. Но в таких вот залах обычно всё, что устраивается — начиная с центров и кончая периферией, это в общем-то, коммерция, и всё. А так как мы, в общем-то, принципиально не работаем, никто вообще, то есть мы не задействованы ни в какой системе государственной, поэтому у нас единственный способ выживания — это концерты, ну и я художник-оформитель…
— Хорошо. Спасибо, старик…
Разговор происходил в Москве, детали его на данный момент установить не удалось, равно как и то, кто именно из знакомых Егора с ним тогда беседовал.