Летов:Нас хотят сделать частью попса
Д. Сидоренков(далее — Д.С.): — Егор, есть ли у тебя какие-то песни, о которых тебе не хотелось бы вспоминать?
Е.: Да трудно даже сказать — видимо, нет всё-таки. Ну, если и есть, то самые ранние, которые даже, может быть, и не записаны — годов 82–83-го. Но и то я о них сейчас вспоминаю очень хорошо, потому что это курьёз: то есть я бы очень хотел, чтобы они, по возможности, были записаны. Мы в 1989 году осуществили запись «ПОСЕВ 1982–1985» — это как раз те самые детские песни, которые мы никуда не включали.
Д. С.: Согласен ли ты с бытующим мнением, что ГО — это Егор и плюс кто угодно?
Е.: Видимо, да, потому что группа называется не то что по лидеру, а по той идее, которую она выражает. Если мыслить по сути, глобально, то ГО, или вот наша тусовка, наш Панк-клуб (имеется в виду Всесибирский Панк-клуб, организованный при участии Егора Летова в 1988 году. — Прим. авт.), представляет собой одно детище. Это ЯНКА, группа АНАРХИЯ, это АРМИЯ ВЛАСОВА, это группа КОММУНИЗМ. Довольно много команд. У них может быть одна ритм-секция, один гитарист, или состав может между собой меняться. Музыканты, в общем, одни и те же. Так, гитарист Янки играет в ИНСТРУКЦИИ ПО ВЫЖИВАНИЮ одновременно. Дело не в этом. Просто каждая группа, которая называет себя группой, представляет некоего лидера, чьи песни она поёт и чьи идеи она выражает.
Д.С.: В интервью для «Урлайта» ты назвал «Armageddon Pops» лучшим вашим альбомом. С течением времени что-нибудь изменилось?
Е.: Изменилось. Лучший альбом у нас — это «Русское поле экспериментов».
Д. С.: Как раз вопрос по поводу этого альбома: в чём состоит суть твоих сольных проектов, так как в них в принципе отражены старые записи, но в новых аранжировках?
Е.: Что ты понимаешь под «сольными проектами»? «Русское поле экспериментов» — это электрический альбом, а не акустический. Тот акустический вариант, который ходит в Ленинграде, это вообще не альбом, это бутлег. Когда я был очень болен, я записал его у Фирсова (Сергей Фирсов — звукорежиссёр студии звукозаписи Ленинградского рок-клуба. — Прим. авт.). У меня тогда насморк был… Так что это была курьёзная запись. А о сольных проектах трудно говорить — это не сборники, просто у ГО есть две ипостаси: одна электрическая, а другая акустическая. Электрическая — это полное самовыражение, именно то, что мы доводим как идею до конца; а акустическая — это то, что приходится играть, потому что нет других возможностей. То, что играется на кухнях, — вот это акустика. И поэтому я специально записал впоследствии акустический альбом — в прошлом году, в декабре, — потому что понял, что это некая не то что данность, а просто необходимая часть того, что мы делаем.
Д. С.: И последний вопрос. Как ты думаешь, в каком направлении будет развиваться ГО, скажем, лет через 10? Чем ты вообще будешь заниматься?
Е.: Сразу хочу сказать, что никак не планирую жизнь вообще. А судя по тому, что с нами происходит, с нашим именем сейчас — то, что нас крутят по радио без нашего ведома, судя по тому попсу, в который мы погружаемся, в котором нас буквально просто топят, видимо, мы перестанем давать концертные выступления. Либо будем давать их очень и очень редко. Это раз. Во-вторых. Последние записи мы не тиражируем. Мы записали осенью альбом, судя по всему, возможно, что даже самый главный. В него вошли последние песни Селиванова, нашего гитариста, который погиб, мои, Янки и Кузи Уо. Так вот, этот альбом мы решили не тиражировать вообще. (Речь идёт о цикле «Хроника пикирующего бомбардировщика»).
По сути, весь наш андеграунд стал одной из частей массовой культуры, одной из граней официоза. А то, чем я сейчас занимаюсь, это… не знаю, как сказать, может быть, оккультные дела. Это можно по-разному называть — мистикой или нет; просто то, чем я сейчас занимаюсь, это скорее в области религии лежит, именно в области оккультных или первобытных религий. Этим летом — я просто жду весны и лета — я уезжаю в леса, и, возможно, даже… возможно, что я не буду больше заниматься рок-музыкой вообще.
Джа Егор, урождённый Игорь Фёдорович Летов (род. 10.09.64 в г. Омске), младший брат известного джазового саксофониста Сергея Летова (ТРИ О, АТОНАЛЬНЫЙ СИНДРОМ, ДК и др.), основатель группы ПОСЕВ (1982 г.), переименованной в 1985-м в ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ. Не считая многочисленных бутлегов, сольных проектов Егора и других членов группы, ГО записано 17 альбомов; последние из них — «Война», «Здорово и вечно», «Armageddon Pops», «Русское поле экспериментов» и «Хроника пикирующего бомбардировщика» (все — 1989 года).
Разговор Андрея Барышникова с Егором Летовым для ростовского самиздат-журнала «Ура-Бум-Бум»
А.: Егор, почему раньше всё было по жизни, а теперь всё по политике?
Е.: Вопрос неверный, сейчас, наоборот, всё по жизни, а раньше было по политике.
А.: А «Эх, дороги», допустим, и вообще всё подряд?
Е.: Постой, ты про меня, что ли? Про моё?
А.: Ну не про моё же — про моё я сам всё знаю.
Е.: Я тебе полностью отвечу. Я считаю, что у меня ни одной песни про политику нет. По сути, то, что раньше было — «Лёд под ногами майора», «Майор» и далее, — это, определённым образом, не то чтобы закодированная система образов или символов. Песня про майора — песня ни про какого не майора, а про некую структуру бытия. Совдеп — не совдеп — неважно. Таким образом, я считаю, что у меня ни одной песни про политику нет. И «Как закалялась сталь» — это не про Сталина и не про сталь…
А.: Ну а хотя бы «Сапогом своим»…
Е.: Это вообще не про политику.
А.: Да?
Е.: Да.
А.: Политика — это то, что тянет государство назад… Ладно, не буду тебя своими выходками… А «Всё идёт по плану»?
Е.: «Всё идёт по плану» — вообще не о политике. Нет, я хочу объяснить тебе. «Всё идёт по плану» возникло как поток. У меня, понимаешь, песни рождаются в особом таком состоянии… То есть как бы не я пою. Возникает определённый стимул, который я, не тормозя, переношу в музыку. В результате песня лежит за гранью одного или другого смысла. Понимаешь?
А.: За гранью смысла? Да, конечно, понимаю…
От себя добавлю: мы были довольно близко знакомы с ныне покойным Андреем Барышниковым. Я бывал у него в Ростове-на-Дону в 1988 году, возил туда на гастроли зеленоградских музыкантов во главе с мало кому ещё тогда известной певицей Инной Желанной. Андрей тогда это выступление и организовывал. Впоследствии мы неоднократно встречались на разных концертах и фестивалях, столичных и региональных, он был их частым гостем. Весёлый и неунывающий авантюрист, человек непростой судьбы, Барышников легко сходился с людьми и умел с ними дружить. Приведённый выше небольшой разговор — это даже не интервью, а фрагмент таких дружеских посиделок, традиционно для того времени сопровождавшихся разговорами обо всём на свете.
Концерт Егора Летова в Киеве (24 августа 1990), известный под названием «Праздник кончился»
— Ну что ж… Вот я и снова в Киеве. Приезжаю несколько лет подряд. Сразу могу сказать, что Киев — мой любимый город. Впервые приезжаю как бы вот, в некотором роде, сам по себе, не как лидер «Гражданской Обороны». Потому что мы как группа, видимо… ну, не то что распались, но больше мы в зале играть не будем… Я даже подстригся по этому поводу.
То есть вокруг нас просто, вокруг… ну, всего рока (того, что у нас было в СССР), вокруг всего Праздника, который был, возникло столько вроде бы… Ну… Я не знаю даже, как это назвать, цензурно назвать невозможно… Это просто была такая хуйня, что я решил просто это всё, в общем-то, забросить до известной степени, либо играть только для своих в маленьких залах, как вот в настоящий момент: либо в акустике, либо где-то на кухнях, либо ещё где-то. И записываться дома. Ну как мы, в общем-то, до этого и делали/работали. В общем-то, такая ситуация.
Сегодня концертик будет такой, в некотором роде, спокойный, именно как бы для своих. Если там будут какие-нибудь вопросы, можно там задавать, или, там, записки писать. Так что у нас такое как бы состояние… Спокойное и весёлое…
Звучит песня «Like a Rolling Stone»
Этим летом… Я не знаю, может быть, это потому, что у нас группа такая или музыка такая, или, у нас, по большому счёту, религия такая, но у нас, так или иначе, кто-то помирает. Этим летом у нас умер ещё один мой соратник (из группы «Адольф Гитлер», который со мной долгое время играл, автор песни «Эй, брат любер») — Женя Лищенко. Это вот памяти его песня такая.
«Отряд не заметил потери бойца»
Старая песня такая, грустная.
«Хороший автобус»
В этом году мы записали новый альбом. Ну, это, возможно, последний альбом именно как «Гражданской Обороны» будет. Называется «Инструкция по выживанию». Я уже говорил во время концерта электрического, когда мы приезжали, что группа распалась, к сожалению. Ромыч занимается… ну, всевозможными религиозными делами (Ромыч — лидер группы «Инструкция по выживанию»). Альбом мы записали по некоторой причине, с одной стороны, потому что… Ну, хотелось, чтобы песни, которые «Инструкция по выживанию» играла и сочиняла в 88-м, 89-м году, остались записанными. Потому что у них не осталось ни одной нормальной записи — в студии они не записывались вообще, у них были только несколько зальников, и всё. Поэтому бо́льшая половина концепта — это то, что не осталось в записи в оригинальном исполнении «Инструкции по выживанию» вообще…
«Непрерывный суицид»
У нас очень много всевозможных таких суицидальных тем, нас очень много обвиняют Коля Рок-н-ролл, Свинья и прочие, что мы, так сказать, чуть ли там не провозвестники смерти. Ну, в некотором роде, это, с одной стороны, так оно и есть, потому что… Ну у меня такая теория существует по поводу того, чем мы занимаемся, и по поводу того, чем вообще, так сказать, ну как бы, если так взять — некий «миф о роке». Мне кажется, что рок — это нечто типа религии самоуничтожения. То есть человек, который входит в эту систему — скажем, рока, там, или как-то ещё — то есть он входит в некие правила игры, в которой человек за некоторое время жизни, ну, может быть, пять лет (то есть достаточно мало), проживает… ну… лет шестьдесят, как обычный человек, эмоционально. Потому что каждый концерт нормальный (это независимо, человек играет или находится в зале) человек проживает столько эмоций, столько энергии из него выходит, что это неизбежно ведёт к тому, что жизнь будет прожита очень скоро. Это то же самое, что было с Йеном Кёртисом и с Моррисоном.
А во-вторых… Ну, вот у нас, допустим, гитарист группы — Димка Селиванов, который с нами очень долго играл, с собой покончил…
У меня существует такое мнение по поводу тех людей, которые кончают с собой, что это не только не грех, а эти люди, в некотором роде, святые. Потому что тот человек, который кончает с собой, он жертвует самым ценным, что для обычного, скажем, для массового человека самое ценное, то есть жизнь (та жирная жизнь, которая его окружает, так или иначе, и система ценностей, которая его окружает) во имя некой идеи, ну, любой идеи, которую он здесь не нашёл. Это без разницы, какая идея. В этом смысле каждый человек, который ушёл таким образом, видимо, святой.
(Голос из зала)
— Это сила, Егор!
— Да. Это, видимо, сила такая. Я к этим людям отношусь с глубоким почтением и уважением…
«Новая правда»
Бытует мнение, что то, чем мы занимались долгое время (в 87-м году, в 86-м), — это некая политическая деятельность. Это то, за что нас Артём Троицкий грязью поливает до сих пор, — это якобы то, что мы занимаемся политикой в чистом виде. Ну я несколько раз давал интервью и говорил это: по сути, эти политические символы, которые у нас встречались — это, в общем-то, не политика. По большому счёту (на 70 %) — это вообще не политика, это… скажем так… это некие образы или символы, некое отношение к некоему мироустройству (или миропорядку), который существовал и существует всегда; просто в то время было легче и понятнее для всех (для нас, для масс и для всех), это так или иначе трансформировать в некие политические символы. То есть это даже… Это разговор не о том, что наши песни антисоветские или не антисоветские. Это по большому счёту, вот, как я, что в них вложил — это песни антисоциальные, в первую очередь…
«Харакири»
Следующая песня посвящена Димке Селиванову, нашему гитаристу, который покончил с собой в марте прошлого года.
«Вершки и корешки»
(Записка из зала)
— Не кажется ли вам, что некоторые ваши песни носят излишне конъюнктурный характер?
— Я сразу могу сказать, что песни сочиняю как бы по некому принципу, что песня должна… с одной стороны, это то, что я полностью выражаю в ней, вчистую, так сказать, какое-то состояние в данный момент. А во-вторых, песня «должна работать». Чтобы она «работала», нужно, чтобы она была не то что яркая, а, скажем, должна быть с красивой мелодией или ещё как-то. У меня такое отношение. В результате возник такой как бы парадокс, что, с одной стороны, песни нравятся тем, для кого они предназначены, а с другой стороны — песни нравятся гопникам. Вот такая возникла ситуация. То есть на наши концерты собираются именно те, для кого эти песни поются, а половина народа — это гопники, которые постоянно бьют морды на концертах. И ещё собирается некая, самая ненавистная мне, тусовка — это эстетов, под руководством «троицких» всевозможных и так далее. То есть, когда собирается эта тусовка пидориев, которые ходят на все концерты и постоянно слушают какие-то арпеджио, там. Получается то, что у нас публика в зале постоянно делится как бы на три такие части: то есть свои (которых, как обычно, всегда, самое меньшее количество в зале, их вообще единицы), постоянно гопники и постоянно, в общем-то, эстеты.
(Записка из зала)
— Как Вы относитесь к Саше Башлачёву?
— Я считаю, что Башлачёв — это самый вот… ну, я не знаю даже, как выразить, какой эпитет… это самый крутой или честный человек в нашем роке, который был. То, что… Мы с ним встречались в 87 году, и у нас вышла встреча в некотором роде неприятная в то время — (то, что я некоторое время говорил на интервью) — то, что мы с ним разговаривали в 87 году — у меня сначала возникло такое, не то что предубеждение, а чувство, что этот человек крайне устал и внутренне умер. Но вот сейчас я просто понимаю ситуацию, в которой он находится, у меня вот такое чувство, что, в некотором роде, я к ней тоже подхожу, скажем так. То есть то опустошение, в котором он находился в 88 году перед смертью, это тоже наступает во всей ситуации в нашей стране, в нашем роке. Башлачёва считаю, особенно песню «Егоркина былина», которая у него (не потому, что каламбур) — это самая крутая, наверное, песня, которая была в советском роке вообще.
(Записка из зала)
— Егор, Вы собирались свой проект «Коммунизм» воплотить в кинематографе. Как это будет выглядеть?
— Мы собираемся снять фильм, действительно. Фильм будет называться «Сатанизм», судя по всему. Мы уже записали к нему звуковую дорожку. Фильм будет выглядеть, как смесь между собой, скажем, внешне не связанных кадров, которые воплощают реальность, которая вокруг нас. Кадры должны мелькать с такой быстротой, что… то есть, если кто знает, это должно выглядеть в кинематографе, как в музыке, допустим, играет группа Napalm Death. Чтобы человек, который, допустим, это вынес до конца (минут сорок, допустим, чтобы его привязать к креслу или ещё как-то), то есть вышел полностью со съезженной крышей… Я не знаю, удастся это воплотить или нет — у нас нету ни камер, никаких условий для этого, но, возможно, что мы когда-нибудь это сможем сделать.
(Записка из зала)
— Как ты смотришь на урлаков?
— Ну это понятно всё (смеётся). И так ясно… То есть реальность такова, что без этого просто нельзя.
(Записка из зала)
— Егор, твой брат говорил, что возможно ваше сотрудничество. Реально ли?
— Ну мы с ним разговаривали давно, наверное, полгода назад. Он сейчас занимается тем, что… Ну, с одной стороны, он играет музыку абсолютно не ту, которую играем мы. Мы собирались с ним воплотить в плане «Коммунизма» или какого-нибудь ещё авангардного проекта. Наше сотрудничество возможно только в этом. В плане «Гражданской Обороны» это никак, конечно, невозможно. Потому что он подходит к музыке, с одной стороны, как человек джазовый, а с другой стороны — как человек, воспитанный на классике, причём классике и авангарде XX века. И поэтому я не знаю, каким образом это наше сотрудничество удастся. Возможно, что это удастся, причём даже вот у вас, в городе Киеве, потому что Володя (устроитель концерта) собирается устроить концерт, видимо, в сентябре или в октябре, совместно «Три О» и наш. Но не знаю: как «ГО» мы больше, в общем-то, уже не играем. Но, возможно, как «Коммунизм» мы соберёмся и сделаем нечто такое общее. Но это, кроме курьёза, я так думаю, ничего не будет собой являть (смеётся).
Кстати, к вопросу о Башлачёве… Песня, которую я сейчас исполню, она хоть внешне и, в общем-то, не похожа ни на какие башлачёвские вещи, как мне кажется, но она навеяна Башлачёвым. Я когда впервые услышал его «Концерт в Новосибирске» (в 85 году), я после этого пришёл домой, очень долго не спал, часу к третьему ночи такую песню родил:
«Насрать на моё лицо»
Вот ещё песня одна, навеяна Башлачёвым. Я услышал песню его «На фронтах Мировой Поэзии люди честные — все святы» (то есть одна из моих любимых песен у него) и такую песню написал. Это было в Москве…
«Система»
(Записка из зала)
— У нас действительно нет выхода, кроме как схватить автомат и убивать всех подряд или покончить собой?
— Мне кажется, что нет. По-настоящему, если по большому счёту, если… не знаю… не то, что героически выражаться: честно — не честно, но если честно относиться к реальности, то, видимо, так. Но это для каждого, в общем-то, свой выход. Но я в этом смысле экстремист.
(Записка из зала)
— Считаешь ли ты своё творчество мистическим? Смог бы ты согласиться с тем, что Янка — ведьма?
— Вот со вторым вопросом могу точно согласиться совершенно.
То есть если так честно говорить, то я считаю, что я, в общем-то, мистик, по большому счёту. Я верующий человек, причём верующий… как бы сказать… С точки зрения христиан, я не просто грешник, а, так сказать, вообще! Меня просто убить надо, покарать, потому что… я сатанист просто, с точки зрения христианства ортодоксального и прочего дела. Я действительно верующий человек, и вот верю, скажем там… Причём не то что верю, даже в некотором роде, может, и практикую некие магические дела. Потому что у меня некое отношение к тому, что то, что собой являет рок (ну, моё личное отношение к тому, что собой являет рок), — это некое такое магическое действо, в котором устраивается некий такой волшебный Праздник. У меня песни очень многие про это, и намёк на это. То есть когда ты на сцене или когда ты в зале (это по правде, по большому счёту не влияет, потому что сам на концертах «Инструкции по выживанию», там, или «ВВ» — группы, которые мне ужасно нравятся, я и прыгаю и ору) — это некое действие такое, по-настоящему волшебное. А то, что сейчас просто происходит, вся вот эта гамазня вокруг рока, это просто привело к тому, что этот Праздник кончился, и сама идея этого Праздника — она в массе полностью уничтожилась. Поэтому у нас никогда не будет никакого Вудстока уже больше, это совершенно точно можно говорить, вполне определённо. И вообще не будет, не то что Вудстока, а никакого там… даже Подольска там, про который речи не идёт…
А к вопросу, что Янка ведьма там… Она — то же самое. Она практикует некие вещи, скажем, мистические, магические и прочие. Я не знаю, как называть, ведьма — не ведьма, но есть такое…
(Записка из зала)
— Егор, как вы относитесь к БГ сейчас и как относились раньше, лет 10 назад? То есть был ли он для вас послом рок-н-ролла?
— Ну сразу могу сказать, что я к нему, по большому счету, отношусь хорошо, потому что это человек нечто такое создал, во всяком случае, то, чего здесь не было. Почему я его сейчас не уважаю, потому что он не смог достойно закончить, как Башлачёв. Потому что ему нужно было, в принципе… Ну, мне кажется, у меня такая есть идея (то, что мы с Мамоновым расходимся в корне)… я считаю, что для человека любого творческого (без разницы, кто это: рокер, не рокер, любой художник), если он занимается любой творческой деятельностью, рано или поздно у него будет некий выбор: либо идти за край того, что ему дано, типа стать отшельником, либо остаться здесь, но остаться подлецом — остаться крайне циничным мёртвым человеком и заниматься попсой, загребать бабки и так далее, и так далее. То, чем занимается практически большинство команд 1960-х годов, которые до сих пор играют: все Kinks, Grateful Dead и прочие. То есть те, кто не смог перейти эту грань. Потому что у каждого художника, кто честно занимается, кто создал что-то хорошее или настоящее, у него рано или поздно будет этот выбор. А БГ этого не сделал. Вот поэтому у меня к нему, с одной стороны, отношение как к некому художнику, который в своё время сделал очень много, а с другой стороны — как бы некое отношение, с одной стороны сожаление, а с другой стороны… ну, не то что презрение, но некое такое отталкивающее чувство, как к человеку, который предал свою сущность. Скажем так. Потому что он мог, в общем-то, уйти.
Вот если ещё что сказать… Меня коробит то, что… Ну, с одной стороны, понятно то, что он в советскую действительность, или в русскую реальность, или ещё какую, принёс западный рок, переводы текстов Боба Дилана, T-Rex и так далее. Но с другой стороны, он же под этим не подписывается. Вернее, он подписывается под текстами, которые не его. По большому счёту, то, что он делал, — это был популяризатор настоящего западного рока и так далее. То есть он очень хорошо знал английский язык и переводил тексты очень хорошо. Он в этом сознаётся, он это в интервью говорит постоянно, то, что он Патти Смит снимает, и то, что он снимал, там, и Боба Дилана подстрочники, и Моррисона и так далее. Меня вот как бы несколько коробит это всё-таки… потому что, мне кажется, лучше говно, но своё, чем конфетка, но не своя…
Вот такая лихая песня:
«Попс»
У нас очень много этого символа встречается: и у Ромыча, и у Янки, и у меня — «Красный смех». Такая группа «Армия Власова» есть омская… даже не омская, наверное, а уже такая полутюменская, это то, чем занимается Манагер, тоже панки. По большому счету это всё навеяно рассказом Леонида Андреева «Красный смех». Как некий символ. Ну этот рассказ, я считаю, как бы, в своём роде, типа манифеста того, чем мы занимаемся…
Песня Ромыча:
«Красный смех»
Меня постоянно спрашивают в Москве и в Питере… Она почему-то ассоциируется… как песня политическая или ещё что-то. Я расскажу, как её сочинил…
Я смотрел очень долго телевизор, и мне было просто… страшно хуёво, не помню почему. Ну у меня почти все песни, в общем-то, рождаются в состоянии очень таком неказистом. Я смотрел телевизор, не помню, какое-то там дерьмо. А после этого я пришёл просто в комнату и сел, и меня до такой степени… у меня пошёл такой поток изнутри, что я взял и стал просто подряд записывать. Она, по правде, была очень длинная первоначально. То есть эта песня, она написана не от имени меня, а от имени некого человека, который не просто устал, а которому крайне, даже, не то что херово… а когда вот человек, просто, бывает, именно, скажем так, русский человек нажрётся страшно (на похоронах или ещё где-то), придёт домой, начинает стучать по столу кулаком и петь просто то, что в голову придёт. Песня именно такая. Песня не «про Ленина» никакого там, никакой не «коммунизм», никакое «КГБ», а именно от имени человека, который приходит домой, начинает просто кулаком по столу стучать, или голову на руки повесит и так далее… А за окном, по большому счёту, идёт некая такая машина, как бульдозер. Потому что всё оканчивается «всё идёт по плану», по большому счёту.
Потому что вокруг этой песни — это то, что я объясняю — столько навешано было, каких-то лозунгов политических, каких-то там философий. Песня совсем, в общем-то, не про то…
«Всё идёт по плану»
Вот вопроса такого не было, просто хочу сказать, раз так хорошо у нас тут… То, почему эстеты нас не воспринимают, или воспринимают нас совсем не так. То, что делала «Гражданская Оборона» — это, в общем-то, не музыка. Я до сих пор на гитаре-то играть не умею. То есть это вообще к музыке отношения никакого не имеет. Просто, в моём понимании, рок или панк (почему то, что мы делаем, близко к панку или почти всегда панком и является, когда мы в зале играем) — это некое действие, некий Праздник такой, в котором должно быть празднично, причём экстремистски празднично, то есть насмерть, тем, кто играет, и тем, кто в зале находится. Вот и всё. Я все песни, которые сочиняю, сочинял именно таким образом…. Можно голос сорвать, можно не тот аккорд взять — это по большому счёту ничего не влияет. Почему мне очень «ВВ» нравится, или там «Инструкция по выживанию» нравится, или та же самая Янка нравится… потому что, по большому счёту, это не имеет отношение к той музыке, к тем King Crimson’ам многочисленным и прочему дерьму, которое из рока вышло.
(Записка из зала)
— Егор, если так можно выразиться, визитная карточка Гр. Об. — «Всё идёт по плану» звучит сейчас на кассетах просто под гитару, среди песен таких групп, как «Любэ», «Мираж» и т. д. Как ты к этому относишься? Тебя ещё не заебало её петь? А как ты относишься ко всем этим прихлопываниям и притопываниям, это не попс?
— Нет, это не попс. В смысле, эти прихлопывания — это вообще нормально. Я не знаю, какой концерт может быть, когда приходит человек в зал, один человек играет, а другой человек слушает сидит. Это до такой степени глупейше, что просто вообще. Я не знаю, моё личное отношение, как сам определяю… Если я прихожу на концерт какой-нибудь группы, которая мне нравится, допустим, J.M.K.E. из Прибалтики. Если она мне нравится, я начинаю прыгать и орать, просто-напросто, потому что эта группа, скажем, хорошая, и у меня высвобождается что-то изнутри. Если она мне не нравится, так я просто с концерта уйду — какой смысл сидеть, группу слушать — это глупейше, просто-напросто. Вот у меня такой знакомый был — Боря Лабковский, это московский такой авангардист. У него такая теория, что, допустим, музыкант получил некую энергию из космоса или ещё откуда-то, переварил её и, скажем там, нецензурно выражаясь, высрал её в какой-то объект, в песне или ещё в какой-то музыке, допустим, Моцарт какой-нибудь; после этого ещё оркестр через себя это перерабатывает, через дирижера, ещё высерает, уже вторичное; потом ещё приходит публика на концерт, и это уже третичное говно жрёт; потом ещё домой приходит и так далее. Я этим не занимаюсь. Я к этому стараюсь отношения не иметь.
А по поводу того, что наши песни распространяются среди гопников и так далее, так я уже об этом говорил. Но это не наша вина… Потому что… Ну если сочиняешь песню… В некотором роде, мы постарались последние четыре альбома наших («Армагеддон-попс», «Русское поле экспериментов»…) записать таким образом, чтобы они среди гопников не ходили. Мы писали принципиально гаражно и очень плохо, чтобы они могли ходить среди тех, кто может слушать нетрадиционное грязное звучание. А по поводу ранних записей — ну, так вот вышло, что они сравнительно хорошо получились и что их может слушать какая-то средняя масса населения.
(Записка из зала)
— Ты сказал, что рок — это разрушение. Когда мы тебя слушаем, мы разрушаемся?
— Я не знаю, что человек испытывает, когда слушает. У каждого индивидуально. Я, в общем-то, по большому счёту, пою и сочиняю для таких же, как я. То есть у меня такое чувство. То есть я не думаю про других людей. Но когда я сочиняю, это приведение себя в состояние «нуля», когда уже нет такого понятия, как «живёшь» или «умираешь», а когда уже на грани или за гранью. Это, в принципе, разрушение, по человеческим понятиям, потому что чем дальше этим занимаешься, чем дальше в это идёшь, тем меньше в тебе человеческого остаётся.
(Записка из зала)
— Егор, я тебя очень уважаю, но всё же ответь, пожалуйста, как ты, видя всё это, ещё жив? Я хочу, чтобы ты жил.
— Вот вопрос, насколько ты живой — не живой, по большому счёту от тебя не зависит. Я, например, подхожу к этому так: я делаю, пока я ещё могу что-то сделать. Когда я просто пойму (это, видимо, очень скоро наступит), что мне уже сделать нечего, — я уйду. Но пока я этого не почувствовал… У меня такое чувство, что каждый человек здесь существует для того, чтобы сделать некую маленькую работку. В чём эта работа заключается — это неважно. По большому счёту, человек может стул сколотить, ботинок починить, а может песню написать. Последствия этого бывают неограниченные. Потому что… с твоим неким действием: то, что ты на улице прошёл, или то, что своей жене сказал, или то, что песню написал — последствия этого в веках, то есть это глобально совершенно. Главное, чтобы всё было по большому счёту, если просто выражаясь, по кайфу. Максимально по кайфу. Я, например, стараюсь делать так, чтобы не делать не необходимых действий. То есть делать только то, что не делать не могу. Поэтому большее время дня я хожу обычно, дома когда живу, либо по кладбищам, либо по лесам хожу, благо они рядом у меня с домом, просто ничего не делаю в обычном таком понимании, либо иногда, раз в неделю, там, сочиняю песню или чего-то ещё. В основном просто гуляю. Или куда-нибудь езжу, там, по лесам, по горам. То есть я вот так.
А когда я просто пойму, что сделал всё, что я мог, в этих песнях или в чём-то ещё, это просто, видимо, будет конец, и всё. Как вот кончил Селиванов, там, или там… А это может произойти случайно, может, меня машина собьёт… тут не имеет смысла прогнозировать, как это будет, сам это сделаешь, не сам, хочешь ты жить, не хочешь ты жить… Если так по большому счёту взять, то я, в общем-то, жить не хочу. Просто здесь занимаюсь тем, что… Просто должен это до конца сделать, и всё.
(Записка из зала)
— Егор, расскажи о своей школьной юности и о «Посеве».
— Школа — самое, наверное, страшное, что я в жизни испытал вообще. Я в школу в 8-м, 9-м классе, в 10-м вообще не ходил. Единственное, что как я получил аттестат, потому что я в психушку пошёл и взял бумажку о том, что, скажем, не могу себя в обществе нормально вести. Поэтому меня заставили зачёты сдавать за неделю. И всё. То есть это у меня самый период такой тяжёлый был.
А потом я уехал в Москву. У меня была такая, как бы, безумная идея, я думал, что я найду как бы некую свою общину, как бы некую тусовку именно своих людей, которая там… ну, как бы некий рай. Я поехал в Москву, ездил по стране очень долго, разумеется, ничего этого дела не нашёл. А в 82 году в Москве начались большие неприятности с КГБ. Тогда время было очень тяжёлое. И меня натуральным образом выслали в Омск.
И тогда я собрал свою команду. Это был «Посев».
Мы играли с Кузей Уо (наш басист, который сейчас в Питере живёт). Мы начали, вот, играть. Причём, по идее, мы не были никакие не панки, в общем-то, ничего, мы, скорее, были хиппи. У меня до сих пор любимые все команды — это команды 60-х годов. У меня самые любимые — это Kinks, команды Grateful Dead, Doors и так далее — я считаю, это самый крутняк, МС5 и прочие. А мы, когда просто начали играть, мы не слышали никаких ни UK Subs, ни Exploited, и тем более ни GBH, никаких хардкоров. Просто то, что мы начали играть, это по агрессивности сразу же в разряд панка можно было занести. То есть мы начали принципиально грязно играть, очень жёстко. Просуществовали таким образом два года. Записей не делали практически, только записывали репетиции. А потом просто это всё дело плавно перешло в «Гражданскую Оборону», после некоторых смен состава и так далее.
По большому счёту то, к чему я сейчас пришёл, это опять же типа «Посева» нечто. Это некая такая тусовка музыкантов именно своих, которые записываются принципиально дома, которые играют на кухнях под гитару, или дают домашние электрические концерты, или какие-то концерты в подвалах. К сожалению, у нас подвалов в СССР нету, в которых можно играть (смеётся). То есть в них концерты практически не устраиваются, кроме Киева, Москвы и Сибири, где мы играем, больше городов нету, в которых можно нормально давать концерты для своих. Да и своих, в общем-то, мало по большому счёту, как оказалось. Вот Кузя Уо, наш басист, он считает, что если всех своих со всей страны как бы уплотнить, то это получится государство типа Люксембург или Монако вот такое. Так оно и есть. Потому что, сколько я езжу по стране, постоянно встречаю всех своих же, постоянно одни и те же лица на всех концертах. По большому счёту мы вертимся внутри самих себя, потому что все свои, меняются одни и те же пластинки, слушают более или менее музыку, которая общая для всех. Но это очень мало людей, как ни странно.
(Реплика из зала)
— Вот так мы и сдохнем!
— Так мы и сдохнем, да.
(Реплика из зала)
— Егор, а можно я с тобой поиграю? Пожалуйста (смеются).
(Записка из зала)
— Егор, как ты понимаешь идею анархии?
— Вот, в моём понимании, анархия — это типа китайского понимания гармонии. Это когда каждый человек находится на своём месте. То есть один человек, допустим, должен созидать, другой должен разрушать. То есть если каждый действует по кайфу, по максимальному кайфу внутреннему, тогда не будет всей хуйни, которая вокруг. Не будет комплексов, не будет того, что пошло от Конфуция, от цивилизации европейской. Это то, что Боб Марли понимал через этот растафарай, свою религию. То есть это каждый находится на своём месте. Это — анархия. По большому счёту, это не анархия, а общая гармония большая, где каждый на своём месте. Это не обязательно рай, но это некая община такая. Вот это моё понимание анархии. Я причём вполне конкретно понимаю, вполне, в общем-то, реально, что этого быть не может. Тем не менее я анархист, потому что я считаю, что как раз веровать стоит в то, чего быть не может…
«Сквозь дыру в моей голове»
Вот такая песня. Я в этом году записал летом свой сольник такой, называется «Прыг-скок». У меня группа называется теперь очень скандально. То есть не «Гражданская Оборона», а очень такое скандальное название: группа называется «Опизденевшие». Ни более, ни менее, так. Мы этим летом записали сольник — «Прыг-скок». Я кое-что из него спою.
Но эта, в некотором роде, сейчас песня так не слушается, потому что вся песня исполняется только одними голосами вообще. Это не совсем песня моя. Она отчасти почерпнута из такой, скажем, русской шаманской деревенской поэзии, из какого-то сборника (непонятно, где нашёл), вот фраза «Ходит рыжичек по лесу, ищет рыжичек рыжее себя…» — это заклинание, которое на смерть. То есть это колдуны в деревнях, которые заклинали, скажем, нужно было человека уничтожить или умертвить. Эта песня представляла собой некое заклинание на умерщвление человека, или на несчастья ему. Я некоторые строчки оттуда, так сказать, поимел…
«Про дурачка»
Ещё одна песня «Инструкции по выживанию», она мне ужасно просто нравится. Такая песня очень хорошая. «Всё пройдёт» называется.
«Всё пройдёт»
(Записка из зала)
— Что ты думаешь о погибшем Цое?
— Мне очень нравятся его песни ранние. Особенно «Алюминиевые огурцы», вот эти вот, «Я посадил дерево» — мне эти песни просто ужасно нравятся. А в последнее время… Ну, как бы плохо отзываться о мёртвых, но у меня такое ощущение, что… это, с одной стороны, трагично, а с другой стороны, комично — наблюдать, как советский человек, когда оказывается в ситуации известного человека или звезды, начинает из себя играть такого «американина». Понимаете? Начинает такой иметь как бы имидж, как он должен себя вести на Западе… Это, с одной стороны, очень печально, а с другой стороны — как бы в некотором роде и комично. Это то же самое, что касается Гребенщикова и так далее. Просто то, что я это лично лицезрел в Ленинграде или в Москве, всех этих людей, Шевчука того же самого… То, когда эти люди начинали, это было по-настоящему. Это одно. А когда они включились в эту «машинку», которая… московская, там, или питерская, которая занимается нашим роком советским — это просто ужасно. Потому что у нас, по правде, наш попс, организаторский, концертный, московский/питерский — то, чем занимаются центра — это гораздо страшнее и гораздо, в общем-то, говнее, чем западный попс. То есть это то, что Западу вообще не снилось. Если у них это просто бизнес, то у нас это кроме бизнеса ещё, с одной стороны понтяра, с другой стороны эстетика, и так далее, на это дело накручивается. В результате, например, вот в Питере (я вот просто, сколько пожил, допустим, прошлый год), посмотрел, что у них в Рок-клубе творится… это уже даже и не комично. Это то, что наш директор, Сергеич, называет «карибская действительность». Такого плана. В результате, я когда узнал о гибели Цоя, у меня, с одной стороны, какие-то грустные, конечно, были дела, причём грустные по поводу старых дел, которые, в общем-то, давно закончились, старых песен, а с другой стороны, у меня какое-то неожиданно циничное такое отношение ко всему этому. Не знаю даже, почему. Ну то есть это умер не живой человек, в моём понимании, а умер как бы некий символ такой, символ такого попса московского/ленинградского. Я лично лицезрел, как в Москве огромные толпы народу, человек по пятьсот, ходят по улицам с рамками чёрными, со свечками в руках, со знамёнами. Вот такого плана… Я не знаю… это даже и не страшно, и не горько, и не смешно, и не грустно. Ну, я не знаю, просто… Мне просто было крайне не по себе, когда вот это всё видел.
(Записка из зала)
— Нахуй вы распались? Когда ты поёшь один, при всём моём уважении к тебе, действительно ощущается нехватка кого-то ещё: то ли музыки, то ли ещё чего-то. Соединяйтесь. Я считаю, какие бы обстоятельства ни были, надо бороться против всей хуйни.
— Ну я вот… Почему я подстригся и так далее — просто Праздник кончился. Это всё было очень хорошо, когда это всё было в 86-м году, когда все даже на каком-нибудь «Наутилусе», во время песни «Марш, марш, левой…», когда все стояли, руками махали, когда для всех это было как бы одно. Сейчас Праздник кончился. Это в воздухе витает. Это всё. Это конец. То есть мы не распались как люди, мы будем записываться, видимо, под разными названиями, чтобы не было вот этого попса вокруг нас. Это будет, видимо, продолжаться. Возможно, что мы будем ещё играть в каких-нибудь подвалах. Ну, или в таком, как вот этот ДК, для глухих, или как он называется… для слепых, да. Вот в таких ещё местах, это ещё понятно, когда собираются свои. Лучше в зале пускай будет 10 человек своих, чем огромная толпа вот эта, которая, там — московская, питерская — любая ещё. То, что я сейчас играю… Я вообще не хотел ни выступать, ничего, я просто здесь оказался в Киеве, и мне было приятно для своих спеть, может, новые песни, может, кое-что из старого. Ну вот у меня такое как бы к этому отношение.
Мы не распались как люди. То есть мы поддерживаем отношения, мы будем записываться, мы, в общем-то, живём все вместе, как одна коммуна. Просто, если будут такие возможности… Вот, допустим, в Штатах или где-нибудь Европе, у них система подвальчиков человек на сто. Когда приходят туда, допустим, панки или какая-нибудь команда, которая хардкор играет, и там приходят сто человек, но именно тех сто человек, которые придут на эту команду. Допустим, играет какой-нибудь Extreme Noise Terror, Napalm Death или ещё какой там, не знаю, вплоть до какой-нибудь Einstürzende Neubauten. На них придёт человек, который их знает, то есть не придёт левый человек. В результате того, что делается у нас, у нас маленьких залов просто в стране нету, к сожалению. То есть, например, в Киеве нет маленького зала, в Сибири нет маленьких залов… только какие-нибудь холлы, общаги (как вот «Инструкция по выживанию» играла). К сожалению, нет вот этой системы вот этих маленьких залов, в которых могли бы играть эти группы для своих, именно для своих. Поэтому я просто вышел из этой «машинки» попсовой, московской или питерской. В этом смысле для них-то мы распались. Потому что мы там больше не принимаем участия. То есть мы не играем больше на фестивалях, мы не даём больших концертов в тысячных залах. Возможно, что мы будем играть, если будут какие-нибудь панк-клубы, маленькие какие-нибудь подвальчики или чего-нибудь ещё такое, мы с удовольствием бы приехали и выступили, и Янка тоже. Так что по большому счёту мы, может, ещё и будем продолжать.
У меня давно идея… Мы хотим дать зальный «Коммунизм». То есть, ещё у «Коммунизм»-группы не было ни одного зальника. Мы решили его дать в квартире принципиально (то есть этот концертник будет именно квартирный), в которой будет, может, человек 15–20. Причём сделать таким образом, что входных билетов как бы нет, а входной билет — это бутылка водки была бы. В которой, допустим, собрались бы на концерт, зато все свои, и для всех был бы Праздник, по большому счёту. Устроить концерт, который продолжался бы до тех пор, пока все не упадут просто-напросто. Так что это, возможно, где-нибудь сделаем…
(Записка из зала)
— Егор, почему «Иуда будет в раю, Иуда будет со мной…»?
— Я считаю, что Иуда в рай попал. То есть, я считаю, что… Это идея не моя, я никакой там не оригинал. Я считаю (как, допустим, у Борхеса была идея), что то, что сделал Иуда… это человек, который дошёл до состояния… не то что «нуля», а до состояния «настоящего», когда человек воспринимает то, что вокруг него происходит. Это мой личный опыт такой, то, что я лицезрею среди своих знакомых и себя самого: человек в нормальном состоянии ничего не понимает. Человек может чё-то понять только тогда, когда у него на глазах либо что-нибудь случится страшное, либо у него котёнку голову отрубят — то, что постоянно происходит на каждом шагу. Постоянно происходит ужас, по-настоящему. Нужно иметь либо какое-то глобальное сострадание, чтобы это видеть, либо нужно, чтобы человек оказался в условиях экстремальных: чтобы его либо убивали, либо менты руки-ноги поломали, либо на его глазах мать изнасиловали и так далее. А Иуда — это человек, который оказался именно в этом состоянии, когда на его глазах, как в рассказе Леонида Андреева… Человек сделал как бы некую акцию, человек предал Христа из каких-то там побуждений. На его глазах его распяли, и человек покончил с собой. Почему он покончил с собой? То есть человек, который кончает с собой, — это значит, человек теряет… жертвует всем, что у человека есть, переходит через инстинкт самосохранения. Очень трудно с собой покончить, поверьте мне. У меня очень много знакомых, которые это пытаются. Это не каждому дано по большому счёту. Это очень тяжело. Для этого человеку нужно сделать очень большую работу какую-то, духовную по-настоящему. А во-вторых, он должен иметь некую цель, или некую истину, которую он не может найти здесь, которая не от мира сего. То есть это человек, который должен быть в раю, просто-напросто. Он иначе не может быть в раю, то есть не может быть такого, что Иуда не попал в рай через пять минут после смерти Христа, после того как он повесился, просто-напросто. Вот про это, в общем-то, моя песня такая.
А во-вторых, я, когда эту песню сочинил, я рассказ Андреева вспоминал. Ну рассказ там такого свойства, что Иуда предал Христа ради того, чтобы весь мир понял, что Христос исключительно есть Спаситель, то есть святой человек, чтобы все удостоверились этому. И он думал, что когда его будут распинать, то будет явлено некое чудо, что все, так сказать, весь мир тут же уверует и всё поймёт. Но Христа распяли, Христос умер, и никто ничего не понял. В этот момент Иуда как бы нечто понял, некую истину глобальную, то, что весь мир недостоин, не то чтобы крупицы какой-то истины Христа, вообще ничего не достоин. И когда он пошёл вниз с этой горы, пошёл по селению, «весь мир свернулся», как там у Андреева сказано, «апельсиновой корочкой у его ног». Я подобное испытал в психушке, когда вот я сидел. Меня накачали какой-то хуйнёй, я подошёл к окну (а у меня там как раз незадолго до этого Костя, такой солдат, покончил с собой), и я в некий момент вдруг неожиданно просто почувствовал, что это всё вокруг, оно по большому счёту это, «как апельсиновая корочка у ног». Потому что если имеешь хоть что-то там по-настоящему такого живого, так это всё вокруг вообще ничего не стоит, этому цена вообще три копейки по большому счёту. Ну я вот потом такую песню написал, когда из психушки вышел, — «Иуда будет со мной»…
«Оптимизм»
Вот песня такая, песня не моя. Песню сочинил некто такой, человек у нас есть, Манагер. У него группа называется «Армия Власова». Песня — она очень, как мне кажется, подходит к состоянию, которое испытывает вообще вся наша страна, или, там, тусовка вот наша, вообще. Песня очень короткая, но очень содержательная, в некотором роде (смеётся). Кроме этого, песня в некотором роде, может быть, даже отчасти написана про состояние, которое испытывают люди вообще, живя в Киеве…
«Спать»
(Записка из зала)
— Егор, а как ты относишься к Фёдору и «Нолю»? Нравится то, чего они делают?
— Мне ужасно нравится у них вот песня… Ой, чёрт, забыл, как она называется… там «Марш…» такой, типа «Маршем по жизни», или как она называется. Вот эта у них очень клёвая. А я их давно очень не слышал вообще, то есть уже, наверное, года два не слышал. А то, что последнее у них слышал, ещё году в 88-м, причём я слышал в Киеве, они здесь играли. Рома Альтер устраивал концерт. Так там какой-то, чуть ли не арт-рок какой-то был, то есть мне не очень понравилось. Вообще, группа-то клёвая, конечно. Вообще ни на что не похоже. Особенно мне этот период у них нравится, сразу после «Драчёвых напильников», такие песни клёвые у них были, песен пять было вообще крутейших, конечно…
(Записка из зала)
— Егор, как ты относишься к фразе Кинчева насчёт того, что «каждый в душе Сид Вишез, а на деле Иосиф Кобзон»?
— Ну чё, хорошая фраза. Так оно почти всегда и есть (смеётся). Особенно в отношении этих пункеров, которые с гребнями ходят в Питере, в Москве. Вообще, по-моему, один в один. Там даже не Иосиф Кобзон, а… (смеётся)
(Записка из зала)
— Конечно, вы много читаете. Чему из книг вы отдаёте предпочтение?
— В каком смысле? Непонятно. У меня вот Достоевский — это мой вообще любимый писатель. Ну, вот, например, Кастанеду люблю, причем даже не как писателя, а вообще. Сэлинджера люблю очень. Много чего люблю. Борхеса люблю.
Вот песня Янке посвящается. Одна из моих последних.
«Про мишутку»
(Прерывает песню): Бля, не помню её…
«Лоботомию»?
«Лоботомия»
Это песня посвящена Димке Селиванову, нашему гитаристу, который покончил с собой. Ну вот, как я её сочинил… Я смотрел фильм «Иллюзионист» и просто представил себе, что испытывал Селиванов перед смертью, что он просто сидел и в окно смотрел…
(Записка из зала)
— Смерть Цоя — это случайность или закономерность?
— Я не знаю, что это такое. Я считаю, что вообще ничего в мире случайного не происходит, вообще ничего! Человек сигарету закурил, или жопу почесал — это всё чётко, всё на своих местах, по большому счёту. Поэтому, тем более, что касается смерти… то есть это всё на своих местах. Так что это не значит, что случайность какая-то. Ну пришло время человеку умереть. Он сделал своё — всё, он умер. То есть он написал все песни, какие смог написать, спел всё, что он мог спеть.
В феврале 2018 года издательство «Выргород» выпустило CD Егор Летов — «Праздник кончился», концерт в Киеве 24 августа 1990 года. К этому изданию подготовившая его Наталья Чумакова написала сопроводительный текст:
«У этого релиза необычная судьба. Концерт состоялся спонтанно, когда Егор приехал в Киев навестить друзей. Записали его более или менее случайно, на кассетный магнитофон, и люди, которые это делали, не ожидали, что концерт будет таким длинным, поэтому вторую кассету взяли у кого-то из зала, старую и зажёванную. Далее записи с этих кассет разошлись в разных направлениях, и одна из версий дошла до архива ГрОб-Records — с неё я и реставрировала концерт. К сожалению, кто-то постарался добавить туда разные эффекты, отчего сильно пострадала разборчивость звука. И всё же по качеству эта запись была лучше, чем загадочные аудио, которые гуляют в сети.
Тут есть интересный момент: на нашей плёнке запись прерывается посреди концерта — на треке „Красный смех“ — и возобновляется только на „Дурачке“. На записи из интернета, источник которой определить не удалось, есть и „Красный смех“, и ещё несколько треков, которые мы с трудом смогли довести хоть до какого-то ума. При этом на ней нет последнего трека — „Русского поля экспериментов“, — который присутствует на нашей записи. Как бы то ни было, чудесным образом удалось восстановить концерт целиком. Несмотря на хромающее качество, он очень интересен — пусть и потому, что здесь Егор долго и пространно отвечает на вопросы, да и сам произносит длинные монологи, что случалось и тогда нечасто, а позже не случалось вовсе. Мы решили оставить всё как есть, даже если Егор забывал слова или просто не допевал песню. С одной стороны, этот концерт документирует чёрный и отчаянный период жизни, о котором Егор, может быть, и сам хотел бы забыть. С другой стороны — так было, а из песни слова не выкинешь.»
От себя хотелось бы особо отметить место проведения концерта: ДК им. Героя Советского Союза Я. П. Батюка Киевского учебно-производственного предприятия № 1 Украинского общества слепых. Нарочно не придумаешь.
Приятного Аппетита!Интервью с Егором Летовым
В Цезаре образ Господа заменили зеркалом.
Костомаров, историк:
Двенадцать лет.
Тринадцать лет.
Пятнадцать лет.
Шестнадцать лет.
Кругом одни кустарники.
Свобода есть прорыв в этом мире.
Свобода приходит из другого мира, она противоречит
закону этого мира и опрокидывает его.
Иисус сказал: Тот, кто познал мир, нашёл
труп, и тот, кто нашёл труп — мир недостоин его.
— Итак, приступим. Вот для чего тебе это «интервью»?
— Видишь ли, в предыдущих, в разное время даденных интервью много, к сожалению, переврано, недоговорено или попросту глупо наговорено лично мною же или по неразумению издателей. Я вот недавно где-то встретил такую апокалипсическую мысль, что, мол, время сейчас катастрофически ускоряется и сжимается, стремительно приближаясь к некоей абсолютной критической точке. Этот вот процесс разгоняется буквально на глазах — в течение месяца, недели проживается то, на что раньше требовались годы, десятилетия и жизни. Я это сейчас очень чётко ощущаю. В последние резиновые месяцы-годы развеялось немало иллюзий, которые имели место быть в сказанном, написанном и вообще содеянном мною в разное время тому назад. И вот теперь очень хочется, чтобы всё по возможности встало на свои места очередные, исконные и искренние, а также — разрешить вопросы, которые, возможно, у кого-то возникают ко мне. Хотя сразу хочется сказать, что всё, что будет здесь мною сказано, уже содержится в гораздо более глубокой и полной форме в моих стихах и песнях. Имеющий уши слышать — несомненно услышит. А кроме всего прочего, сейчас кругом такая ебанутая ситуация, что, если ты не скажешь сам — неизбежно выскажутся за тебя. И тогда будет уже поздно подавно, или по меньшей мере, трудноисправимо. Тем более, что сейчас происходит такой буйный рост народной мифологии, дрязгов, сплетен… вот.
— Что ты можешь сказать по поводу публикуемой тобой подборки собственных стихов и текстов песен?
— Я крайне против того, чтобы вообще где-либо печатались тексты моих песен. Просто негодую. Песня — это песня, и текст её имеет свою значимость лишь в общем песенном контексте. А это — и энергия исполнителя, и мелодия, и гармония, и ритм, и ещё куча необходимейших компонентов. Я вот не воспринимаю (во всяком случае, в полной мере) песен Высоцкого или Башлачёва на бумаге — это надо слушать. Или петь самому. Иначе ничего НАСТОЯЩЕГО, ничего ЦЕЛОГО не возникает. То, что я здесь публикую — это именно СТИХИ, написанные мною именно для визуального восприятия, для «прочтения глазами», а отнюдь не вслух. «Как в мясной избушке» — хоть и должна звучать (да и звучит в «Хронике Пикирующего Бомбардировщика»), но, на мой взгляд, «работает» и в напечатанном, визуальном варианте. И я ещё раз хочу убедительно и настоятельно попросить редакции зависимых и тем более независимых изданий никогда не печатать, не публиковать тексты моих песен, ибо они написаны не для этого.
— С этого лета ты перестал работать с Янкой. В апреле этого года прекратила своё существование ГО, во всяком случае, её концертный вариант. В чем причина всех этих расставаний?
— Знаешь, если ты делаешь что-то НАСТОЯЩЕЕ, СМЕЛОЕ, ЧЕСТНОЕ и ЯРКОЕ — тебя обязательно попытаются схватить и схавать. И неизбежно схавают, и святыню твою обосрут, если постоянно не сигать за поднимаемую в очередной раз планку, если не сотворять всякий раз, когда на тебя разевают рот, очередной срачи, очередного отчаянного, чудовищного, безобразного, безнадёжного и бессмертного скачка, на переваривание которого массам требуется N-ное время, необходимое для твоего нового шага в новые беспредельности. Это — всегда эпатаж в какой-то степени. Каждый твой шаг, каждое твоё очередное творение должно быть пропитано такой агрессией, таким патологическим чувственным буйством, чтобы оно встало, выперло поперёк глотки по возможности каждому «убеждённому жителю». Так вот, если ты скверно и ежесекундно не гадишь на всех фронтах — тебя неизбежно сделают частью придворного попса, жадной массовой развлекухи — как это случилось с джазом, роком и т. д. и т. п. И все это сейчас происходит с Янкой. Социум её заживо пожирает, и она уже безвозвратно, как мне кажется, упустила время и место для необходимых в подобных случаях заявлений и действий. Теперь она вкупе с моими бывшими согруппниками (вернее — соГрОбниками), судя по всему, находится в противоположном моему делу лагере. Самым досадным образом они позволяют черни создавать, лепить из себя сладкозвучный, угодный ей миф. Приятного аппетита! Понятно, не каждый может позволить себе радость и смелость наплевать в кургузые рожи своим почитателям, особенно если среди оных — Троицкие, Липницкие и Гребенщиковы. Я очень отчётливо ощущаю всё происходящее с Янкой, потому что сам висел на волоске, когда меня чуть не сожрали в 1986–1989-м, когда я терял драгоценное время, ожидая чуда с небес. И всё-таки я выскочил из ловушки. С декабря 1989 по сегодняшний день я совершил ряд крайне важных для меня действий (среди которых, кстати, и роспуск 13.04.90 проекта, именуемого ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНОЙ), и не собираюсь останавливаться. Путь вперёд — это всегда отталкивание, отстранение, отрицание, всегда — отказ, всегда — «Прощевайте!» Я, ничтожный, не хочу и не могу себе позволить быть пойманным в какую-либо ловушку гармонично-чавкающего бытия. Ведь я не оставляю следов на свежем снегу.
— Ты вот, я вижу, не очень-то жалуешь граждан. Откуда такая ненависть?
— Это — не только ненависть, это ещё и панический животный УЖАС. И не то чтобы боязнь их, а, скорее, патологическое НЕПРИЯТИЕ. Это даже не Я боюсь и ненавижу — это ЧТО-ТО ВО МНЕ боится и ненавидит. Мне всё время, когда я иду по улице, кажется, что я — не человек, а что-то вроде марсианина, замаскированного, загримированного более или менее удачно под гражданина. И в любой момент эта мимикрия, эта наёбка может раскрыться и тогда — ПИЗДЕЦ! Я давно уже не выхожу из дома без оружия, и всё равно перед ними я — абсолютно беззащитен. Я — ЧУЖОЙ. Природно, изначально чужой. Вечно чужой. И все они знают это, чувствуют, как акулы — кровь. Я всем им чужой, и мне чужды и крайне отвратительны все ихние набрякшие радости и горести, идеалы и пороки, всё, чем они живут и о чём мечтают. Это — мой врождённый инстинкт. Здесь я диверсант, заброшенный на вражескую территорию. Этакий Штирлиц.
— И каково, по-твоему, твоё «секретное задание»?
— Это невозможно даже в малом предположить. Я могу лишь говорить, и то предположительно, — каково это для меня. А оно для меня таково, что всю жизнь с самого детства всё иррациональное, в особенности связанное с исследованиями временных причинно-следственных связей, у меня вызывало и вызывает какое-то тревожное, священное и жуткое, смертельное и притягательное ощущение ПРИЧАСТНОСТИ моей потаённой сущности к неким ИСТИННЫМ для неё, НЕВЫРАЗИМЫМ, НЕОБЪЯТНЫМ и, судя по всему, ВНЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ вещам, системам и реальностям, проникновение в которые оплачивается чудовищными, по человеческим меркам, ценами. Так вот, необходимо решиться обречь себя на безумную, крамольную, смертельную охоту за этим глубинным знанием — ухватить за хвост, за тень, спиздить, в конце концов, это изначальное, невыразимое, единственное знание, которое — суть всего. Всё, что я делаю, — это попытка извлечь из себя его, ибо ощущаю себя его хранителем. Все мои настоящие песни — только об этом. Это и «Русское поле…», и «Мясная избушка», и «Прыг-скок», и «Про дурачка». Это — векторы, указатели. Ничтожные, тщедушные, конечно. Но благодаря им я сподобился ощутить суровый, зловещий и праздничный сквознячок из чуть приотворённой двери, лучик из дверного глазка. Для меня единственно важное из всего, что происходит со мной и вокруг меня, — эта вот «открытая дверь», постоянное ожидающее присутствие ИСТИННОГО, РОДНОГО начала, существующего параллельно всей этой дешёвой бутафории. И творчество — это в некотором роде трамплин ТУДА. И наверное, поэтому человечеством, отчётно или безотчётно, но твёрдо и жестоко искореняются носители, ХРАНИТЕЛИ и, тем более, ВОПЛОТИТЕЛИ этого Имени Имён. Для масс это — инстинкт самосохранения. Это — страх и ненависть перед чужаком, ВРАГОМ их природного, естественного порядка. А впрочем, всё — гораздо сложнее. Всё, что я тут говорю, — это так, модельки, которые я строю и которые работают для меня в настоящий момент. Этакие «картонные зайцы на игровом поле».
— Те изрядные ушаты говна, которыми в последнее время окатывают тебя и твоё дело гундосые представители абсолютно разных слоёв — от мозговитых умов до вceнепрeменных гопников, тусовщиков и прочей «черни» — объясняются вышесказанным?
— Да не только. Это, конечно, и инстинктивное неприятие чужака, но… насколько я уже поимел опыт, наизловоннейше тебя поливают даже не гегемоны бытия, а бывшие «свои» — те, кто делил с тобой долгое, трудное и весёлое времечко, но в последний момент по тем или иным причинам выскочил из мчащегося поезда. Я вообще считаю — есть люди ТВОРЦЫ, и есть — ПРИЗЕМЛИТЕЛИ — те, которые всё называют, расставляют по полочкам, доводят до некоего унылого общебытового среднеарифметического уровня, этакие «мозговитые умы», как ты выражаешься… Умники, математики, прагматики — миряне, вечно усмехающиеся и позёвывающие. Они никогда не позволяют себе «хуем почесаться», по выражению Манагера. Именно они-то и предпримут всё возможное, чтобы некрепко и основательно «убить пересмешника», приземлить всё сделанное нами. Я постоянно выслушиваю про себя такие мифы и «сказки бабушки Насти», что остаётся только хлопать себя по жопе, хрюкать да приплясывать. Кругом — необъятная, распухшая реальность Юрия Мамлеева. Видишь ли, одним — на всю катушку горевать, ликовать и творить. На всю катушку. А другим — зевать, пердеть, почёсываться да посмеиваться, да и то с оглядочкой. Ничего тут не поделаешь. Я отлично понимаю и отдаю себе трезвый отчёт, что всё мною сделанное в общечеловеческом масштабе абсолютно бесполезно и что всё и вся осталось, по сути, неизменным либо изменилось столь незначительно, что попросту стыдно предпринятых «гримас и прыжков». Не вышло у меня «рок-революции». Никому она, как оказалось, на хуй не нужна, кроме меня самого и кучки таких же, как я, выродков. Вернее, я СДЕЛАЛ «рок-революцию», а её никто (или почти никто) не заметил. И насрать. Тут не это главное. Неважно, что в говне утопят. Просто некоторые вещи имеют место и смысл только в вечности. Я, конечно, ничего не изменил в этом мире, но зато я учинил (или кто-то учинил посредством меня) хорошенькое безобразие, которое можно рассматривать как знак, как пророчество, как прецедент торжества бунта и свободы над твердокаменными законами и чугунными скрижалями ТОТАЛИТАРНОГО БЫТИЯ. В этом смысле я как личность ничего не значу и не стою: я выступил как солдат обезумевшего дерзновенного фронта обиженных, нищих и уродов против уготованной, свыше предназначенной доли. И я очень рад и доволен тем, что успел тут сделать, выпустив изрядное количество весёлых снарядов из своего оголтелого окопчика, затерянного на мировом раскидистом «рок-н-ролльном» фронте. А если снаряды кончатся — я поступлю, как и должен поступить всякий честный солдат, оставшийся с последним патроном или без оного, окружённый наступающим врагом. Это звучит крайне патетически, но я по жизни такой уж вот героический сопляк. Надо добавить, что во всём вышесказанном ничего слезливо-трагического нет, ибо каждый, кто ступает на этот путь, выбирает его добровольно и осознанно (никто силком не гонит), и стало быть, внутренне всегда готов платить за каждый свой разрывной праздничек. Я всю жизнь сидел на чемоданах. Я всегда знал свой выбор.
А то, что, мол, говном зальют… Это и неважно. Они никогда себе не сознаются, они непременно себя наебут, они найдут любой миф, любую причину для оправдания и защиты своего сытного будничного постыдного самопродолжения. И они всегда для себя были и будут правыми, сильными и хорошими, а ты — недочеловеком, достойным лишь презрения или, в лучшем случае — жалости. Пластмассовый мир победит. И да и хуй с ним! Главное — поспеть. Главное — чтобы поверить, что Маленький Принц всё-таки вернулся домой, на свою планету, когда его укусила змея! Понимаешь?
— Таким образом, каждая твоя песня — это этакий «взмах факелом в ночи», как у Кафки?
— Надеюсь, что это так. Когда мне наступает очередной пиздец (а это бывало весьма частенько), меня вытаскивали Высоцкий, Достоевский, Моррисон, Леннон, Боб Марли и прочие. И я жадно, всеобъемлюще и безрассудно благодарен им всем тем, что не дали мне потонуть в слабости и инерции. Может быть, всё ими сотворённое в искусстве предназначалось только для того, чтобы я или кто-то другой в некий момент не загнулся. Я счастлив, если помог кому-то таким же образом, как и мне самому помогали и помогают. Значит — не зря…
И вообще, это — великий закон: ВЗЯЛ — ОТДАЙ. ПЕРЕДАЙ ДРУГОМУ.
— А как ты расцениваешь своё творчество — это искусство? Или…
— Вот Шевчук, кажись, где-то заявил, что, по его разумению, поэты делятся на две основные категории: на тех, которые всю жизнь пишут один-единственный идеальный стих, как, скажем, Пушкин или он сам, и, собственно, тех, кто своим творчеством как бы завоёвывает новые пространства, территории, горизонты. Так вот, я и есть такой завоеватель. Я именно завоёвываю внутри себя новые рубежи Безграничности, вседозволенности и дерзновенной вдохновенной всевозможности. И если творческий акт есть УТВЕРЖДЕНИЕ СВОБОДЫ, значит, я из тех, кто её завоёвывает. Ибо её нельзя получить в подарок, и она сама не явится: её можно лишь смело и отчаянно забрать, захватить, отвоевать — спиздить, в конце концов! И всевозможные проявления этого бунта и являются, по моим понятиям, настоящей поэзией, к которой никакого отношения не имеет лукавая эстетствующая срань всевозможных «игр в бисер».
— Ты вот всё говоришь о бунте, о свободе… Что для тебя есть бунт? Что для тебя есть свобода?
— Бунт — это ЕДИНСТВЕННАЯ СВОБОДА. Единственная РАДОСТЬ. А свобода: она лишь одна — быть против. Как это у Брэдбери: «Если тебе дали линованную бумагу — пиши поперёк».
— За всё ведь надо платить… И ты знаешь, чем?
— Заплатим. Я согласен платить. Идти вперёд — значит неизбежно рвать мирские связи. Это — путь в Вечность через вселенское одиночество, по меньшей мере. Если ты выбрал движение, значит, ты сам — Бог, Творец, Демиург, Созидатель собственной нравственности, собственного закона, мира, бытия. За это «покушение на престол» и следуют естественно вытекающие «награды» и пиздюли. Где праздник — там и похмелье. В самом акте творчества (особенно в роке) есть, на мой взгляд, некое «прометейство» — этакая кража, захват, крамольное и бунтарское похищение у горнего мира «небесного огня», знания, энергии, силы, света — в подарок, в дар своим увечным, лишённым, убогим, обиженным, обделённым сородичам, «болезным» — тем, кому изувеченно и извечно НЕ ПОЛОЖЕНО. И Матросов, и Махно, воюющий единовременно на всех фронтах, и Высоцкий, и Шукшин, и Тарковский, вообще, каждый истинно живой каждым своим честным, горьким и ликующим действием как бы затыкает собой некое чудовищное метафизическое дуло, хоть на пару мгновений. И тут неважно — чем придётся платить, какой карой… главное — что амбразура пару секунд безмолвствовала. Главное — что вражеское орудие выведено из строя хоть на пару секунд. Значит, СВОИ получили передышку. И тут неважно — узнает ли кто об этом, поймёт ли… если даже окажется, что ты — один такой пидор на всей планете — всё равно надо взрывать и затыкать. Пока хоть один из нас держит этот антитоталитарный фронт — фронт не падёт. И пока я жив — рок-н-ролл не умрёт. И в этом я прав не по людской правде, я прав по своей СВОБОДЕ. Это — единственное, что чего-то стоит. Единственная реальность, единственная система координат, единственная моя религия, которая выше Бога, выше Мироздания, выше ИСТИНЫ.
— Ты, стало быть, верующий?
— Я — человек, свято и отчаянно верующий в чудо. В чудо неизбежной и несомненнейшей ПОБЕДЫ безногого солдата, ползущего на танки с голыми руками. В чудо победы богомола, угрожающе топорщащего крылышки навстречу надвигающемуся на него поезду. Раздирающее чудо, которое может и должен сотворить хоть единожды в жизни каждый отчаявшийся, каждый недобитый, каждый «маленький». Я вот где-то читал про одного самурая, который перед тем, как сделать себе харакири, написал: «Уничтожу весь мир!» Так вот, я свято и закоченело верю и знаю, что он его, этот «весь мир», и уничтожил, расхуярил, величественно, безвозвратно и однозначно. Введенский правильно пишет, что чудо — остановка времени, возможная лишь в момент смерти. Сытый индивидуум, существующий в липкой протяжённости будней, надежд, желаний, ожиданий и т. д. и т. п., не сотворит чуда, не «остановит мир». На это способен лишь тот, кому нечего терять. Это тот сокрушительный залп, когда уже «кончились патроны». Пусть в глазах всего мира это — разгромное поражение, зато для тебя и для твоего мира это — полный и ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ МАТ, триумф и торжество! Имеющий уши слышать — услышит. Если ты посмел и не отрёкся, не предал в глубине души сам то, во имя чего ты жертвуешь — то НИКОГДА НЕ ПРОИГРАЕШЬ.
И… кроме этой чудесной силы, нарушающей и попирающей вселенские законы и заповеди, я верю лишь в себя самого, в свою непримиримость и свои собственные игры. Всё это можно выразить одним словом — свобода.
— Не возникает ли у тебя ощущения, что ты (да и все ГрОбовцы) в той или иной мере задействованы некими силами в этакой незримой партии в качестве шахматных фигурок? Я понимаю — это может звучать обидно…
— Задействованы? По-видимому, это так и есть. Я несомненно, ощущаю силу за своей спиной — иначе каким образом наши нелепые записи поимели бы столь широкое распространение на столь широкой замечательной во всех отношениях территории, несмотря на отвратительное качество записи и этакий, мягко выражаясь, «непрофессионализм» исполнения. Это, несомненно, кому-то нужно. Но в этом я не вижу ничего обидного, для себя во всяком случае. Видишь ли, дело в том, что я не соотношу себя, своё настоящее «я», свою истинную, нетленную суть с тов. Летовым Игорем Фёдоровичем, 1964 года рождения, проживающим по адресу… и т. д. Я И ЕСТЬ ТА СИЛА, которая строго, заботливо и бережно хранит, ведёт меня и спасёт изо всех каждодневных мучительных ловушек. Мы все на «ГрОб-Рекордз» (кроме некоторых дезертировавших) в некотором роде — одержимые воплотители, исполнители некоего высшего, скажем, предначертания. Отдавая себе в этом отчёт или не отдавая, каждый из нас делает то, что может и что должен.
— А вот скажи, по-твоему, рок-н-ролл неминуемо приводит к суициду, безумию, погибели: так или иначе — к трагической «развязке»?
— Мне кажется, да. Это очень жёсткий и суровый путь. Рок-н-ролл — это вообще жёсткая штука. Это всегда, так или иначе, — ВЫЗОВ, БУНТ, всегда — ПОБОИЩЕ, ВОЙНУШКА. ПРЕСТУПЛЕНИЕ! Всегда — ЭКСТРЕМИЗМ. И если ты решил принять правила игры и принять в ней участие — хочешь не хочешь, придётся распроститься с мечтаниями и попытками «на хуй сесть и рыбку съесть». Либо ты сам покоряешь, лепишь свою обетованную реальность, либо она превращает тебя в слякотное «увы». Да и вообще, всегда и во всём необходимо доходить до полного крутняка: вплоть до самосгорания, самоуничтожения, или сгорания и уничтожения всего, что вовне. Если ты однажды решил сказать «а», то должен (если ты, конечно, не полный пиздун) сказать и «б» и всё прочее. И ежели ты дошёл до буквы «э», то имей гордость, мощь и совесть, чтобы выпустить из себя внушительное «ю», а затем — и великолепное раскидистое «я»!! Рок — это всегда ЯРОСТЬ, это — всегда АГРЕССИЯ. Яростное, одержимое, ликующее, бунтующее бессилие — бессилие загнанного в угол зверя, раздирающее и вдохновенное бессилие бросающегося на врага подранка, восставшее сокрушительное ПОРАЖЕНИЕ, которое попирает вселенные, сдувает миры, как карточные домики, которые выше жизней, смертей и прочих подслеповатых сусальностей!.. Рокер в течение нескольких лет при честной и полной самоотдаче проживает то, на что нормальному жителю надобны десятилетия и целые жизни. Это — стремительное, яркое и зловещее, словно полёт махаона, выгорание. Вымирание. Это своего рода трамплин, с которого, разогнавшись как следует, можно взмыть в наднебесье, выбраться за грань, перескочить несколько пролётов, прогрызть, пробить прозрачную стенку своей юдоли, перехитрить, наебать куцый человеческий удел и «объективные законы». Можно, конечно, и наоборот: сурово, самозабвенно и непоправимо наебнуться оземь вдрызг и брызг! Ну, что ж — кто не рискует, тот… Это очень здорово, вечно и вздорно — сигануть выше крыши, вытащить себя за шиворот из болота, как Мюнхгаузен, понять то, чего нельзя понять, обрести неподдающееся обретению, сочинить то, что нельзя сочинить, позволить себе НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНОЕ. Главное — посильнее разогнаться и не дать уму и телу взять верх над собой, главное — не дать себе «съиндульгировать», как это делало и делает абсолютное большинство рокеров у нас, и тем более — на «Западе». Их мало — первопроходцев, вольнодумцев, избранных. Основная масса же — апостолы, пожиратели, популяризаторы — ПРИЗЕМЛИТЕЛИ. Так было и будет. Учитель учит лишь учителей. Художник рисует лишь для художников. Ученики не могут научиться ничему. Каждый живой, каждый настоящий — вселенски, безобразно одинок. Только косоротая чернь бывает «вместе». А каждый из наших всегда один на один со всем существующим и несуществующим. Таковы правила игры. У Леонида Андреева есть отличнейший рассказ — «Полёт». Помнишь, чем он кончается? «На землю он так и не вернулся». Трагично ли это?
А насчёт суицида… Вот Серёга Фирсов (наш менеджер, друг, товарищ и брат), в отличие от меня, считает, что последний патрон оставляют не себе, а пускают во врага, а потом идут в атаку с ножом, с голыми руками… пока ты не будешь убит в честном бою, убит именно ими, а не самим собой. Мол, если не можешь больше петь песни — пиши книги, снимай фильмы, просто существуй назло, главное — воюй до конца. Он мне однажды сказал, что никогда не простит мне, если я сделаю то же, что и Сашка Башлачёв. А по мне так… самое страшное — это умереть заживо. Это — самое чудовищное, что я могу себе представить. Умереть «мучительной жизнью», как все эти бесчисленные престарелые постыдные «герои рок-н-ролла», Диланы и Попы. Я никогда не смогу себе позволить такой низости. А кроме того, сейчас на дворе такое жестокое времечко, когда каждое своё заявление необходимо подписывать чем-то серьёзным, кровавым или безумным. Каждый раз приносить что-то внушительное в жертву, чтобы к тебе попросту прислушивались — я уж не говорю, чтоб поверили…
И вообще, мне кажется, что лучше уж (и главное, — красивее) — яркое, горькое, испепеляющее и победное мгновение света, чем долгая косно-унылая и прозаично-параличная жизнь. Я никогда не мог понять пословицу про синицу в руках и журавля в небе. В самоубийстве для меня нет греха, если оно — акт утверждения «залихватских», не от мира сего ценностей, которые сильнее всех инстинктов самосохранения, сильнее всех наглядных распаренных благ, медовых пряников, «жирных рук жизни». Бердяев замечательно помыслил: «…для свободы можно и должно жертвовать жизнью, для жизни не должно жертвовать свободой. Нельзя дорожить жизнью, недостойной человека». О!
— Тебя ещё не упрекали в инфантилизме?
— Ещё бы! Мой братец всю жизнь «упрекает»! Всё, что я несу — это очень детская, если можно так выразиться — «философия». Я всё ещё дитя в какой-то бесценной степени, и я сияю и горжусь тем, что до сих пор среди всей этой вашей замысловатой гамазни я окончательно ещё не потерял детского, наивного, чистого восприятия, и до сих пор безоглядно отношусь к жизни, к тому, что со мной происходит, как к игре. Значит, я всё ещё молод. И стало быть, жив. И рок для меня — своего рода детская, жестокая и опасная игра, как те игры, в которые играл маленький Иван в фильме Тарковского. С какой вдохновенной радостью, с каким остервенением я пинал в детстве мячик во дворе — так же весело, вдохновенно и стервенело я ору в свой микрофон. Только ребёнок способен на истинно великое безумство, только он способен по-настоящему безрассудно и сокрушительно «дать духу!». «Человек» при его рождении нежен и слаб, а при наступлении смерти — твёрд и крепок. Все существа и растения при своём рождении слабые и нежные, а при гибели — сухие и гнилые. Твёрдое и крепкое — это то, что погибает, а нежное и слабое — то, что начинает жить. Поэтому могущественное войско не побеждает, и крепкое дерево гибнет. Я — внештатный член «Союза свободных мореплавателей» из книжки Кэндзабуро Оэ.
— Вот ты всё время страстно подчёркиваешь всякие «религиозности» и прочие «неземные» аспекты своего сочинительства. Почему же до самого сравнительно недавнего времени в твоих песнях было столь немало политической тематики? То есть вот эти вот нынешние твои «метафизические» концепции возникли лишь недавно, или…?
— Я на этот вопрос уже неоднократно отвечал. Попробую ещё раз. «Политика» в моих песнях («Лёд под ногами майора», «Против», «Всё идёт по плану» и пр.) — это вовсе не «политика» (как всё это тупейше и буквальнейше понимается тусовщиками, Троицкими и прочими почтенными умами), во всяком случае, — не совсем «политика» в полном смысле слова. То, что сейчас говорю о бунте, как о единственном Пути — это, в разной степени осознанности, было во мне всегда, насколько я помню, — с самого глубокого детства. Для меня все мною используемые тоталитарные «категории» и «реалии» есть образы, символы вечного, «метафизического» тоталитаризма, заложенного в самой сути любой группировки, любого ареала, любого сообщества, а также — в самом миропорядке. Вот в этом чарующе-нечестивом смысле — Я ВСЕГДА БУДУ ПРОТИВ! А кроме этого, мною всегда двигало сознательное или подсознательное стремление к тому, чтобы честно «пасть на поле боя», побуждая сочинять, петь и учинять нечто столь дерзкое и непримиримое, обидное, за что должны либо повязать, либо просто запиздить. Однако Хозяин хитёр. Я уже говорил, что, если он не может по каким-либо причинам сразу же тебя уничтожить, он пытается тебя сожрать, сделать собственной составной частью, попросту опрофанить — через попс, через открытое признание. Поэтому нужно каждый раз изобретать новую дерзость, не лезущую ни в какие терпимые на данный момент рамки. Новый эпатаж. Тогда, в 1984–1988 годах, снарядами были: совдеповская тоталитарная символика, панк-рок, мат и нарочито зловонное исполнение (особенно на «Live»-выступлениях, если таковые были). Теперь на смену им пришли: новая стратегия, новая тактика, новое оружие, новая форма войны. Но суть противодействия, суть хищного активного сопротивления — всё та же, ибо всё равно всегда и везде МЫ — ЛЁД ПОД НОГАМИ МАЙОРА, в каком бы козырном обличии он ни являлся и через кого бы он ни действовал.
Каждый понимает всё в силу собственного разумения.
— В своё время ты заявлял, что «Русское поле экспериментов» и «Хроника пикирующего бомбардировщика» — твой предел. Затем была записана «Инструкция…», а затем последовал и «Прыг-Скок». Что теперь?
— Не знаю. Не знаю даже, как тебе ответить. Это глупейше словами выражать. Я вообще замечаю, что подошёл к некоей условной грани — к некоему как бы высшему для меня уровню крутизны, за которыми слова, звуки, образы уже «не работают», вообще всё, что за ним — уже невоплотимо (для меня, во всяком случае) через искусство. Я это понял, когда написал «Русское Поле…». Оно для меня — вышак. Предел. Красная черта. Дальше — у меня нет слов, нет голоса. Я могу лишь выразить равнозначное этому уровню, являя просто новый, иной его ракурс. Это «Хроника» с «Мясной избушкой» и «Туманом», и «Прыг-Скок», и «Песенка про дурачка», и «Про мишутку» (она Янке посвящается), и последняя моя песенка — «Это знает моя Свобода». Выше них для меня… зашкал, невоплощаемость переживаемого, вообще, материальная невоплощаемость меня самого. А вот именно туда-то и надо двигать.
Видишь ли, надежда — это наиподлейшая штука. Пока она хоть в малейшей степени присутствует, можно хуй пинать — выбор крайне далече. А вот теперь — времени больше НЕМА. «Закрылись кавычки, позабылись привычки». Это — конец. Конец всего, что имело смысл до сих пор. Скоро утро. Новая ступень. Новый уровень. Новый прыг-скок. Осталось лишь всецело собрать всё внимание, все силы, всю сноровку — и не пропустить необходимый стремительно приближающийся поворот. Как поступать в данной ситуации, каждый решает сам. Манагер вот считает, что напоследок надо непременно поубивать как можно больше людишек. Янка двинулась в обратный путь — к родному человечеству, со всеми вытекающими из этого последствиями. Чёрный Лукич попёр в католичество. Джефф решил работать в одиночку… А мне, видимо, пора готовиться к прыжку. Мне вообще в последнее время кажется, что вся моя жизнь была этакой изящной подготовкой к тому финальному, решающему, голевому рывку ВОН, НАРУЖУ, который мне и предстоит совершить, возможно. В самом скором времени, необходимость которого уже покачивается на пороге, поглядывает на часы, постукивает по циферблату и подмигивает.
— А не боишься ли ты, что потешаться будут и над тобой, и над словесами твоими и прочим, тобою рождённым? Ведь сказано же в твоём любимейшем Евангелии от Фомы: «Не давайте того, что свято, собакам, чтобы они не бросили это в навоз».
— А всё это не собакам даётся, но своим. Я, по крайней мере, на это уповаю. А то, что потешаться будут… так пусть себе посмеиваются. В «Том самом Мюнхгаузене» Марка Захарова отличнейше было сказано: «Это не всякий может себе позволить — быть смешным». Действительно, не всякий! Позволить себе такую напрасную наивность, растопыренную смелость и беспардонную святость — быть ПОСМЕШИЩЕМ. Позволить себе такую наглость — быть слабым, простым, быть попросту хорошим, как Кириллов в «Бесах». И они все — смеющиеся и издевающиеся над нами — на самом деле, я знаю, боятся. Боятся до патологии. На самом деле они всё понимают. И им не смешно. Им страшно. И до рвоты завидно. Ни один католик не позволит себе быть Христом, а я вот открыто могу заявить, что внутренне я истинно таков, как возносящийся Христос на картине Грюневальда!
— Даже так?
— Даже и не так! Я сугубо и всенепременнейше считаю, что то, что мною тут вещается, — есть, не более и не менее, как пятое и единственное верное и священное Евангелие, да и вообще, — Книга Бытия Всех Времён и Народов! Себя же я причисляю к лику святых — как в песне Кузи Уо поётся: и отныне вам жить подобает по образу и подобию моему! Позволяю себе ВСЁ. Нету ничего, что я не могу себе позволить: от Вечного и святейшего бытия до сырого и кислого небытия. Только от тебя самого зависит — кем тебе быть… И это определяется тем, на что ты замахиваешься и сколь многим ты способен пожертвовать. «О, засмейтесь, смехачи!»…
— А вот теперь такой вопрос. Как ты расцениваешь то, что в своё время и Ромыч, и Чёрный Лукич, и многие другие твои соратники выдавали невиданные, дерзновенные в своей дерзновенности опусы, а затем вдребезги отреклись от всего содеянного. Вот как ты разумеешь — их былая крутизна являлась их собственной заслугой или…?
— Да какая на хуй разница — чьё это! Это и так известно — чьё. Автор один. Автор у всех у нас один. Это — то, что нами движет, то, откуда мы родом. Тот, кто хоть раз это понял, принял и вошёл в игру — никуда из неё не денется. Он уже в высшем смысле как бы спасён, как мне кажется, как бы низко он в процессе этой игры ни сверзился, в каком бы говне ни потонул, какой хуйнею бы ни занимался. Рано или поздно он проснётся, всё поймёт и засмеётся, как Кришна в притче про то, как он однажды воплотился свиньёй. Ромыч уже навечно автор «Непрерывного суицида», «Рок-н-ролльного фронта», «Убей мента», да и вообще «Инструкции По Выживанию». Вся поебень, которой он сейчас мается, — простится, забудется, да, скорее всего, и вообще во внимание не примется! Важно то, что он однажды (да и не раз) поставил всему миру (в очередной раз ухитрившемуся не заметить этого) МАТ, как в рассказе Василия Аксёнова «Победа». Он — в моей вечности. И я думаю, что где-то в глубине души он всё это и сам понимает, поэтому психует и выёбывается. Как бы там ни было, он — навечно мой лихой горемычный собрат в нашей общей удалой и безобразной рок-н-ролльной войнушке, — так же, как и Чёрный Лукич, Димка Селиванов, Янка… да и вообще, — все те, кто хоть раз поучаствовал в этом скромном празднике.
— Как ты относишься к профессионализму? В записи, в исполнении?
— Да наихуевейше!!! Только, блядь, дилетант может сотворить что-либо нетривиальное, стоящее и настоящее! Профессионализм (все эти «техноризмы», «симфонизмы», «эстетизмы» и прочая ненаглядная поебень) уничтожает всё живое, что может быть в роке. Я вот в основном сейчас слушаю всякие гаражные и психоделические команды середины и конца 60-х (TROGGS, Kim Fowley, St. JOHN GREEN, VELVET UNDERGROUND, THE DOORS, THE STANDELLS, KINKS, MC5, PAUL REVERE & THE RIDERS и пр.). Чуваки не умели, в обычном, массово-уебищном понимании, играть. Но зато как они играли!!! Это же не просто (о чём Манагер мечтает) — сгореть, на хуй, и в кучку пепла превратиться! Вот так вот и должно петь и играть. Я вот считаю, что самая наиважнейшая мера — это предельная ЖИВОСТЬ автора, творца, его ОДЕРЖИМОСТЬ, БЕЗРАССУДСТВО во время творческого акта, и насрать на (пусть даже значительную) долю лажи, которая при этой вдохновенности неизбежна. Я больше всего охуеваю от всяких народных архаических ритуальных песнопений и музицирований. Это вообще НЕ МОЖЕТ быть профессионально исполнено! Да и вообще, по-настоящему страшно, захватывающе, горько и светло поёт нажравшийся в сракатан мужик, стучащий кулаком по столу, пускающий и размазывающий кровь, слезы и слюни. Я до сих пор так и не научился как следует играть на гитаре и петь, как, допустим, Александр Борисович Градский. Мне это никогда и на хуй не надо было. Манагер вот вообще петь не умеет. Зато какой невъебенный праздник он переживает, когда поёт: это видеть надо! В Новосибирске, в 1988 году, во время нашего (ГО) выступления Манагер осатанел и забылся до столь исступлённой степени, что перестал вдыхать между выпеваемыми-выблёвываемыми-выдираемыми с мясом строчками и рефренами, и самым натуральным образом чуть на задохся. У него аж кровеносные сосуды полопались на щеках, и рожа вся складками одеревенела, превратившись в этакую зомбиобразную гримасу, этакий остервенелый оскал. Только через пару часов после окончания концерта к нему возвернулась более или менее человеческая личина. О!
А что касается записи… Я вот принципиально записываюсь дома — своим собственным звуком, который я сам изобретаю и собственноручно воплощаю, работать с которым мне радостно и интересно и который навряд ли обрадует и заинтересует эстетствующие массы. Самая же смелая, бескомпромиссная и обидная запись, которую я когда-либо слышал, — это сольник Кузи Уо Трамтарарарарам, записанный им лично при участии Манагера. Это — эталон, высший уровень крутизны, идеал, для меня непостижимый и вообще немыслимый.
Да и вообще, как мне кажется, по-настоящему интересно и здорово может быть лишь то, что НЕ МОЖЕШЬ, — то, чего пока НЕ УМЕЕШЬ, а потом уже… квалифицированные будни каких-нибудь недохороненных заскорузлых Клэптонов, Джаггеров, Макаревичей. «Это ли не юдоль скорби?»
— Теперь, с твоего разрешения, серия «блиц»-вопросов. Твой любимый… так сказать… «певец»? Вокалист?
— Трое — Screamin’ Jay Hawkins, Jim Morrison и Kim Fowley (правда, я у него слышал лишь один, к сожалению, альбом «Outrageous» 1967 года, но это — просто пиздец!)
— Любимая группа?
— Разумеется, ГО, КОММУНИЗМ и прочие собственные проекты. А также… THE DOORS.
— Любимый поэт?
— Александр Введенский.
— Любимый писатель?
— Достоевский.
— Ну вот, вроде, и всё. Что бы ты хотел ещё добавить?
— Эх… слова девальвируются, обесцениваются прямо на глазах. Всё, что я тут самозабвенно навещал, возможно, выглядит плоско, нарочито, вычурно и попросту пошло. Мне, честно говоря, насрать — как выглядят мои нищие речи и кто что подумает. Считайте, что всё это мной наговорено сугубо и исключительно для собственной персоны. Вообще, честно говоря, всё, чем я тут занимаюсь в эти печальные времена (стихи, песни, картинки или вот, например, слова), я считаю этаким безнадёжным ритуалом. Чем-то вроде концептуальной акции Джозефа Бойса, когда он носил и укачивал на руках мёртвого зайца, объясняя ему вслух теорию относительности.
Егор Летов:Конец наступает тогда, когда уничтожается живая энергия творчества
«Наглотавшись камней обетованной земли, целеустремлённо проснувшись, почуял неосознанный фундамент безграничной плоскости лихого экзистенциализма с миллиардом ярких точек соприкосновения, плавно перетекающих в светящуюся массу огромной, липкой, тугой мысли в виде знака Вопрошающего. Не претендуя на мраморную слизь, настроившись, и попытавшись, и ухмыльнувшись, проникся, плюнул и пошёл».
Гостиница УВД
ПНС: Почему у ГО не сложились отношения с новосибирской «Студией 8»?
Е.: В «Студии 8» к нам было не очень хорошее отношение, потому что это коммерческая организация, занимающаяся вышибанием денег. Говорили буквально, что мы какие-то хулиганы, на наших концертах разламывают всё и т. д. К тому же в «Студии 8» или в высшей новосибирской тусовке наблюдается отношение к року как к эстетическому варианту музыки, т. е. панк вообще не воспринимается как музыка. В финансовом плане они забрали себе до 80 % доходов от концертов. БОМЖ, например, за четыре концерта в марте того года получил 120 рублей на всю группу. Поэтому, все музыканты «Студии 8» где-то работают — либо в кооперативах, либо детсады разрисовывают. А мы принципиально нигде не работаем, ни в какой системе не участвуем и с властями не имеем никаких дел. Я, например, уже года четыре не работаю и не представляю, как можно в рокерской среде, занимаясь творчеством, каждый день ходить на работу. Я полгода работал художником, больше невозможно. Я иду утром на работу, а мне хочется песню сочинить, я должен обязательно её написать. Была такая ситуация, и пришлось выбирать.
ПНС: Ну хорошо, а почему вы выбрали именно Ленинград?
Е.: Ленинград — единственное место в стране, кроме некоторых московских тусовок, где нам предложили работать. То есть от нас никто ничего не требует, даже концертов не устраивают. Мы просто находимся под их крышей. Причём к творческим особенностям ленинградского рока мы не имеем никакого отношения. Они пригласили нас, ВЕСЕЛЫЕ КАРТИНКИ, НЕ ЖДАЛИ, чтобы реанимировать то, что происходит в Ленинграде, за счёт иногородних групп. То есть в Ленинграде к нам отношение тоже не очень хорошее. Потому что у них, во-первых, ленинградский национализм, а во-вторых, то, что мы делаем, никак не вписывается в ленинградский рок.
ПНС: Как вы туда попали?
Е.: В Ленинграде есть некая тусовка — Фирсов и т. д. Это люди, которые занимаются нашими независимыми командами. У Фирсова есть фонотека, глобальная просто, где почти все команды, имеющие некоммерческий потенциал. Причём в первую очередь это Сибирь, Украина и т. д. Владивосток ещё, особенно Коля Рок-н-ролл. Фирс свои записи проталкивает, в основном на Запад. И вот эта тусовка предложила нам вступить в Ленинградский рок-клуб, чтобы работать вместе. Мы вот и работаем… Если говорить о расстановке сил в ЛРК, то процентов 80 против нас. Именно высшего эшелона, вплоть до председателя Рок-клуба, насколько я знаю. Остальные 20 % нас поддерживают. Я просто хочу пояснить: возникло такое предположение, что мы им продались. Мы там вообще ничего не имеем, кроме друзей. АУКЦИОН, например. Примерно то же самое в Москве. Только ещё хуже. Самая близкая нам тусовка, «Урлайт», не имеет собственного концертного зала, системы проведения концертов.
ПНС: Расскажи историю ГО.
Е.: Началось всё в 1982 году. Возникла группа ПОСЕВ, по названию известного издательства. Мы играли смесь панка, психоделии и музыки 1960-х годов. До этого я жил два года у брата в Москве, и он постоянно привозил мне пластинки из новосибирского Академгородка. Так я слушал THE WHO и другие группы. Я втянулся в это. Я 10 лет был фанатом этой музыки. А у меня есть как бы теория, что человек, завязанный в какой-то творческой среде и получивший информацию, через некоторое время… это, как переполненный стакан. Просто накапливается творческая энергия. Я не знаю ни одного человека в этой среде, который через некоторое время не начал делать что-то своё. Когда мне было лет 16, у меня появилась идея собрать свою группу, и я тогда начал писать тексты. В Ленинграде я купил себе бас-гитару и собрал в Омске группу ПОСЕВ, где были гитарист, Кузя, наш нынешний басист. Мы играли два года. В 1984 году после смены состава переименовали группу в ГО. Играли либо дома, либо в подвалах Омска. Было очень тяжело. Гоняли нас страшно. Началось с того, что мать нашего Бабенко, будучи какой-то партийной, услышала наши записи и пошла в КГБ, сказала: «Товарищи, мой сын втянут в антисоветскую организацию». В то время вокруг ГО образовалась такая тусовка, где ходили перепечатанные Аксёнов, Стругацкие и т. д. И с марта 1985 года началось дело в КГБ. К ноябрю оно созрело. Они ходили, собирали информацию. Камикадзе трясли и всех остальных. Причём человеку угрожали тем, чего он больше всего боится. Один мой дискотечник знакомый привёз как-то мне домой аппаратуру, записываться. Его потом встретили на остановке и сказали, что с твоей новорождённой дочкой могут быть неприятности. Он побелел лицом, пришёл ко мне, забрал всё и уехал. Так и на Камикадзе давили и на остальных. А я об этом только догадывался… На заводе, где я работал художником, мной начал интересоваться первый отдел. И в ноябре всех нас повязали. И стали шить глобальное дело по поводу антисоветской организации, террористического акта и т. д. Нам хотели вменить в вину подготовку к взрыву нефтекомбината. Начались угрозы. Раскрутка была вплоть до Москвы. Костю в течение одного дня забрали в армию, хотя у него сердечная недостаточность. Причём отправили на Байконур, где закрытая зона. А мне угрожали тем, что, если я не расскажу, откуда самиздат и т. д., мне начнут вкалывать так называемые правдогонные средства, т. е. наркотики, чтобы я в состоянии невменяемости что-то сказал. После этого дело повернут так, что я стуканул. Именно стуканул, а не под давлением. Это продолжалось месяц. А я до этого ничего подобного не испытывал, наркотики не пробовал, ничего. И я тогда подумал, а есть ли смысл чем-то заниматься? Я просто решил с собой покончить. Написал бумажку: «Кончаю с собой под давлением майора Мешкова Владимира Васильевича и т. д.». Им каким-то образом стало известно об этом. Я до сих пор не знаю, как. Меня забрали в психушку и дело приостановили. Со всех моих знакомых и друзей взяли подписку, что они не будут иметь со мной никаких дел. Было официальное предупреждение из прокуратуры. И когда через три месяца меня выпустили, мне не с кем было играть. И я сам начал учиться играть на разных инструментах и целый год был один, сочиняя песни. «Лёд под ногами майора», «Тоталитаризм» — это того времени. В омской газете нас обозвали фашистами, облили грязью. В 1987 году я в одиночку записал все песни. Тогда и возник «Красный альбом» и «Оптимизм». Первым альбомом была «Поганая молодёжь». Тогда же записал и «Некрофилию». После этого мы поехали в Новосибирск на фестиваль. Выступать мы даже не собирались. Но ЗВУКИ МУ закрутили, и Мурзин предложил выступить вместо них. Мы и выступили… Через 20 минут выступления выключили аппарат. В Новосибирске есть некто Слуянов, ужасная сволочь. Это самый фашистский элемент во всем Сибирском регионе. В общем, были звонки в омское КГБ. Нас переписали, объявили проповедниками фашизма. После моего приезда в Омск меня решили опять забрать в психушку, на этот раз надолго. Я как раз познакомился с Янкой. Я взял свою куртку, мешок, как системник, и уехал. Это был 1987 год, и я целый год был на нелегальном положении. Был объявлен розыск. Я объездил полстраны, пел песни под гитару. К декабрю 1987 года мне сообщили, что розыск прекратился. Я вернулся в Омск, месяц пожил тихо, потом записал песни «Всё идёт по плану», «Так закалялась сталь». Я очень торопился, потому что боялся, что опять начнётся. Это был уже 1988 год. Мы ездили на Новосибирский фестиваль, где выступали с Селивановым. Я вообще считаю, что это был лучший сибирский гитарист. Он покончил с собой в прошлом году. После Новосибирска мы начали активно гастролировать, причём играли обычно в подвалах. Ездили на панк-фестиваль в Прибалтику. Как это ни странно, нас там приняли очень хорошо. Играли в Москве, Ленинграде. Так прошёл 1988 год. В 1989 году решили хорошо записаться. Поехали в Ленинград и на точке АУКЦИОНА начали записываться. В процессе работы я понял, что при хорошем качестве записи теряется что-то очень важное из того, что мы в это вкладываем. Я прекратил все записи, собрался и уехал в Омск. Сейчас записали прямо у меня дома четыре альбома. Очень грязно, жёстко и живо. Я считаю, что так и должно быть.
ПНС: Сколько всего альбомов записали?
Е.: Всего? Около 15. Значит, так. 1985 год — «Поганая молодёжь», «Оптимизм»; 87-й — «Красный альбом», «Хорошо», «Тоталитаризм», «Некрофилия»; 88-й — «Всё идёт по плану», «Так закалялась сталь», «Боевой стимул», 30-минутный сольник «Песни радости и счастья»; 89-й — «Война», «Здорово и вечно», «Армагеддон-попс»; «Русское поле экспериментов», ещё сборник «Красный Марш» — это различные варианты песен, ранее нигде не встречавшиеся. Ещё несколько сольников. Я вообще думаю, что больше альбомы выходить не будут. Вот после Барнаула раза два выступим, и всё. Потом с Янкой буду выступать.
ПНС: Сколько альбомов ты записал с Янкой?
Е.: Так… «Не Положено» — 87-й, «Домой!» — 89-й, «Ангедония» — 89-й. Ещё есть «Тюменский альбом», но Янка от него отказалась. В записи «Тюменского альбома» принимал участие барабанщик из ИНСТРУКЦИИ ПО ВЫЖИВАНИЮ, он страшно лажал. Запись вообще получилась странная. Но этот альбом более известен, чем остальные. У Янки пластинка готовится на отделении «Мелодии», кооператив «Апрель», по-моему. Единственное условие — без матов. Поэтому из двух альбомов Янки будет сборник.
ПНС: А тебе здесь не светит пластиночка?
Е.: Я не хочу. Они предлагали, я отказался. Я с официальной формацией никаких отношений не имею принципиально, потому что всё это потом обесценивается. Я не хочу, чтобы с нами было то же самое, что с АКВАРИУМОМ. Даже то, что мы вступили в ЛРК, дало повод… Что вообще народ от нас требует? Что значит продаться? Непонятно.
ПНС: Состав ГО сейчас достаточно стабилен?
Е.: Мы играем вместе года полтора. Были маленькие периоды чисто для отдыха. Мы друг без друга просто не можем. Это как коммуна. Хотя я думаю, что после Барнаула надо прекращать. Ситуация в стране такая, что даже на роке деньги делают. Это же полная профанация. Народ на концерты идёт либо как на дискотеку, попрыгать, поорать, либо идут эстеты, чтобы послушать, какое тут арпеджио, какой тембровый пласт. Я не считаю, что рок — это музыка или эстетика. Я считаю, что рок — это такое религиозное движение.
ПНС: Шаманство.
Е.: Да, даже не то что шаманство. Это когда человек просто выходит, всё это, как молитва. Это должно быть так! Приходится заниматься тем, что ты либо развлекаешь толпу, то есть устраиваешь шоу типа АУКЦЫОН, либо играешь для эстетов. А я хочу играть то, что мы играли в подвалах Новосибирска. Мне лучше, когда собирается десять человек в зале, но тех, кто приходит именно меня послушать. А у нас такое, видимо, невозможно. На Западе, например, есть независимые залы и благотворительные фонды, чтобы музыканты, которых любит человек сто во всей Европе, могли заниматься музыкой и работать где-то. Я собираю пластинки и могу привести много таких примеров.
ПНС: Писали, что во Франции выходит диск ГО.
Е.: В ФРГ вышел сборник мирового панка. Там американские, английские, австралийские, даже таиландские и перуанские команды. И наши две песни туда вошли. Они же выпускают сейчас нашу сорокапятку. А французы хотели сделать из нас попс. То есть чтобы мы очень хорошо записались, с электронными барабанами, синтезаторами. Я отказался. Они сейчас переправляют наши записи на европейские панк-фирмы, которые выпускают кассеты или пластинки. Я об этом узнаю в последнюю очередь. И не знаю точно, что там вышло. Датчане пластинку выпускают. Мне это, в общем-то, не очень интересно. На Западе никто не в состоянии понять, что здесь происходит. Там рока как такового сейчас вообще нет. Я не знаю ни одной команды, которая сравнилась бы с тем, что Башлачёв делал. У них другая ситуация. Рок — чистая эстетика, либо весёлый попс, на котором можно отдохнуть. А у нас сейчас целая волна групп старается пробиться на Запад. Я не знаю, зачем. Там всё очень рационально, очень хорошо. Всё по полочкам, даже культура. Сейчас меня опять во Францию приглашают. Я, наверное, не поеду. Там просто мыслят иначе. У нас же всё наоборот, всё через жопу. Они этого не понимают. Они воспринимают всё, что здесь творится, как некий авангард, причём именно эстетический авангард. То, что здесь абсолютно серьёзно, от души, для них как эстетика. Как абсурд, как патология. Если бы они поняли, что это такое, они бы ужаснулись.
ПНС: Повлияло ли на тебя творчество Башлачёва? И что ты думаешь о его жизни и смерти?
Е.: Мне кажется, что это самый великий рокер из всех, кто у нас в стране был. Когда я первый раз его услышал, повлияло страшнейше. Не то, что повлияло, я от другого отталкивался и в музыке, и в текстах. От традиций английской «гаражной» музыки 60-х годов и от панка 80-х. А он к этому отношения не имеет. Он шёл от русских корней, от русской словесности. Причём замешано это было на принципе «треш», не в смысле «металлический», а это понятие такое на Западе, «помойка» называется, когда идёт один рифф и на нём начинается монотонный словесный наворот, типа шаманства, который нарастает, спадает и т. д. И к этому он подошёл как-то внутренне. Песня «Егоркина былина» очень глобальна. Вот в этом смысле он на меня очень сильно повлиял. Когда я его первый раз услышал в конце 1986 года, я очень удивился, как это можно так петь. Я тогда очень короткие песни, мелодичные, но злые и жёсткие писал. А он занимался тем, что делал развёрнутые вещи минут на шесть, такой страшный поток сознания. Страшный, очень яркий, режущий, агрессивный. То, что к эстетике не имеет никакого отношения. Я считаю, что до сих пор его не понимают. Чем дальше, тем больше я нахожу что-то общее между ним и мной. Его можно понять, если находишь в себе то же самое, что и он находит. Я толком только недавно понял «Посошок». Это величайший человек, который был у нас. Когда мы встретились, в 1987 году, он мне очень не понравился. Это был убитый, совершенно разломанный, полностью уничтоженный человек, опустошённый совершенно. Я же тогда находился на пике энергии, то есть всё ещё верил, что можно что-то изменить, а он уже нет. Я тогда обломался. Сейчас его понимаю.
ПНС: Что ты думаешь о его самоубийстве?
Е.: Я считаю, что единственный выход и естественный конец для честного человека в наших условиях. Если ты имеешь честное сознание, ты должен понимать, что ничего тебе не удастся изменить. Чем дальше ты идёшь, чем дальше ты расширяешься как личность, всё меньше общего у тебя остаётся с тем, что снаружи, то есть через некоторое время тебя никто не сможет принимать, ты уходишь просто в вакуум. Если находить какую-то силу, то идёшь дальше и становишься, по-видимому, святым. А если ты имеешь эту честность сознания, понимаешь, что ничего никогда не сможешь сделать и тем не менее хочешь изменить, то есть реально тебя цепляет, тогда единственный выход — это каким-то образом умереть. Либо быть убитым реальностью, либо самому.
ПНС: Веришь ли ты в загробную жизнь?
Е.: Да, конечно. Я вообще очень верующий человек.
ПНС: В «Урлайте» ты говоришь, что рок — явление антигуманное, античеловечное. Как это сопоставить с Христовыми заповедями?
Е.: Я считаю, что Христос — это и есть нечто нечеловеческое. То, что он внёс на Землю, имеет очень малое отношение к человеческому. Это нечеловеческие истины, по сути. Это доказано историей. Человек, он не может… То есть Христос нёс любовь… по сути, с точки зрения современного христианства, Христос был Сатаной, потому что был в первую очередь — антихрист, то есть человек, который нёс полную свободу выбора, то есть то, что религия никогда не давала и сейчас не даёт. А он внёс именно свободу выбора: либо ты ждёшь, либо нет. Каждый — своё «Я». Сам постулат «Возлюби ближнего своего, как самого себя» говорит о том, что нужно сначала возлюбить себя. По-настоящему возлюбить, то есть не самого себя, не личность, а Бога в себе самом. Мне кажется, что он нёс такие истины, которые просто несопоставимы с человеческим образом сознания. Вообще с «Я». То есть если человек — личность, он мыслит через какую-то призму своей личности, он не может ни в каком виде следовать за Христом. Именно в том виде, как он говорил. Поэтому Христа распяли, и он ушёл. В этом смысле он действительно был не человек. Я считаю, что такие люди, как Башлачёв, — это не люди. Они могут каким-то образом здесь воплотиться. Но по сути, по тому, что внутри, это не люди. Потому что система ценностей, которая за ними стоит, за их творчеством, — это система нечеловеческих ценностей.
ПНС: Расхожий афоризм — «Рок — это послание Сатаны» — правилен в твоём понимании?
Е.: В моём понимании — да! То, что делал Башлачёв, — это некая система ценностей, которая стоит за смертью. Поэтому эти люди внутренне максимально свободны. Они более циничны во внешних проявлениях, но они и более свободны. Поэтому здесь они долго существовать не могут. Свобода выбора, вообще какая-то свобода — это чрезвычайное зло, как у Достоевского.
ПНС: Ты любишь Достоевского?
Е.: Да, это мой любимый писатель.
ПНС: А кого ты ещё можешь назвать?
Е.: Поздний Платонов, Сэлинджер, Гоголь, Кортасар, Борхес, ранний Сартр периода «Тошноты». Вообще много кого люблю. Но Достоевский всё же на голову выше всех.
ПНС: Что для тебя любовь?
Е.: Любовь для меня… У меня такое чувство, что любить кого-то невозможно. Любить — это как дышать. Это такой процесс, который направлен в никуда. Просто идёт через тебя такой поток. Такое озарение я испытывал несколько раз в жизни. За это потом приходится очень дорого платить. Разные там депрессии. Очень тяжело. По-настоящему, любовь — это когда тебя вообще нет. Я это и Богом называю. Я просто могу объяснить то, что я испытывал. Меня как бы вообще не было. Я был всем и через меня хлестал какой-то поток. Это была любовь. Я не могу сказать, что я любил кого-то или что-то. Это была просто любовь. Как весь мир. Я и был всем миром.
ПНС: Что для тебя смерть?
Е.: Смерть для меня — это когда из очень ограниченного состояния попадаешь в очень расширенное состояние. После смерти, видимо, дано полное знание во всём, причём знание в смысле любовь, и всё. А вот насколько человек широк, я не знаю, это вопрос мистический. Я могу судить только со своей колокольни, а она у меня очень маленькая. Моё понятие очень ограниченное. Мне кажется, что после смерти человеку даётся полное знание. Оно вытеснит следующую какую-то форму. Может, человек ещё где-то воплотится. Я считаю, что существует много разных слоёв всевозможных реальностей. Мы здесь даны, чтобы сделать какую-то работу. Причём чем дольше я живу, тем больше понимаю, что жить — это значит жить как животное, как в раю, в полной гармонии со всем. Здесь и сейчас. Здесь именно то происходит, что не даёт жить. Человек делает здесь как бы ритуал. Если он это делает, он куда-то идёт, что-то с ним происходит. Потом он трансформируется в следующем состоянии, причём по направлению в ту сторону, где живут.
ПНС: Как ты относишься к инопланетянам?
Е.: Видишь ли, я не знаю. Они, видимо, есть. О таких вещах лучше говорить с Ромычем из ИНСТРУКЦИИ ПО ВЫЖИВАНИЮ.
ПНС: С Неумоевым?
Е.: Да. Есть такое общество «Отечество». Оно очень метафизическое. Они строят всевозможные мифы. И по поводу инопланетян тоже. Они, скорее всего, есть. Я верю всему, потому что не имеет смысла чему-то не верить. Неумоев говорит, что инопланетяне — это очень гармоничное общество. Они живут, как звери, только с сознанием. Живут, как при коммунизме. Таких понятий, как свобода выбора, свобода воли, — у них нет. У них есть иерархия, как в Китае, в даоизме. Всё очень гармонично, и из своей ступеньки никто выйти не может. Убийство, смерть для них не грех никакой. Это очень красивая теория. Инопланетяне считают, что на Земле творится всемирная анархия, потому что человек на Земле слишком свободен, как аномалия. Человек на Земле — это анархист, который рушит порядки во Вселенной. Человек умирает, потом опять где-то рождается и выпадает из гармонии среды. Поэтому инопланетяне прилетают сюда, наблюдают и очень жёстко вмешиваются. Так он считает.
ПНС: Что ты думаешь о конце света?
Е.: Мне кажется, что конец света — это то, что сейчас и происходит. Конец наступает тогда, когда уничтожается живая энергия творчества. Я не знаю, на сколько была заложена человеческая Формация. Может, это был эксперимент. Я сомневаюсь, что человек изначально возник на Земле. Во все времена на Земле появлялись пророки, учителя и т. д., которые пытались вытащить человечество на какую-то нечеловеческую плоскость. В деревнях при любом, самом страшном терроре были юродивые, которые несли нечто живое, иррациональное. Сейчас таких людей становится всё меньше. Я считаю, что происходит массовая эвакуация куда-то этих людей. А те, кто остаётся, либо с собой кончают, либо ещё что-то. У Бердяева есть хорошая статья на этот счёт — «Предсмертные мысли Фауста». Происходит крушение цивилизации.
ПНС: Ты имеешь в виду нашу страну?
Е.: Нет, вообще в мировом масштабе. На Западе уже произошло, до нас уже докатывается. Идёт отмирание культуры, т. е. религии, искусства, философии. При цивилизации культура невозможна. У людей теряется творческая энергия. Как бы ниточка с Космосом оборвалась. Это состояние и есть конец света. Я не знаю, сколько он продлится, может, миллионы лет, но это конец. Человечество без творческих единиц существовать не может, все друг друга перебьют. Вот у нас общество «Память», например. В «Стене» у ПИНК ФЛОЙД говорится о творческих единицах, на которых можно было срывать свою ненависть и т. д. Писатель Бондарев сказал недавно интересную вещь: «Да, очень много есть евреев, которые скрываются под другими национальностями». То есть еврей становится уже не национальным врагом, он стал метафизическим, который может быть любой национальности. То есть мы с тобой вполне евреями можем стать. Вот и всё. Сначала они будут воевать против нас, сколько бы нас ни осталось. А нас можно будет уже по пальцам пересчитать. Потом у них произойдёт какой-нибудь раскол, и они будут друг друга уничтожать, жрать. Это всё, это вообще-то конец.
ПНС: А кого ты можешь назвать из тех, кто обладает каким-то творческим потенциалом, в рок-музыке?
Е.: Это Манагер из Омска. Но ему тоже плохо. Янка мне очень нравится, но тут, видимо, тоже конец наступает. Она из депрессии не выходит. Ну ещё НЕ ЖДАЛИ, ВВ. Раньше нравился ДК, сейчас он не существует. Жариков — это другой человек. Я не знаю, насколько он живой, но с точки зрения искусства — это тот вышак, который когда-либо был у нас. А с точки зрения формы — это человек, который занимался мифотворчеством. Сейчас, говорят, он в обществе «Память». По-моему, Жариков выше любого общества. Он берёт любой советский миф и доводит его до абсурда. Вот в Ленинграде я никого не могу назвать. Вот ещё омская ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ нравилась, а сейчас… Мне КАЛИНОВ МОСТ очень нравится. Они уже не существуют. Ревякин в психушке сидит, по-моему, и, видимо, навсегда. Я видел их концерты в апреле этого года в Харькове, и у меня было такое предчувствие, что либо он умрёт скоро, либо что-то с ним случится. Это уже страшные песни, так просто нельзя сочинять.
ПНС: Почему они переехали из Новосибирска в Москву, к Стасу Намину?
Е.: У меня отношение к Ревякину несколько странное. Это человек, который сочиняет гениальные песни, нечеловеческие в высшем смысле этого слова… в жизни совсем другой. Я не знаю, какой он внутри, но у меня ощущение, что он на людях обломался очень сильно. И пришёл к выводу, что всё — говно. И поэтому всё, что он делает — это циничный подход ко всем этим делам. Но я не могу его осуждать. Это дело каждого. Главное, что человек делает. Насколько я знаю, у Стаса Намина ему не очень хорошо. Они подписали контракт, по которому должны были давать огромное количество концертов практически бесплатно. А Ревякин всю жизнь мечтал сделать очень хорошую запись. Для их музыки так оно и должно быть. В Новосибирске — полная халява. А Стас Намин пообещал предоставить им студию. Но так и не предоставил.
И ещё есть Коля Рок-н-ролл — полный крутняк. Это просто страшно.
ПНС: Давай вернёмся к Башлачёву. Музыканты говорят, что он играть совсем не умел.
Е.: Это очень не важно. «Дорз» тоже играть не умели, да и «Битлз».
ПНС: Кстати, как тебе «Битлз»?
Е.: Я их очень люблю. Это просто отлично. Я вообще к 60-м годам очень хорошо отношусь. Плохих команд практически не было, для них это был праздник. Была живая музыка. И все стало заканчиваться году в 1969-м. Потом пошёл облом. Сейчас такого никогда не будет. Ни в публике, нигде.
ПНС: Почему ты не приехал на «Рок-периферию»?
Е.: А мы записывались как раз в Дании. Выходит пластинка, как там её — «Некст-стоп, чего-то там, тра-та-та». Мы представляли сибирские дела. Мне Колбашев звонил, я сказал, что если успеем, то приедем. Но не получилось. А вообще я не понимаю фестивали, где играют группы разного направления. К примеру, мы выступали с группой «Не ждали», и люди пришли на них. Так они сидели и зевали, когда мы выступали. Другое дело, когда команды одного стиля. Например, мы в Новосибирске выступаем с «Пищевыми отходами», очень хорошая, кстати, группа. Либо с «Бомжом», «Путти», «Инструкцией по выживанию». По-моему, фестивали такими и должны быть.
ПНС: Слышал ли ты «Дядю ГО»?
Е.: Слышал. Очень на «Калинов мост» похоже. Я их видел году в 87-м или 88-м на каком-то фестивале. Очень эстетическая музыка. Очень тонко сделана, со всеми скрипочками, просто идеально. Я это не очень люблю, такой эстетический подход. Понимаешь, сама живость невозможна без какой-то не то что грязи, а… Когда музыка стиснута определёнными формальными рамками, она мертва изначально. Допустим, ранний «Генезис» что-то сыграли в первый раз, это ещё живо, но когда целый год это играть, нота в ноту играть определённый ритмический рисунок, переходы, какие-то синкопы… Это очень напоминает камерную музыку, но с точки зрения камерности опять же плохо, потому что очень примитивно. Тогда лучше слушать Шостаковича. А рок — это музыка достаточно примитивная, основанная на ритме, на энергии, на словах. Вот Башлачёв — два-три аккорда, энергия, эмоции, текст.
ПНС: А Гнедков?
Е.: То же самое. Он вообще эстет. И начинал как кабацкий музыкант. И это у него, видимо, так и осталось. Всё это Ленинград очень напоминает. На последнем фестивале все команды пытались как можно сложнее аранжировать, чтобы показать умение игры и т. д. А западные команды, например «Клэш», могут играть очень хорошо, показывать высший класс, но вместо этого играют три аккорда, и всё. Потому что больше и не надо. Форма должна быть адекватной тому, что ты в неё вкладываешь. А у нас есть некий комплекс, что нужно всегда показать, что ты можешь ещё что-то сыграть.
ПНС: Ну хорошо, давай на этом и закончим.
Е.: Я ещё хочу сказать, что в этом отношении мне как раз «Калинов мост» нравится. Они умудряются играть достаточно сложную музыку и в то же время играют её очень живо.
Вскоре после разговора с Егором Вадим Макашенец, до этого занимавшийся самиздатом и постоянно посещавший рок-фестивали в разных городах СССР, придумает в Барнауле группу «Тёплая Трасса», пригласит в неё местных музыкантов, а сам станет автором всех текстов и идеологом коллектива. Весной 1991 года Вадим пришлёт мне катушку с демонстрационной записью «ТТ», сделанной на их репетиционной базе в Барнауле, и я напишу о них в журнале «Контр Культ Ур’а», после чего начнётся многолетняя история группы, стремившейся продолжать традиции сибирского панка и постпанка, заложенные Егором Летовым, Янкой Дягилевой и Романом Неумоевым, как музыкальные, так и духовные.
200 лет одиночестваИнтервью с Егором Летовым
«Как захочешь, так и было».
«И, тихо взяв мешалку в руки,
Он мудро кашу помешал.
Так он подобие науки
Душе несчастной преподал».
«В цырке всё смешно
Клоуны смеются
Люди все смеются
Звери тоже смешно».
«Кто хоть раз нарисует в своём воображении безымянный город, существующий лишь для безымянных жителей, — двери домов в этом городе, если их вообще можно назвать дверьми, широко распахнуты для всех, любой человек — твой друг, и нет нужды всегда быть начеку, ходи на голове, спи на тротуаре, никто тебя не осудит, можешь спокойно окликнуть незнакомого человека, хочешь похвастаться своим пением — пой где угодно и сколько угодно, а кончив петь, всегда можешь смешаться с безымянной толпой на улице, — кто хоть однажды размечтается об этом, того всегда подстерегает та же опасность, с которой не совладал».
«Если ты меня забудешь — не забуду я тебя.
В жизни может всё случиться — не забудь и ты меня».
Серёга: Итак, здорово.
Егор: Привет.
С.: Давай устроим этакое… простое собеседование. Ибо то интервью, которое ты приготовил для «Контр Культ Ур’ы № 3» или там… отдельным изданием — пусть будет этаким программным заявлением. А мы вот здесь посидим и просто поговорим — о том о сём. Хорошо? Без всякого громыхания, помпеза и пр.
Е.: Давай.
С.: Мне вот на днях попало в руки твоё интервью с Мейнертом, в «ЗЗЗ». Подивился я, честно говоря, сказанному тобой…
Е.: Ха-ха… Да! Интервью на редкость идиотское вышло, что говорить. Даже ещё более дурацкое, чем то, что я в Барнауле давал. Просто красота!
С.: Что это ты там (в «ЗЗЗ») про выступление Exploited в Вильнюсе наговорил?
Е.: Это КРАСИВЕЙШАЯ история! У меня есть в Вильнюсе приятель Вервяклис, местный панкер, скинхэд, лидер группы «Разрушители» (не помню, как это звучит по-ихнему). Так вот, у него Exploited это… как Пушкин — для Пети Мамонова, как Гребенщиков или Цой… или там Кинчев — для Питера. Так вот. Он жрал чуть ли не год всякие колёса и прочее горючее и поехал. Умом. А местные панки, его друганы, решили над ним подшутить — пришли к нему однажды и говорят: вот, мол, Ватти (вокалист Exploited) приехал в Вильнюс, на пару дней, как турист, проездом из Финляндии. Вервяклис тут же побежал на него смотреть. А они там где-то на какой-то хате уже приготовили какого-то здоровенного чувака, с гребнем, в клёпаной коже и тому подобном, который Ватти и изображал из себя, пиво пил, рыгал, иногда что-нибудь типа «хау ду ю ду» произносил. А вечером якобы концерт должен был происходить, где Ватти с литовскими панками собирался джемовать… Так вот, Вервяклис стал мне звонить, истерически хохотать, взахлёб рассказывать о Ватти — какой, мол, это клёвый чувак, братан и прочее. Ну я, соответственно, поверил и всем тут же эту информацию и передал. Впоследствии оказалось (Сергеев, наш бывший «дорожный менеджер», ездил в Вильнюс, встречался с «потерпевшим» и всё досконально расследовал), что бедный Вервяклис пошёл вечером на мифический концерт Ватти — оного, разумеется, не обнаружил, ибо ДК, в котором всё должно было происходить, был закрыт и более того — заколочен. Вервяклис, не мудрствуя лукаво, стал ломать двери, кричать, что, мол, «Punk’s not Dead!», «Exploited давай!» и проявлять прочее игнорирование реальности — приехали менты, посмотрели на него, призадумались — и отправили в психушку, где Вервяклис после инсулина там… галоперидола и тому подобного несколько пришёл в себя через пару месяцев. Вот такая история о концертах Exploited в Вильнюсе. Согласись, что красиво!
С.: Красиво!
Е.: А то, что армия мне после 8-го класса грозила… так это факт. Я в школу поздно пошёл — болел… и не хотел. А вообще глупейшее интервью вышло — глупейшее до такой степени, что даже хорошо. Коля Мейнерт — хороший очень человек, но имеет скверное свойство всё воспринимать через этакую супрематическую социально-политическую призму. Мы с ним часов пять говорили о том, что для меня тогда имело (да и имеет) первостепенный смысл — вместо всего этого он помещает самое начало разговора — его как бы вступление, где повествуется о кагэбистских гонениях и тому подобной романтике. Как будто это имеет хоть какой-либо смысл сейчас! Все мои политические приключения породили в лучшем случае сериал этаких «песен протеста» типа «КГБ-рок», «Новый 37-й», «Анархия», «КГБ» и др. А это, надо признаться, отнюдь не самые ценные мои сочинения.
С.: Для него так, возможно, что и самые ценные.
Е.: Ну и что же тогда получается? Вот и говори после этого… Ведь вроде взрослый человек, а всё воспринимает как цацки какие-то! Впрочем, там, где он живёт, всё так, может быть, и есть. Игрушечная страна, игрушечные понятия… А всё оттого, что об искусстве, о творчестве берутся судить люди, не писавшие ни единой песни, ни одного стиха, ни одной картины!! Кто может судить о Ван Гоге? Только какой-нибудь Босх… или там… да хотя бы и Глазунов! Кто может писать о Янке? Я могу писать, Жариков, Плюха… Но ведь пишет всякая сволочь! Липницкие всякие, какие-то, сука, Мальцевы… или кто там эту херню в «Комсомольской правде» родил? Я не хочу обидеть Колю Мейнерта, он очень хороший человек, и я очень хорошо к нему отношусь, но, мне кажется, он занимается… не своим делом. Ему бы о политике статьи писать, о социологии. К року он отношение имеет… ну… самое минимальное.
Самое плохое то, что все статьи так или иначе — я это совершенно твёрдо и ясно ощущаю — влияют неотвратимо на происходящее. Это действует, как магия. Напишет какой-нибудь пидор какую-нибудь статейку — и пошло-поехало. Это формирует — зычно выражаясь — и народное сознание, и подсознание, и общую ситуацию. Голдинг правильно писал в «Чрезвычайном после» обо всей этой херне.
С.: Ты считаешь, что какая-нибудь грязная статейка способна перечеркнуть само творение?
Е.: Хрен его знает. Может быть, само творение и не перечеркнёт, так как всё НАСТОЯЩЕЕ, выстраданное — уже отчётливо, уже в другом измерении, уже принадлежит Вечности… Но… может уничтожить его в глазах поколения, а может и… вообще — нации или человечества. Навсегда. Так уже бывало. И не раз. Хочется уповать на то, что «имеющий уши — услышит», всё-таки услышит. Очень хочется на это уповать.
С.: А вот скажи, что ты собираешься теперь делать? Записывать, сочинять?.. Каковы, дурацки выражаясь, твои творческие планы?
Е.: Каждый раз, как закончу очередную какую-нибудь вещь — альбом ли, песню ли… — кажется, всё. Дальше некуда. И ничего. И каждый раз вновь, по прошествии времени, напрягаешься, и прёшь, и прёшь… Вот Тарковский в каком-то интервью своём говорил о том, что ему больше остальных-прочих близки люди, осознающие свою ОТВЕТСТВЕННОСТЬ и имеющие НАДЕЖДУ. Может быть, это и есть — надежда. Она и вытягивает каждый раз, заставляя вновь «шаг за шагом наутёк». А иногда мне кажется, что самое сильное и НАСТОЯЩЕЕ — если отказаться и от надежды. Вот тогда-то, может быть, ВСЁ и НАЧНЁТСЯ!.. И всё-таки, не знаю — слабость это или сила — надежда. Дело в том, что я всю жизнь верил — ВЕРИЛ — в то, что я делал. Я не понимаю, как без ВЕРЫ и надежды можно что-либо вообще делать — хотя бы и гвозди забивать! Всё, что не имеет в себе этой веры, — не имеет и СИЛЫ и являет собой, стало быть, — то, что и являет (а ныне так повсеместно), — СТЕБАЛОВО. И не более того.
С.: Подожди, мы о твоих творческих планах хотели…
Е.: А! Да. Так вот. Пока я верил, что то, что я делаю, свернёт на фиг весь этот миропорядок, — я и пел, и писал, и выступал. А теперь вышла ситуация из-под контроля. Проехали! ВИЖУ я, что никому это на хуй не нужно. Теперь, во всяком случае. Это как развлечение стало для них для всех. Этакий цирк. А развлекать кого бы то ни было я вот чё-то не хочу. Вот не возникает у меня почему-то этого весомого желания. Пусть этим Пригов и Ко занимаются. И Мамонов. Бердяев, судя по всему, прав оказался — действительно, настал катакомбный период для носителей, хранителей культуры. Всё превратилось в слизь и грязь. Стало быть, надо уходить отселе, пока не поздно — незачем свои святыни на всеобщее осмеяние выставлять. Хотел я, по правде сказать, записать напоследок альбом… о любви. Давно хотел. И хотел я назвать его «Сто Лет Одиночества». Это очень красиво и здорово. В этом очень много любви — «Сто Лет Одиночества».
С.: А ты не боишься цитировать Маркеса? Ведь это же он сочинил. А не ты.
Е.: Да какая разница — кто сочинил! Я уверен, что это и не Маркес сочинил. Всё это и до него было. Вообще — ВСЁ ВСЕГДА БЫЛО И БУДЕТ — это ЗНАНИЕ. Оно кругом. Вот — в деревне за окошком. В коте моём, который на матрасике спит. Знание не принадлежит никому лично. Так же, как и мои песни в высшем смысле не принадлежат лично мне. Или наоборот — Знание принадлежит всем. Мне вот постоянно кажется, когда я встречаю что-нибудь НАСТОЯЩЕЕ, — что это — я. Я впервые, когда Doors услышал… или Love… или песню «Непрерывный суицид» — первое, что во мне возникло, это фраза: «Это я пою». То же самое могу сказать и о фильмах Тарковского, и о Хлебникове, и о Достоевском, и о Вадиме Сидуре… могу до ночи перечислять. А что касаемо цитирования… это очень здорово — взять и привнести что-то неожиданное и новое, красивое — в то, что уже… Это как взять и достать с чердака старую игрушку, сдуть с неё пыль, подмигнуть, оживить — и да будет Праздник! Понимаешь?
С.: И что же это за альбом бы был… или всё-таки будет?
Е.: Не знаю, наверное, не будет. Это никому, кроме меня самого, не нужно. Я это не из каприза говорю. Это факт. А я не могу и не хочу делать то, во что не верю. Это должно быть подарком, каждая твоя песня, каждое твоё слово. А если это никому не нужно — всепоглощающе, до смерти — и ты знаешь это — если к этому твоему подарку отношение, как в поучительнейшем сочинении «Мартышка и очки» — стоит ли его создавать?
С.: Наверное, стоит.
Е.: Видимо, да. Но это нужно понять. Это нужно прожить. Раньше я сочинял и пел для близких, тех, кто меня окружал, — пел для них по большому счёту — для Янки там, Зеленского, Фирика… и для потенциальных, невидимых братьев, сынов и отцов. А чем дальше живёшь, тем меньше иллюзий остаётся — ныне каждый, как оказалось, сам в себе в самом хреновом смысле. Времечко такое. Дух умер. Надо ждать.
С.: И сколько, по-твоему, ждать?
Е.: Лет двести.
С.: Вот ты говоришь — дух умер…
Е.: Умер, для них для всех. Покинул. Такого, я уверен, не было никогда. У меня недавно как будто что-то открылось внутри. Я понял. Это — пиздец. Тут бесполезно словеса говорить, руками махать… Это ведь не только в нашей стране. Это везде так. Нас это в последнюю очередь коснулось из всей цивилизации. Зато у нас это быстро произошло и раскидисто. По-русски.
С.: Так что, по-твоему, сейчас даже творчество смысла не имеет?
Е.: Мне кажется, уже нет. Не имеет. Вот то, что я говорю — ты поверь, я не от ума говорю. Я это чувствую. Как факт, существующий явственно и наглядно. Для меня. Поэтому спорить и аргументировать я не буду, ты только не обижайся. Может быть, это от того, что во мне что-то важное сломалось. У меня был даже стих такой: «Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг». Может быть, это самое главное, что я создал, — этот стих.
А насчёт творчества… вот Сергеич однажды (году этак в 85-м) высказал такое соображение — что, мол, рок-н-ролл надо запретить под страхом уничтожения на месте. Что если берёшься сочинить или спеть песню — должен будешь убитым быть. И вот ежели кто и решится в таком случае петь — то это будет НАСТОЯЩЕЕ. Я, помню, тогда долго с Сергеичем ругался. А сейчас — так он как бы и прав. То, что вокруг сейчас деется, — это же и словами не расскажешь! У Ницше в «Заратустре» фраза была о том, что наступит время, когда и понятие ДУХ означать будет грязь. Вот оно и наступило, всем на радость и утешение. Мне тут делать нечего. Здесь ещё долго будет потеха продолжаться, пока всё это не ПИЗДАНЁТСЯ самым жестоким образом. И вот тогда, может быть, наступит эра протрезвления… «время собирать».
Мне, однако, ещё посчастливилось… я везучий человек — я всё умудрялся делать вовремя. Я застал советский «вудсток» — последний, наверное, отчаянный, чудесный всплеск детской чистой, живой радости — в годах 84–88 — и сам этому, надеюсь, в какой-то мере посодействовал. Я застал праздник, я был на него приглашён. Такого больше не будет.
С.: А вот у Башлачёва есть строка про то, что «появится новый мальчик за меня-гада воевать».
Е.: Вот не появится. За меня-гада воевать, во всяком случае, никто не будет. Да и за Сашку, судя по всему, уже и сейчас некому. Уже и продали, и закопали — как и Высоцкого, и «Битлз», и всё остальное.
С.: Почему закопали? Я видел недавно, как в нашем «Торговом центре» совсем молодые ребята (в телогрейках) покупали Сашкины пластинки. Значит — слушают.
Е.: Да я не об этом. Понимаешь, я так считаю — если ты УСЛЫШАЛ то, что там внутри, если ты ПОНЯЛ, по-настоящему ПОНЯЛ, — то ты должен СВЯТЫМ стать, на меньшее права не имеешь! Это — ЧУДО должно быть! Каждая настоящая песня — это ЧУДО. А если оно не происходит с тобою — то ты ничего не слышишь. Любое творчество — творчество от сердца — это ЧУДО. А если его НЕМА — то и цена всему — кусок говна, тогда и «земля — прах, и солнце — медная посудина», как справедливо заметил писатель Розанов.
А то, что пластинки башлачёвские покупают, — так это, на мой взгляд, факт не то что печальный, но и трагический. Гностики, наверно, правы были — знание должно принадлежать посвящённым. По крайней мере — в тех условиях, кои мы имеем в течение последней тысяч лет. Вот что я искренне имею сообщить тебе по этому поводу.
С.: Я вот слушаю тебя и представляю — о какой любви ты бы напел!
Е.: Да ты, наверно, кое-что уже слышал… из этого… «цикла». Вот — про Христа, «Евангелие» называется.
С.: Это где «задуши послушными руками своего непослушного Христа»?
Е.: Да.
С.: Ну и любовь у тебя, однако. Страшноватая любовь, прямо говоря…
Е.: Страшноватая? Наверно, да. Любовь, по-моему, вообще — вещь весьма страшноватая. В обычном понимании. Всё настоящее — вообще страшновато. Для правильного индивидуума. А вообще-то, ты знаешь, мне все говорят — у тебя, мол, одна чернуха, мракобесие, депрессняк… Это ещё раз говорит о том, что ни хрена никто не петрит! Я вот совершенно трезво и искренне сейчас говорю — все мои песни (или почти все) — именно о ЛЮБВИ, СВЕТЕ И РАДОСТИ. То есть о том, КАКОВО — когда этого нет! Или КАКОВО это — когда оно в тебе рождается, или, что вернее, когда умирает. Когда ты один на один со всей дрянью, которая в тебе гниёт, и которая тебя снаружи затопляет. Когда ты — не тот, каким ДОЛЖОН быть!
С.: А когда ты тот, каким ДОЛЖОН быть, — есть такие песни?
Е.: Когда ты НАСТОЯЩИЙ (снова это слово), как мне кажется, творчество излишне. Творчество — это как бы акт очищения, путь домой, через страдание, через расхлёбывание всей этой чудовищной грязи, всей этой патологии. Через это преодоление возникает… ПРОРЫВ. Как озарение. Как осознание. Как УТВЕРЖДЕНИЕ, что ли. А когда ты достигаешь — там уже нет слов. Там вообще ничего этого нет.
Надо сказать, что вообще все слова — говно. Скуден язык. Нищ. «Жалок, наг и убог». Всё это создано — все слова, понятия, системы — сам язык — для болтовни, для игры в бисер в лучшем случае. Если и не создано, то работает именно ради этого повсеместно. Слова недостойны НАСТОЯЩЕГО языка. Через них можно задать как бы вектор, образ, указочку. Но ведь всё это… не самодостаточно. Всё это — костыли. Дырочки. Верёвочки.
Я всегда испытывал крайнее неудобство, когда пытался посредством речи выразить что-либо. Вот возникает мысль, даже не мысль, а образ некий… даже и не образ, а что-то лёгкое, ясное, и при этом бесконечно многозначное — и как это выразить, какими томами, энциклопедиями, собраниями сочинений!.. У меня просто руки опускаются. И получается, что всё, что я тут излагаю, — косноязычие и ПИЗДЁЖ, не более того, ибо не могу я самое простейшее, самое элементарнейшее чувство выразить кроме как «указками» — фанерными или там… малахитовыми, неважно. Футуристы, как мне кажется, это очень хорошо понимали. Особенно такие, как Алексей Кручёных.
С.: Ты вот всё говоришь о «НАСТОЯЩЕМ» — настоящие люди, настоящие песни… Что ты вкладываешь в это понятие?
Е.: Я уже об этом говорил столько раз, что может выглядеть со стороны — как мудрое, величественное поучение этакого пророка Моисея или там… какого-нибудь Льва Толстого. Вот с Янкой у нас постоянно происходили свирепые стычки на тему «любви к человечеству». Она призывает любить и жалеть человека просто за факт его существования (это я так её понимаю). По мне же человек — изначально это НИЧТО, это — говно в проруби, кукиш в кармане. Однако он может, способен вырасти до Великих Наднебесий, до Вечности — если за его спиной образуется, встанет, скажем, Вечная Идея, Вечная Истина, Вечная система ценностей, координат — как угодно. То есть вся ценность индивидуума равна ценности идеи, которую он олицетворяет, за которую он способен помереть — даже не так… — без которой ему НЕ ЖИТЬ. Тут уж разговор не об «идее» даже, а о СУЩНОСТИ, которая выше всех идей, которую, скорее всего, и не выбираешь даже. Истинное, НАСТОЯЩЕЕ (мне просто нравится это слово) для меня есть то, что НЕТЛЕННО, непреходяще — то, что СВОБОДНО. Чем шире, свободнее идея — тем она и истинней.
Об этом бесполезно спорить — умно это или глупо, правильно или ложно. Просто для меня это — очевидно. Для меня это — так. И ценность самого меня — тоже в той силе, которая заставляет меня топать вперёд «по долинам и по взгорьям». Которая побуждает меня популярно излагать тебе тут всё это.
С.: О! Я так и знал, что ты что-нибудь такое вот выдашь.
Е.: Какое?
С.: Такое. Красивое. Умудрённо-возвышенно-поучительное.
Е.: Вот. Нравится?
С.: Очень.
Е.: Я рад.
С.: А вот скажи, какая, по-твоему, самая плохая человеческая черта?
Е.: Похуизм. Я бы за проявление похуизма (если бы была у меня такая весёлая власть) расстреливал на месте без суда и следствия. И притом — из самых гуманных побуждений и соображений. Весь стыд и позор, который мы повсеместно ныне наблюдаем и имеем, коренится лишь в одном — в равнодушии, которое позволил себе сперва один, затем — другой, третий, — и оно разрослось, как мясо, как опухоль, как глист какой.
С.: А как же твои призывы «Похуй на хуй!», «Выше-ниже поебать!» и т. п.?
Е.: Да это же не похуизм! Это — АНТИПОХУИЗМ!! Когда говоришь: «Вот это — говно», что это значит? Это значит, это — говно по сравнению с тем, что говном не является и так далее. Когда поётся «СЁДНЯ-ЗАВТРА-ПОЕБАТЬ!», это значит, что на свете есть просто ЗАЕБАТЕЛЬСКИЕ вещи, которые наглядно, ощутимо, ОЧЕВИДНО выше, важней, «пуще и баще», чем все эти нелепые «выше-ниже, сёдни-завтры» и прочий вздор. Я всю жизнь пел и говорил только об этом! Я никогда не высказывался в том смысле, что всё вообще — говно (мне, честно говоря, обидно, что обо мне могут такое помыслить). Наоборот — доказываешь до рвоты всему миру, ЧТО НЕ ВСЁ ЕЩЁ ОБОСРАНО, что ЕСТЬ ЕЩЁ ЧТО-ТО ЖИВОЕ И ВЕЛИКОЕ, и ОНО — ВОТ ТУТ, ПРЯМО ЗДЕСЬ, ВОТ ОНО! — только иди, бери и не оглядывайся.
С.: Тебя послушать — так ты просто праведник какой-то, этакий товарищ и брат. А по жизни несколько не так выходит, несколько вонюче… Многие к тебе претензии имеют.
Е.: Да. Я говнистый человек, я это уверенно и толково могу о себе заявить. Говнистый именно — как человек. Многих я на своём веку обидел. Натуральным «врагом народа» тут сижу. А всё отчего? Мы недавно с Женей Колесовым (это один из немногих оставшихся моих друзей, которым я ещё либо не успел нагадить, либо которые имеют немыслимое терпение) рассуждали об этом — и он очень справедливо и точно заметил, что все мои ссоры и прочее заподло оттого, что я подхожу к людям с наивысшими требованиями — мол, отчего они не святые? Это он прав, все мои жизненные неурядицы случаются именно по этой причине. Но, честно говоря, это страшно обидно — почему же все они — не святые?!!! Если могут ими тут же и быть!
С.: А ты не думал, что подобные требования логичней и честнее начинать с самого себя?
Е.: Думал. Я не оправдываюсь, но… видишь ли, какая у меня ситуация. Всю жизнь всеми своими действиями — и творчеством, и всем прочим — пытаешься доказать себе, что ты — не говно. Что ты — МОЖЕШЬ. Что ты «ХОРОШИЙ». Понимаешь, о чём я говорю? У меня постоянно так — доказываешь-доказываешь, что чего-то стоишь, что имеешь право на бытие, вылазишь-вылазишь из этого дерьма, и тут твои же близкие или сама реальность возьмёт да и даст тебе понять: «ДА ТЫ ЖЕ — ГОВНО, ПАРЕНЬ!» Тут у меня тормоза и срываются. Особенно же меня злит то, что окружающие не хотят (именно — НЕ ЖЕЛАЮТ) — сделать, решиться на ЧУДО, прыгнуть через голову, через луну! Мне, сука, всегда было (да и будет, наверное) ОБИДНО — ведь всё могло бы и может быть СОВСЕМ ИНАЧЕ — только б спичку к фитилю поднести! Нет, всем и так неплохо. Мне всегда было МАЛО — всего было МАЛО! Я не понимаю слова «неплохо» — оно перечёркивает всё, что ЗАЕБИСЬ. У меня, видно, уж характер такой — истерический и жадный. МАЛО мне, когда всё «более-менее». Хочу, чтоб ЛЕТАЛО просто всё от восторга в седьмые небеса! И надо сказать, что это у меня иногда получалось. Испытывал я это. И не раз. И в этом я — счастливый человек, хоть и стыдно мне за все мои гадости и глупости.
Мне вот в последнее время кажется, что вся моя вина и беда в том, что в силу потакания своему характеру я упустил возможность встретить, найти ещё одного или там… двух, таких же как я, безумных и безобразных. И вот взяли бы мы вдвоём или втроём (один я не потянул — не хватило, как выяснилось, мочи) и создали, воздвигли бы нечто столь ВЕЛИКОЕ, ЧУДЕСНОЕ, СИЛЬНОЕ и ЖИВОЕ — песню, идею или просто — чувство, импульс — то, что просто НЕ ПОЗВОЛИЛО бы произойти тому, что столь печально произошло со всеми нами, со всем нашим забвенным миром. Один — это уже здорово. А двое — это же СОКРУШИТЕЛЬНАЯ СИЛА, это — воля, которой можно вселенные взрывать и воздвигать, с которой можно сказать солнцу — «Подвинься». Я это серьёзно говорю. И то, что я допустил нынешнее повсеместное унижение и уничтожение Духа — в мировом масштабе, в этом моя страшная вина.
С.: Ты серьёзно считаешь, что вы могли бы всё исправить?
Е.: Несомненно смогли бы. Во всяком случае — отдалить этот конец. А там, глядишь, кто-нибудь заметил бы нас. Подставил бы, так сказать, плечо. Но… не нашёл я людей, способных потянуть такое. Все же вокруг — БЛАГОРАЗУМНЫЕ! Или — самоуниженные и самооскорблённые. Вся тут беда в том, что никто не страдает центропупием, никто не верит в то, что он — всесильный, что он — центр Вселенной, в той же степени, в которой им является и одуванчик, и лимон вот в моём стакане с чаем… и любая точка во Вселенной. Никто не верит, НЕ ЗНАЕТ то, что всё в этом мире прочно и очевидно завязано и зависимо. Каждый твой шаг, каждое твоё действие, твоё слово неукоснительно меняет и преображает ВЕСЬ МИР. Вот мы сейчас сидим, говорим — а где-нибудь в Америке от этого горы валятся. Понимаешь? Каждый — хозяин Вселенной. Каждый, для кого это — ТАКОВО. Если ты веришь в то, что ты СПОСОБЕН, что ты МОЖЕШЬ менять мир, что от тебя зависит ВСЁ, ты приказываешь горе — и она движется. Она не может не сдвинуться. Ей ничего больше не остаётся.
С.: Ты в это веришь?
Е.: Я это ЗНАЮ. Знаю и умею.
С.: И что захочешь, то и будет?
Е.: Будет, если на твою волю не найдётся более сильной. Но никому это не нужно! Никто не хочет или не может (что то же самое) себе позволить — быть ответственным — ответственным за всё. За себя хотя бы! Позволить себе быть не то что СВОБОДНЫМ, а хотя бы — просто счастливым. Счастливым не освинелым удовлетворением, а — детским чистым восторгом от факта собственного существования вот здесь и именно сейчас! Всё, что я говорю тут, и без меня уж тысячи лет известно, но мне удивительно и досадно, что никто этого не скажет, если мне взять сейчас и застенчиво промолчать! Ведь всё, что будет сказано, будет сказано всенепременнейшими мозговитыми критиками, матерыми христианами, а также вечно терпящими, ожидающими, призывающими, недомогающими и прочей косоротой публикой! Нет чтобы взять и сказать: СТОП! И оказаться — дома. Все будут долго и протяжно ныть, кусать пальцы, ждать, терпеть, воздавать, созидать… Ей-богу, человека ДОЛЖНО БИТЬ! БИТЬ ЩЕДРО И ОТЧАЯННО!
С.: А вот если…
Е.: Вот погоди. Я всё думаю о том, что наговорил про творчество — что в момент преодоления оно излишне. Тут я, наверное, всё-таки в чём-то соврал. В момент освобождения Настоящее творчество, может быть, и начинается. Но уже не искусство в обычном понимании. Видишь ли, в нынешней ситуации это всё равно невозможно. Всё уже втоптано в грязь и обосрано, и вообще — если истина там, где «времени больше не будет» — то здесь только время теперь и будет.
С.: Начиная с года 88-го в твоём творчестве стали явственно прослеживаться этакие русско-народные гармонии, интонации. И чем дальше, тем…
Е.: Я понимаю, о чём ты хочешь спросить. Я сразу скажу, что если ты решился творить и стал в себя погружаться, то неминуемо — НЕМИНУЕМО — придёшь к неким собственным корням. И к национальным. И дальше… глубже… к общечеловеческим. И ещё глубже, наверное! Тут даже не надо никаких усилий нелепых прилагать, это само собой, самым естественным образом происходит. Изнутри. Словно в водоворот попадаешь. В воронку. Надо только найти в себе силы добраться до этого Потока, войти в него, а остальное — само придёт. Со мной всё именно так произошло. Я уверен, что у Янки то же самое. И у Башлачёва. И у Ромыча. Да и на Западе то же самое. Рок-н-ролл — это действительно народная музыка последних там… лет 30. Вообще всё, что делается честно, изо всех сил, отчаянно и здорово, — всё народное.
С.: А вот скажи, как ты относишься, извини за дурацкий вопрос, — к наркотикам?
Е.: Хорошо отношусь! ОЧЕНЬ хорошо и трогательно отношусь.
С.: А сам?
Е.: И сам. С некоторых пор вообще ни от чего не отказываюсь. И трава — хорошо, и водка — отлично, и… Я вот мечтаю ЛСД достать, да не даётся он мне в руки. До смешного. Самым натуральным образом.
Видишь ли, я очень Сида Барретта понимаю. И не вижу никакой трагедии в том, что с ним произошло. Наоборот. И всех «junkie» понимаю. Я и сам такой. «Rock’n’Roll junkie». Рок-н-ролл — ведь тоже дверь. Трамплин. Бумажный самолётик. «Вертолёт без окон и дверей», «Трамвай до ближнего моста». Всё, что помогает крушить эти картонные Месопотамии, взрывать все эти трёхмерные декоративные хлопушки, все эти кастанедовские «описания», — всё хорошо! Всё — зерно на мельницу. Тут главное — как самому к этому относиться. Всё от себя самого зависит. Я вот сам, последние месяца 3, — как минимум, раз в 2 дня психостимуляторов нажираюсь. И хорошее, я скажу тебе, это дело! Конечно, лучше достигать достигаемого самому, собственными силами — но это же в нашей ситуации смехотворно или требует массы времени. Я скажу тебе по секрету — нет у меня лишнего времени на ожидание и возведение из кубиков пластмассовых пирамид Хеопса. Не за этим я здесь. И, кроме того, я с детства не любил мерить ступени шагами — я всегда перескакивал. Зачем ворочать колеса, если есть три волшебных слова: «Крибс-крабс-бумс!»
Впрочем, каждому — своё, разумеется. Как это у Стругацких — «медленно ползи, улитка, по склону Фудзи, вверх до самых высот» или что-то вроде этого (это эпиграф к «Улитке на склоне»). Я вот не верю, что, медленно ползя по склону Фудзи, можно добраться хоть до каких-нибудь ничтожных бугорков или даже до подножия. В наши дни, во всяком случае. Считаю так, что, как ползёшь, так и будешь ползать, хоть жизнь, хоть 100 жизней, пока совсем не охуеешь от своего ползания. И вот в этот момент, если вдруг встанешь и огласишь на все четыре стороны — «СТОП!» — вот в этот момент на вершине Фудзи и окажешься… Да и где угодно, если хватит на это радости и свободы.
С.: А как ты видишь будущее — этакий апокалипсический вопрос.
Е.: Какое будущее?
С.: Ну, допустим, нашей контркультуры. «Контр Культ Ур’а» посвящает сей проблеме многие страницы.
Е.: А её нету — контркультуры. Вообще ничего этого нет — ни культуры, ни контркультуры, все это — цацки. Всё это «кукольные шашни» — по выражению доблестного Манагера. Нету этого, и не было никогда. Размышлять о таких понятиях, как «культура», «контркультура» и прочих мифических глобальностях, — то же самое, что, по выражению Чжуан Чжоу, «любоваться небом через соломинку».
С.: Ну, а будущее рока?
Е.: У нас? Такое же, как и там. Будут время от времени всплывать из небытия наши отечественные Роки Эриксоны, Нилы Янги, Скай Сэксоны — давать где-нибудь в ДК МЭИ или в общаге № 5 новосибирского Академгородка трогательные сейшена для ста человек, после которых будут нажираться водки, купленной у таксистов — «на фаре». Будут размазывать зычные слёзы и слюни и зычно доказывать себе и присутствующим убедительные истины типа: «А рок-н-ролл всё-таки жив!» или там… «Мы вместе!» Будут крутить наши записи, как мы сейчас крутим Love или Shocking Blue, мечтать и щупать вечность влажными вялыми руками. Ругательски ругать попс и бешено ликовать по случаю рождения какого-нибудь очередного «хуй забея». Так и будет. Оно, кстати, и сейчас уже таково.
С.: А ты какое место во всём этом собираешься занять?
Е.: А никакого. Я не собираюсь во всём этом участвовать. Не желаю и не могу позволить себе такой ублюдочной участи. Мы пойдём иным путём.
С.: А можно узнать — каким?
Е.: Нельзя. Пока, во всяком случае. Как говорит Женя Колесов: «Угадай с 3 раз».
С.: Ты теперь, насколько я знаю, New Wave, Post Punk, Independence, Punk, Hardcore, Noise — короче, современной музыкой перестал интересоваться напрочь и снова вернулся к тому, с чего начал. Правильно? Расскажи вообще, как развивались твои музыкальные пристрастия.
Е.: О! Об этом приятно поговорить. Меня никто никогда в интервью об этом не спрашивал.
Впервые с рок-н-роллом я столкнулся, когда мне было лет восемь, — это может мой братец подтвердить. Он тогда жил и учился в Н-ске, в Академгородке, в ФМШ, кажется, и вот однажды он привёз оттуда несколько пластинок, насколько я помню — The Who A Quick One, битловский «Револьвер» (американский) и Shocking Blue Scorpio’s Dance — с целью записывать их всем желающим по трояку — и этим, стало быть, поправлять своё материальное положение. То есть цель была сугубо рациональной — рок он никогда не любил и вряд ли полюбит. Очень удивлюсь, если такое случится. Тогда он джаз ещё не слушал — только классику — Моцарта, Бетховена и иже с ними. Так вот. Когда я впервые услышал какую-то песню The Who (уж не помню, как она называется — третья на первой стороне; первые две не играли — кусочек пластины был отколот), я получил одно из самых УБОЙНЫХ ПОТРЯСЕНИЙ в своей жизни — я просто ОПИЗДЕНЕЛ!! Я сразу для себя понял — вернее, что-то во мне внутри поняло — вот оно, и в этом весь я, и это — для меня. Я всецело, по гроб обязан брату за то, что через него я так рано ПРИШЁЛ В СЕБЯ. Понимаешь? Так вот, брат довольно долгое время записывал мне всевозможный рок — Beatles, Uriah Heep, Led Zeppelin, Pink Floyd, Nazareth, Iron Butterfly и многое другое — при этом ругательски ругал всё это. Потом мне многое записывали омские знакомые брата, затем я и сам стал покупать и менять пластинки — и вот с тех пор я как бы «junkie» этого дела. А что касается вкусов, то всё происходило следующим образом: начал я с 60-х (Beatles, Greedence, Rolling Stones, Who, Country Joe & The Fish и пр.), затем лет с 12 я с головой погрузился в «забой» (Sabbath, Led Zeppelin, Deep, Heep, Atomic Rooster, Nazareth). Лет в 16 я врубился в Van der Graaf, King Crimson, Gentle Giant, Yes…, особенно в ранних и средних Genesis — в немалой степени из-за их текстов (я с детства, опять благодаря же брату, довольно неплохо знаю английский). Я до сих пор с удовольствием слушаю «Supper’s Ready», «Trespass», не говоря уже о «From Genesis to Revelation», который вообще один из моих наилюбимейших альбомов в роке. Итак, лет в 18 я понял, что все эти симфо-роки, арт-роки и прочая «умь» — полное дерьмо по сравнению с самым наиничтожнейшим альбомом ну… допустим, «Quicksilver Messenger Service». Или Jefferson Airplane. Таким образом я вернулся вновь в психоделические 60-е (Woodstock, первые Pink Floyd, Hendrix, Love, самый ранний Captain Beefheart и особенно Doors), тем более я тогда был крайне «хиппически» настроен. Затем, году в 82-м или в 83-м, мне совершенно случайно попалась запись «Never Mind the Bollocks…», и мне как-то НУТРОМ ДИКО понравилось, хотя умом я понял, что это крайне противоречит — с музыкально-эстетической точки зрения — всему тому, что наполняло меня в эти годы. Этакое как бы раздвоение произошло. Я как раз тогда собрал «Посев». А затем я услышал Adam & The Ants «Kings of the Wild Frontier» и первый Specials. И я слушал весь вечер то одно, то другое, и тогда как-то вдруг, в один момент, понял всю эту музыку. Понял в смысле ПРИНЯЛ. И я вошёл в неё. И я ходил тогда в шинели, в булавках, слушал реггей, New Wave, Ska и Rock in Opposition. И вот тогда и возникла «Гражданская Оборона», когда я Кузю Уо встретил. Это была осень 84-го.
И с тех пор я все эти годы пережёвывал множайшие массы новой музыки — и Punk, и Post Punk, и Trash, и Industry, и Hardcore, и… и чего я только не слушал, и вдруг однажды словно вздрогнул и проснулся. Ибо вдруг в некий ослепительный момент осознал, что всё это звуковое нагромождение 80-х — даже наилучшие образцы оных (Joy Division, например, или SCARS) — кучка кала по сравнению с теми же Love, Doors, MC5, Stooges, Screamin’ Jay Hawkins’ом, Troggs, Hendrix’ом, Barrett’ом… да с теми же Shocking Blue! Всё это — и панк 80-х, и шумовая сцена, и Birthday Party, PIL всяческие — всё это НЕНАСТОЯЩЕЕ. За всем этим, кроме распухших амбиций и умственно-технических вывертов, нету ничего. Это всё — кукольное, по большому счёту, хотя и были (да и всегда есть) исключения — Dead Kennedys, к примеру, или Dressed Up Animals. А тогда, в 60-е, особенно в Штатах (Англия всё-таки страна по территории тщедушная, а это немало, на самом деле, означает), — любая самая дерьмовая команда, типа St. John Green или Crome Syrcus — каждой нотой доказывала, что всё не зря. Послушаешь, и так и хочется сказать что-нибудь типа: «Это — так». А главное, что даже формально (о содержании и энергии я просто молчу!) всё, что натужно и пыхтя выскребали по сусекам Ники Кейвы, Сюкси, Лидоны, Смиты, Страммеры и им подобные, — всё это с говном содержится и в Velvet Underground, и в 13th Floor Elevators, и в Seeds, и у Kim’а Fowley, и в техасских гаражниках, и в детройтских. Да в том же Бо Диддли! Вот таким манером я как бы всё время возвращаюсь всё к тому же — в ту же точку — но обретя каждый раз новый, более широкий взгляд на то, что покидал на время.
С.: А из современных команд тебя сейчас вообще ничто не радует, не интересует?
Е.: Меня одна команда из современных радует — Butthole Surfers. Это, похоже, наши люди.
С.: А как ты сам расцениваешь в свете вышесказанного собственные проекты — «Оборону» и прочее? Что это — тоже 80-е? Исключение из правил, как Butthole Surfers?
Е.: Не знаю даже. Может, и исключение. На самом деле с лета 88-го года, когда мы с Ромычем лазали по горам, — мне кажется, что мы (ГО) — группа конца 60-х — по духу. По идее, которая в нас. Для меня 60-е — РОДИНА. И дух, и иллюзии, и надежда. Может, это потому, что я так рано начал… натурально — с детства. Но я очень хорошо и близко понимаю тех, кому сейчас за 30, — тех, КТО ТОГДА ТОЖЕ БЫЛ СВЕДЁН, выбит из ума навсегда рок-н-роллом и всем, что его сопровождало в те годы… И мне кажется, как раз они-то и понимают, или способны по-настоящему понять наши песенки. Во всяком случае, представители именно этого поколения из Академгородка Н-ска первыми приняли то, что мы стали делать в 84–87 гг. В Академгородке до сих пор что-то такое из тех времён всё ещё ощущается — что-то правильное… настоящее. Родное.
С.: То есть ты некоторым образом как бы опоздал?
Е.: Да нет, у нас ведь всё это происходило в 80-е, формально опоздав десятка на два лет, но по сущности, может быть, имело и более крутые масштабы, так как у нас всё происходит… сам знаешь как. Я не жалею, что ты! Мне, наоборот, повезло. Мне грех жаловаться. Рок — это последние искорки, как мне кажется, этакого вселенского кострища, — которое либо само выгорело дотла, либо его потушили — из высших соображений.
С.: Да. Но ведь остался пепел, из которого неминуемо взрастёт нечто новое, так?
Е.: Что об этом говорить? Взрастёт — не взрастёт… Этого нам не понять и даже не представить. Просто — не представить. И уж тем паче — не дожить до этого.
С.: То есть ты серьёзно — про 200 лет?
Е.: А может быть, тыща лет понадобится. Так что… Давай о чём-нибудь другом.
С.: Да вроде больше и не о чем. Скажи напоследок, чего бы ты хотел… прямо вот сейчас?
Е.: Чего бы хотел? Во-первых — извиниться перед всеми, кого незаслуженно обидел на своём веку. Тут не то чтобы совесть меня мучит, а… просто, если вглядеться поосновательней во все эти «наши глупости и мелкие злодейства» на фоне того, что происходит (вернее — произошло), хочется просто взять всю эту грязь накопившуюся, плюнуть, растереть и забыть навсегда. Всё это НЕ СТОИТ.
Хотелось бы мне ещё, чтобы близкие мои и далекие — взяли бы, «хоп!» — и хотя бы на пару секунд испытали бы то, что я испытывал в свои НАИЛУЧШИЕ, НАИСВОБОДНЕЙШИЕ МОМЕНТЫ!.. И самому, конечно, испытывать то же, что испытывали или испытывают в настоящий момент они. Вот тут бы всё и началось. Тут бы и настал… НОВЫЙ ГОД.
А ещё… ещё очень хочется в Китай почему-то. В горный Китай. Хочется ощутить, понять… Тянет меня туда. Что-то там меня ждёт. Но ведь для того, чтобы хоть вмале что-то почувствовать, почуять, — нужно, необходимо, по меньшей мере, там родиться, впитать в себя всё — и землю, и небо китайское… Знаешь, что в Китае небо круглое? Надо ведь там родиться и жизнь прожить, иначе ведь ничего не поймёшь. Вообще хочется — всё с начала начать. Не то же самое пережёвывать по второму кругу, а двинуть в НОВОЕ, АБСОЛЮТНО НЕПРОЖИТОЕ. Я ведь, на самом деле, как бы… путешественник. Во всех смыслах.
С.: И вот самое последнее. Как «постскриптум». Давно хотел спросить. Что такое для тебя «анархия», ведь ты же «анархист», верно?
Е.: Знаешь, что я тебе скажу. Отвечу очень кратко и скупо: анархия — это такое мироустройство, которое лишь на одного. Двое — это уже слишком, безобразно много. Анархия — лишь на одного. И, судя по всему… всё кругом испокон печально доказывает то, что и на одного-то — это уже слишком жирно.
С.: Понимаю.
Е.: Вот… Собственно, и всё, кроме… самого главного из всего, что хотелось выразить. Пусть да не сложится мнение, что, мол, я сдался, сломался, и… Я никогда не смогу себе это позволить, так как лидер группы «ГО» НИКОГДА НЕ ПРОИГРЫВАЕТ — он этого себе НЕ ПОЗВОЛЯЕТ и НЕ ИМЕЕТ ТАКОГО ПРАВА. Это как в «Handsworth Revolution» Steel Pulse — нас уничтожают, нас мочат, нас попирают — но всё, что я есть, это — «ВАВИЛОН ПАДАЕТ!» И так оно и есть. Он падает наглядно. И скоро окончательно пизданётся — и то, что происходит сейчас, — это история про Содом и Гоморру! А насчёт Духа, то он ведь ВСЕГДА И ВЕЗДЕ, ничего ему не сделается, если где-то и убывает, так где-то прибавляется, и я знаю, что оно есть, и там все наши — и художник Пурыгин, и скульптор Сидур, и режиссёр Параджанов. И я там, а вы — здесь. Счастливо оставаться.
СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА
И будет целебный хлеб
словно нипочём
словно многоточие
И напроломное лето моё
однофамильное
одноименное
Губы в трубочку
Нить в иголочку —
Не жисть, а сорочинская ярмарка!
Заскорузло любили
Освинело горевали
Подбрасывали вверх догорелую искорку.
Раскрашивали домики нетрезвыми красочками
Разгрызали матёрыми зубами горделивые словечки
Удачно нахлобучивали шапочки на дивные лбы коренные
человечки
Жестоко обижали неуклюжего зверька
Не играли с ним в мячик
Не кормили с ложечки сладеньким мёдиком
Не дарили глупых книжек с яркими картинками
А за спиной…
А за спиной притаились
лыжи в сенях
санки
салазки
сказки
арабески
По лицу струились молочные реки
А на седьмой день ему всё остопиздело
Махнул рукой
И ногою: ТОП!!
Пускай всё бурно расцветает кишками наружу
На север на запад
на юг на восток
Пусть будет внезапно
Пусть будет неслыханно
Пусть прямо из глотки
Пусть прямо из зеркала
Безобразно рванёт из-под кожи древесно-мясные волокна
Моя самовольная вздорная радость
ЧУДОВИЩНАЯ ВЕСНА!!!
Чтоб клевать пучеглазое зерно на закате
Целовать неудержимые ладони на заре
Хлопни в ладоши
И вылетят на хуй все стекла и двери глаза вилки ложки
и складные карманные ножики
Ещё одна свирепая история любви
Грустная сказочка про свинью-копилку
Развесёлый анекдотец про то как Свидригайлов собрáлся
в Америку
Везучий, как зеркало отразившее пожар
Новогодний, как луна, потно зажатая в кулаке
Долгожданный, словно звонкое змеиное колечко
Единственный, словно вскользь брошенное словечко
Замечательный, словно сто добровольных лет
Одиночества.
Тут стоит заметить: Серёга «Домой» — это не альтер-эго Егора Летова, как многие подумали тогда, а вполне реальный человек из Омска, его старинный знакомый. Для тех, кто знает Егора как умелого мистификатора и фантазёра, в очередном разговоре с самим собой ничего удивительного бы не было, но не в этом случае.
Егор Летов:ГрОб-Хроники
Ой, зори бирюзовые, закаты — анилин!
Пошли мои кирзовые на город на Берлин.
Грома гремят басовые на линии огня,
Идут мои кирзовые, да только без меня.
Что собой представляет «фирма» ГрОб-Records и ГрОб-студия, на которой с 84-го по 90-й неумолимо, безусловно и увесисто записывались, репетировали и попросту жили почётные сибирские гаражники, такие как Г.О., Янка, «Чёрный Лукич», «Коммунизм», «Армия Власова» и пр.? Это, собственно, моя квартира, вернее — комната, оснащённая «аппаратурой» крайне отечественного и самопального изготовления и свойства.
Всё началось с записи репетиций полумифической группы «Посев». Это, собственно, не было записью «альбомов» или чего-то такого. То, что фиксировалось на плёнке, вообще не предназначалось для распространения — записывались просто для себя, дабы не потерять, не забыть восвояси того мало-мальски пристойно-достойного, что могло возникнуть, проскользнуть во время общей спонтанной импровизации. То есть эти записи не были «альбомами», конечными продуктами, но — этакими застенчивыми, смехотворными, судорожными набросками, картинками, среди и из которых подчас и возникали «готовые» вещи, как, например: «Мама, мама» или «Страна дураков». Всё посевское наследие, имеющее хоть какой-то мизерный интерес, было использовано и реализовано на ранних альбомах Г.О., а также в сборнике «История Г.О.: Посев 1982–85», вышедшем ровно год назад.
С самого же дня рождения «Гражданской Обороны» (8 декабря 1984) мы с Кузей Уо сразу же сделали основную ставку именно на изготовление и распространение магнитно-ленточных альбомов, резонно решив, что Live-выступления нам светят весьма нескоро, а в тот насущный момент — так и подавно. Кроме того, так уж установилось, что ЕСТЬ ЗАПИСЬ — ЕСТЬ И ГРУППА, НЕТ ЗАПИСИ — НЕТ и… и т. п. Весь 85-й мы целенаправленно, причудливо и замысловато сочиняли и записывались, как в домашних, так и в полустудийных условиях, лихорадочно и отчаянно разворачивая и примеряя внушительный арсенал идей и средств. Поздней осенью 85-го нашей еретической деятельности был положен свирепый пиздец. По окончании серии задушевнейших бесед Кузю отправили в доблестные ряды Красной Армии (в район Байконура — «закрытый», разумеется), меня же — в психушку. В марте я освободился и сразу же решил работать в одиночку — по причине печального отсутствия хоть в малой степени врубающихся (не говоря уж о таких соратниках, каким был Кузя Уо), а также по причине обильного и крайне навязчивого наличия стукачей. По сути, это был период практически полной изоляции, и если бы не активная и храбрая помощь (а впоследствии — и тесное сотрудничество) местной фолк-панк-гаражной группы «Пик и Клаксон» (одно время они именовались «ККК» и «Адольф Гитлер») — так я уж и не знаю — чем бы всё кончилось. Я поучаствовал в записи их 3 альбомов («Лечебница», «С новым годом!» и «Лишние звуки»), а также — в качестве барабанщика в «Live»-выступлении состава «Адольф Гитлер» (запись которого и является единственным одноименным альбомом этого лихого проекта). Именно «Пик и Клаксон» (братья Олег и Женя Лищенко, ныне покойный) и снабдили меня радушно и радужно практически всей (магнитофон «Олимп-003», на который записано процентов восемьдесят всей ГрОб-продукции, предоставил и впоследствии всегда наилюбезнейше предоставлял мой добрый приятель Димка Логачёв) необходимой для записи аппаратурой и инструментами, которых я сроду никогда не имел — своих. Ранним летом (май — июнь) 87-го я записал материал, накопившийся за предшествующие горемычные годы, составивший целых 5 получасовых альбомов («Мышеловка», «Некрофилия», «Тоталитаризм», «Хорошо!!» и «Красный альбом»), на каждый из которых у меня уходило около 3 дней, наполненных, правда, практически непрерывной 12-часовой работой. Надо сказать, я вообще сторонник максимально быстрой, внезапной записи. Чтобы всё рождалось прямо вот тут, прямо сейчас! Длительная работа убивает вдохновение, да и культивирует «ремесленность». В некотором смысле вот эти пять моих, записанных за раз, альбомов выражают более или менее ОДНО, ЕДИНОЕ моё состояние и настроение на тот момент, так же как и три — записанных в январе 88-го, выражают другое, но тоже — одно по отношению друг к другу, и альбомы осени 89-го… Ну, так вот! Весной 87-го мы вместе с «Адольфом» наскандалили, дали, что называется, говна на Новосибирском фестивале, на коем я, кстати, и познакомился впервые с Янкой, Чёрным Лукичом и другими, впоследствии героическими личностями. Снова начались гонения и дрязги. Меня попытались снова запихнуть в психушку, но с благословенной помощью Янки я расторопно «двинул лыжи» и благополучно проездил всё лето и осень автостопом по стране, находясь в розыске. Зимой 87-го я настороженно вернулся в родные края. В январе 88-го на частично арендованной вновь у «Клаксонов» аппаратуре (к тому времени я обзавёлся лишь собственными барабанами и гитарой) мною были поспешно записаны «Всё идёт по плану», «Так закалялась сталь» и «Боевой стимул». А также вместе с только что вернувшимся из армии Кузей Уо мы стремительно «доработали» первые два альбома («Поганая молодёжь» и «Оптимизм»), частично заново наиграв, частично реставрируя тошнотворно записанный идиотский материал 84–85 гг. В начале 88-го были записаны также альбомы группы П.О.Г.О. (пердящий-свербящий проект Жени «Дабла» Деева, в прошлом — бассиста группы «Посев»), «Спинки Мента», «Чёрный Лукич» (мифические группы Вадима Кузьмина, новосибирского полупанкера), первый, очень живой и очень хороший двадцатиминутный акустический альбомчик Янки — «НЕ ПОЛОЖЕНО», от которого она нынче, к сожалению, открещивается как от никудышного черновика, а также первые два альбома трио (Манагер, К. Уо и я) — «Коммунизм». Плодотворное время.
Период с весны 88-го по февраль 89-го: эксперименты с составом, сплошные концертные разъезды и сочинение новых песен. Затем — вдохновенное и одержимое погружение в «Коммунизм» — вплоть до Нового года.
Летом 89-го была предпринята попытка записаться на «шикарной» аппаратуре в Питере, в результате которой я окончательно и бесповоротно впал в убеждённейшие сторонники сугубо домашне-гаражного, рукотворно-дилетантского творчества. Осенью была реализована запись целой серии альбомов Г.О., Янки, Манагера и пр. В декабре мы общими усилиями сотворили, по-видимому, наилучший альбом проекта «Коммунизм» — «Хроника пикирующего бомбардировщика», который долгое время не распространялся по различным соображениям, но теперь всё-таки поимел «выход в массы».
За несколько весенних дней 90-го возникла последняя альбомная запись Г.О. — «Инструкция по выживанию», 13 апреля в Таллинне состоялся последний концерт «Обороны», после чего группа с таким названием окончательно прекратила своё существование. Летом я лазил по уральским топям, лесам и скалам и во время краткосрочных возвращений записывал свой, по-видимому, последний альбомный проект — «ПРЫГ-СКОК; детские песенки». Осенью я собрал «зальные» записи, студийные отбросы и всякий прочий курьёзный вздор и смонтировал несколько весёлых сборников. Всё.
В заключение я хочу без ложной скромности засвидетельствовать свою великую хриплую и пронзительную ГОРДОСТЬ весьма специфическим, смелым и живым, достигнутым, что называется, СВОИМИ РУКАМИ, «саундом» ГрОб-Records, а также — материалом, записанным, «выпущенным» и, надеюсь, дошедшим и порадовавшим всех тех, кому он и предназначался. Всё-таки ЭТО ВСЁ состоялось, несмотря на нескончаемые снайперские пакости и свинства со стороны всевозможных властей. ВСЁ-ТАКИ ЭТО СОСТОЯЛОСЬ — все эти наши кривые, дурацкие, дерзкие и отчаянные песенки и альбомчики. Вся эта наша ГрОб-музычка.
I. Оффициальная альбомография ГрОб-Рекордс
1. ПОГАНАЯ МОЛОДЁЖЬ (1985) Частично реконструированный и реставрированный причудливый материал, записанный и наигранный мною и Кузей Уо в разных местах и в разное время — с марта 85-го по май 89-го. Возник в данном варианте, претерпев многомножество утомительных изменений, лишь осенью 89-го, хотя, по идее, должен бы —… в начале 85-го.
2. ОПТИМИЗМ (1985) То же самое. Песни — середины/конца 85-го. Заглавную — проникновенно исполнили вдвоём — с Валеркой Рожковым, флейтистом и гитаристом усольско-сибирской группы «Флирт». Подозрительная смесь «волны», панка и идиотизма, как и в предыдущем альбоме.
3. КРАСНЫЙ АЛЬБОМ (1986) Электрический, «оригинальный», что называется, вариант, возникший летом 87-го в период записи целой серии альбомов, в которой он оказался завершающим. Этим и объясняется откровенно неважное качество записи, ибо к тому времени, когда ему следовало возникнуть, я уже жесточайше и безбожнейше заебался всё отстраивать, выстраивать, ручки крутить, колонки двигать и т. д. и т. п., что и привело неминуемо к излишне мерзостному звучанию, хотя это досадное (?) упущение, возможно, отчасти и компенсируется крайне вдохновенным исполнением. Это — сборник ранних вещей (1983–1986), предназначавшихся для первых двух альбомов, тогда ещё не готовых и печально существующих лишь в бутлеговских курьёзных версиях.
4. МЫШЕЛОВКА (1986) Записан за несколько чудесных майских дней 1987-го. Это — фактически мой первый (с него начиналась вышеупомянутая «серия») «достойный» альбомчик, за который мне не стыдно. Помню, что когда я его закончил, свёл и врубил на полную катушку, то начал самым неистовым образом скакать по комнате до потолка и орать от раздирающей радости и гордости. Я испытал натуральный триумф. И для меня это до сих пор незыблемо остаётся основным мерилом собственного творчества: если сотворённое тобой не заставляет тебя самого безуметь и бесноваться от восторга — значит, оно — вздорная бренная срань.
«Мышеловка» — тоже, как и «Красный Альбом», сборник ранних (84–86) песенок, сборник несколько наивный и бравурный, зато очень живой и энергичный. Густое изобилие кличей «хой!».
5. ХОРОШО!! (1987) Песни 86–87 гг. (подавляющее большинство — 86-го). В момент записи (середина июня 87-го) скоропостижно погорели все усилители, колонки и вообще — всё способное звучать, кроме наушников. Дописывал и сводил исключительно с помощью оных. Этим объясняются обидные казусы — например, чрезмерное изобилие высоких частот.
6. ТОТАЛИТАРИЗМ (1987) Песни 86–87-го (на этот раз процентов на 70 — песен 87-го). Куча хитов. Писал и наигрывал все партии по-прежнему — один. Настоятельно приглашал ныне покойного «Эжена» Лищенко, сугубого и беспечного автора, теперь уже классического «Эй-брат-любера», чтобы он его сам и пел, как более подходящий и подобающий исполнитель собственного творения. Однако он, находясь в крайне нетрезвом, болезненном и внушительном состоянии, наотрез отказался, к сожалению, и переложил эту заботу на мои плечи. В результате я более или менее соответственно и исполнил это произведение после выпитых совместно с небезызвестным Данилой Ершовым десяти литров омского разливного пива.
7. НЕКРОФИЛИЯ (1987) Все песни 1987 года. Один из наипопулярнейших в народе моих альбомов. Писал его со страшным стремительным кайфом, высунув язык и прищёлкивая пальцами. С любезного разрешения Янки включил её впоследствии знаменитую песенку в свой опус. Писал его в июне 87-го. Это, наверное, был мой самый горький и счастливый период жизни. Бурлящие пенные иллюзии и сокрушительные сокрушения. Праздник и похмелье.
8. ВСЁ ИДЁТ ПО ПЛАНУ (1988) Все до одной песни 1987-го, однако решил обозначить «88», дабы… не знаю даже, зачем. Просто — так решил, спешно записывая новую серию из 3-х новых (+ реконструкция с помощью К. Уо 2-х первых, так и не законченных) альбомов за 10 январских дней, после более чем полугодового бегства от психушки, КГБ и т. д. и т. п., когда всё лето и осень буйного 87-го я вместе с Янкой ездил по стране преимущественно автостопом, знакомился, ругался, мечтал, психовал и сочинял эти песни.
Кузя Уо к этому (янв. 88-го) времени уже вернулся из доблестных красноармейских рядов, однако всё никак не мог прийти в себя — после славных упоительных байконурских будней. Он попросту НЕ МОГ НИЧЕГО СЫГРАТЬ. Не физически, а… Короче, новые альбомы я записывал опять один. В финальной части заглавной (нездорово популярной впоследствии) песенки шум, гам, трамтарарам, карачун и прочее сатанение создавали втроём — с Манагером и Кузей Уо. «Лес» сочинили совместно с Манагером, временно покинувшим дом и семью по причине очередного жестокого припадка «веселья», внезапно и ослепительно посетившего его.
9. ТАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬ (1988) Все песни — 1987 года. В «Новой Патриотической» подпевали (сопровождая сие лихими плясками и прыжками) Манагер и Кузя Уо. «В каждом доме» сочинили совместно с Янкой, до опизденения наслушавшись X-MAL DEUTSCHLAND, SIOUXSIE & THE BANSHEES и прочего им подобного. Янка должна была замысловато подпевать вторым голосом — но, по причине раздирающе-злой ругани между нами, имевшей место накануне записи, что даже привело к её скоропостижному отъезду… этот вариант не состоялся.
Грустный и яркий альбом.
10. БОЕВОЙ СТИМУЛ (1988) Сборник песен 87–88-го, записанных как с 11.01 по 22.01.88, так и несколько позже, включающий в себя одну из моих наилюбимейших песен — «Самоотвод», первоначально записанную для миниальбома «Делай с нами…» проекта «ВРАГ НАРОДА». «Кто сдохнет первым» записана под самый Новый год (31.12.87) и посвящается Манагеру. Песенку «Никто не хотел умирать» я написал в состоянии глубокого, больного и остервенелого ОТСТРАНЕНИЯ. Такое было тогда впервые со мной. Вернее, я впервые что-то родил, находясь в таком состоянии. Я даже сам испугался.
Все эти три альбома записаны таким образом, что вокал — несколько «посажен» в пользу интенсивности и плотности общего звучания, что, к вящему сожалению, привело в некоторых случаях, как оказалось — к заметному затруднению восприятия ТЕКСТА слушателем.
Последние три альбома записаны уже на своих (а не «клаксоновских») барабанах, купленных накануне у Чапы, барабанщика «Калинового моста», за 125 рублей.
11. ПЕСНИ РАДОСТИ И СЧАСТЬЯ (1989) Наконец-то «ЖИВОЙ», долгожданный Live-альбомчик (хоть и несколько курьёзный)! Записан «ЖИВЬЁМ» 1 августа 1989 года в г. Питере, на точке «Аукцыона» Мишей Раппопортом и Лёней Фёдоровым в течение часа — с помощью невообразимой кучи всяких SPX-ов, компрессоров, примочек, микрашей, инструментов и прочего фирменно-бесценного скарба, тесное знакомство с которым окончательно и бесповоротно (как я уже упоминал) похоронило мои беспечные идеи и смутные нелепые надежды на осуществление моих ГрОб-овских замыслов на «хорошем» аппарате и вернуло меня самым суровым и непримиримым образом в лоно ГрОб-Records.
Короче — мы взяли и сходу сыграли свою рабочую концертную программу — без дублей, репетиций, да и без особых пауз. По сути, это — натуральный «концертник», заминка и изюминка лишь в том, что рёв толпы был «ничтоже сумняшеся» впоследствии наложен для сущего, вящего и бащего плезиру нашими с Кузей Уо лукавыми и беспризорными руками.
Это наш первый альбом, записанный полным составом, хоть и хуевым, по моим понятиям, как бы пластилиновым звуком.
12. ВОЙНА (1989) Песни 1988 года. Первый из четырёх, снова — зараз записанных альбомов. Барабаны были писаны в Питере, всё на той же точке «Аукцыона». Всё остальное — в августе и сентябре 1989 — у меня дома. Без лишней скромности заявляю, что это — квинтэссенция непопсовости и непривычности звучания панк-музыки — какую я могу себе позволить, представить и воплотить. Я очень доволен. Здесь я наконец-то в дрызг и брызг насрал на всяческие очевидные нормы звучания и записи. Суровая противофаза, чудовищный перегруз, сплошной пердёжный и ревущий среднечастотный вал. Именно то, что надо. Кроме того, всё сыграно крайне живо, спонтанно и вдохновенно. Мы использовали невъебенный арсенал всевозможных немыслимых шумелок, примочек, дорожек, всего, что было способно вокруг нас звучать, всего, что было у нас под руками, — а также — идей и приёмов. Всё сказанное относится ко всей осенней серии записанных альбомов, включая и Янкины, и Манагеровские, и др.
В «Войну» вошло моё самое любимое из Кузиных сочинений — «Созвездие».
Первый куплет и идея «Песни о Ленине» принадлежит моему близкому другу, авангардисту из новосибирского Академгородка — Сане Кувшинову.
13. ЗДОРОВО И ВЕЧНО (1989) Песни 1988 года. Сама фраза «Здорово и вечно» принадлежит похвальному мыслительному лихоблудию Манагера. Текст «Я не верю в Анархию» почти полностью написан нашим общим другом и просто — хорошим человеком из Новосибирска — Игорезом Рагулиным. «Заговор» я написал, пребывая в натуральном трансовом, одержимом состоянии, очень близком, «церковно-канонически» выражаясь, к беснованию. «Всё как у людей» (так же, как и «Моя оборона») — одна из моих, как мне кажется, — лучших и НАСТОЯЩИХ, что ли, песен. К сожалению, её концовку пришлось значительно урезать во имя цельности общего впечатления от всего альбома. На самом деле она продолжается ЕЩЁ минут десять при мерном зловещем и ликующем нарастании интенсивности. Я надеюсь, что когда-нибудь вставлю её куда-нибудь полностью.
А вообще, это, пожалуй, один из лучших моих альбомов.
14. АРМАГЕДДОН-ПОПС (1989) Все песни 88-го года. «Насекомых» я написал, находясь под глубоким впечатлением и влиянием шаманской ритуальной поэтики северных народов. Зимним вечером, сидючи дома у Игореза, я кропотливо углублялся в какое-то «научное исследование» на эту тему, в котором приводились время от времени в качестве примеров сами тексты, вернее — их переводы — и вдруг у меня как будто что-то лопнуло, вскрылось изнутри. Хлынул поток. И вот, ночью, я бродил по Академгородку среди снегов и сосен и подслеповато пытался запомнить то, что хлестало из меня в виде образов, движений, ритма, заклинаний. Так вот и возникли «Насекомые», а впоследствии — и многое другое.
«Ужас и моральный террор» я написал во время совместных с Ромычем Неумоевым прогулок по уральским склонам, неожиданно вдруг припомнив некую сцену из фильма Копполы «Apocalypse Now».
«Новая правда» написана летом 88-го в Киеве в состоянии крайнего, заиндевелого и скорченного озлобления.
15. РУССКОЕ ПОЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТОВ (1989) Песни 88–89 гг. Лучший мой альбом. Мой запредельный уровень ПРЫЖКА выше собственной головы — самая заглавная песня. Несколько песен («Вершки и корешки», «Лоботомия», «Бери шинель») возникли под впечатлением, осмыслением и переживанием самоубийства нашего бывшего гитариста — Димки Селиванова.
«Like a Rolling Stone» в оригинале — известнейший мощнейший гимн молодёжных радикальных движений середины 60-х годов, своевременно сотворённый Бобом Диланом.
16. ИСТОРИЯ: ПОСЕВ 1982–85 (2 LP) (1989) Сборник детсадовских песенок, махровых «новаторств» и гунявого баловства. Материал — частично сыгранный и записанный заново (по причине досадного отсутствия хотя бы мало-мальски сносного качества записи, а в ряде случаев — и вообще — отсутствия в природе записи «оригинального» варианта), частично — реставрированный старый.
17. КРАСНЫЙ МАРШ: раритеты 1987–89 (2 LP) (1989) Разноцветный сборник концертных версий и студийного брака. Значительное количество «не-летовского» авторства и вокала.
18. ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ (1990) Последний альбом Г.О. Идея возникла после телефонного разговора с Ромычем, верховным главой ИПВ — в котором он крайне красноречиво открестился от всего им безбожно созданного на поприще рок-н-ролла и категорически, наотрез отказался когда-либо и как-либо участвовать в записи собственных, сочинённых в 87–88 гг., но так и не записанных либо записанных до смешного неудачно, замечательных песен («Непрерывный суицид», «Родина — Смерть», «Всё пройдёт», «Хуй» и пр.). На мой вопрос — «Можно ли нам, Г.О., использовать в таком случае весь этот пёстрый и горький скарб?» Ромыч ответил не просто утвердительно, но и дал своё полное и абсолютное разрешение делать со своим материалом всё, что угодно, что и было претворено в реальность буквально в течение нескольких последующих дней — никто не успел и рта разинуть. Я редко в своей жизни пел с большим кайфом и освобождением: после практически каждого дубля срывался голос и приходилось буквально ПРОЖИГАТЬ глотку калёным кипятком, чтобы приступить к следующему. После очередной записанной песенки следовало новое повторение весьма болезненной процедуры. Под конец горло у меня так распухло, что «Хуй» пришлось петь Джеффу, что он и исполнил столь НАИГЕНИАЛЬНЕЙШЕ, что это пришлось признать даже самому авторитетному Автору впоследствии.
Альбом получился на редкость живой и красочный, несмотря на то, что записывался вопиюще просто.
19. ПОПС: 1984–90 (3 LP; 125 мин.) (1990) Программное подведение итогов. Я все эти годы терпеливо предвкушал составление этакого солидного, увесистого Greatest Hits’а или там… The Best’а. Вот он.
В некоторых случаях использованы другие, новые, ранее не опубликованные дубли и варианты небезызвестных вещей, а кроме этого, все «композиции» имеют новое и, я надеюсь, более качественное сведение.
20. ХУЙ ЧЕРЕЗ ПЛЕЧО: УНИКАЛЬНЫЕ РЕДКОСТИ И КРАСОТЫ 1987–90 (2 LP) (1990) Гротескный калейдоскоп курьёзов, брака и «живых» концертных кусочков. Название полностью говорит само за себя. Это действительно уникальные в своём роде редкости и красоты. Этакий форменный хуй через плечо.
1. ВЕРШКИ И КОРЕШКИ (1989) Мой «оффициальный» часовой акустический альбомчик. Большинство вещей, конечно же, звучит менее действенно и сочно, нежели в электрическом, мясистом исполнении, но… так как мне часто по многим, не зависящим ни от кого, причинам приходится выступать именно в акустическом, нищенски-кухонном варианте, то я и решил этот вариант зафиксировать… ну, скажем… на память.
2. МУЗЫКА ВЕСНЫ (1990) Двойной сборник, составленный из разнообразных акустический «зальников», процентов на 80 — из иркутских, устроенных и подвально записанных местной «Молодёжной Студией Андерграунда» (МСА), во главе с Игорем Яковлевичем (?) Тимофеевым. Кроме того, сюда вошли акустическая, наконец-то удовлетворившая меня самого, версия «Русского поля экспериментов» (с вкраплениями из «Мясной избушки»), а также несколько самых последних моих («после Прыг-Скоковских») песен. Это очень большой по продолжительности (около 120 минут) и, как мне кажется, очень живой, весенний такой, альбом.
3. ОФФИЦИАЛЬНЫЙ БУТЛЕГ: ФИРСОВСКАЯ ЗАПИСЬ (1990) Песенки, беспечно исполненные под электрогитару мной, изнемогающим от температуры и жестокого насморка, и проникновенно записанные Серёгой Фирсовым у себя дома в декабре 1988-го на кассетник. Полученное самим Серёгой названо «Русское поле эксперимента», и в таком бутлеговском виде имеет неудержимо-широкое самовольное хождение. Летом 90-го я наложил на запись ревер, частично порезал фон, вырезал щелчки между песнями и, сделав из неё этакую выборку, как бы «оффициализировал» в виде вот такого вот альбома.
1. ПРЫГ-СКОК (детские песенки) (1990) Вкупе с «Русским полем…» это, наверное, моя самая любимая, ответственная, выстраданная, немыслимая и дорогая мне работа. Создав эту штуку, я снова «вышел за флажки», за свои собственные, во всяком случае, флажки. Я особенно имею в виду заглавный опус.
Песенка про дурачка составлена по большей части из обрывочных образов, словосочетаний и строк, которые я полубессознательно записывал, валяясь в энцефалитной горячке (!), которая предательски и достоверно посетила меня после очередной поездки на Урал. Связующим звеном явилось несколько переработанное древнерусское заклинание на смерть:
«Ходит покойничек по кругу,
Ищет покойничек мертвее себя».
Стихотворение «Ночь», будучи написанным в ночь с 9 на 10 мая, умопомрачительно и благодарно посвящается Александру Введенскому, поэту и соратнику.
Это очень важный и дорогой для меня альбом. Это, может быть, мои последние весёлые и отчаянные патроны. И песенка про дурачка, и про плюшевого мишутку (песенка для Янки), и про мыша и камыша, и про червячков, и про отряд, так и не заметивший потерю бойца, и про Прыг-Скок, предпринимаемый из калёной стали в чудовищные дали…
Перец, соль да сахар.
1. СПИНКА МЕНТА: «ЭРЕКЦИЯ ЛЕЙТЕНАНТА КИРЕЕВА» (1987) Песни 1986 года, изредка — 1987-го.
2. СПИНКА МЕНТА: «КУЧИ В НОЧИ» (1987) По большей части песни — 1987 года.
3. ЧЁРНЫЙ ЛУКИЧ: «КОНЧИЛИСЬ ПАТРОНЫ» (1988) Песни 1987–1988 годов.
Все три записаны за 3 (!) душных, плотных и потных февральских дня 88-го, опять же — втроём, с Кузей Уо, едва-едва оклемавшимся от двухлетних сапогов, хэ-бэ, байконурских ракетных шахт и пронизывающих степей, — незамысловатого панка и просто — хороших песенок. Всё это звучит весьма коряво и карнавально. Это — лучшее, на мой взгляд, из уже созданного, и, скорее всего — из всего, что когда-либо создастся Димой «Чёрным Лукичом». Сама песня «Кончились патроны» — это просто МАНИФЕСТ шального, бунтарского, незримого и необозримого, безобразно-крамольного. Изобилие больной и перекошенной психоделии, наивного, незамысловатого панка и просто — хороших песенок. Всё это звучит весьма коряво и карнавально.
Запись имеет несколько неказистый вид по причине подло-планомерного выхода из строя в процессе работы всей используемой аппаратуры.
На общем фоне — возможно, несколько невразумительный, инфантильный и нелепый альбом моего старого, ещё школьного приятеля и соратника по «Посеву», а впоследствии — по паре выступлений весной 88-го (вместе с Селивановым и Манагером) на новосибирских сценах. Некоторое время он являлся лидером полумифической, как и П.О.Г.О., группы «Суицид», а сейчас он — активный, добровольный и постоянный член омской группы «Клаксон-гам». Альбом хоть и страдает чрезмерно-наивной обличительностью, но, по-своему — злобен, энергичен и вонюч — в самом положительном смысле слова. Этакая вязкая гремучая смесь мрачнейшего, чуть ли не готического, тяжёлого грязного пост-панка и нарочито дубового гаражного панка образца 77–80, проникновенно украшенная роскошными гитарными соло в спонтанном исполнении Кузи Уо, а также — несоответственной общей суровой стилистике манерой вокала.
Автор проекта — Женя «Джон Дабл» Деев.
1. АНАРХИЯ: «ПАРАЛИЧ» (1987) Все песни — 1987 года.
2. АРМИЯ ВЛАСОВА: «АРМИЯ ВЛАСОВА» (1988) Песни 88-го года.
Эти альбомы должны были быть «выпущены» ещё ажно в январе 88-го, ибо именно тогда мною лично были наиграны и записаны практически все дорожки. Беда в том, что сам Манагер натуральным образом НЕ СМОГ тогда спеть свои странноватые песни под свои же собственные закрученные, невозможные, «эшеровские» гармонии. Однако эти альбомы всё-таки были закончены и выпущены в октябре 89-го. По правде сказать, сам Манагер их считает этаким несерьёзным, тщетным баловством, «полупиратством» — ибо сам представляет себе эти песни совсем в ином виде. Более того, им заготовлен целый список своих «потенциальных» 8-ми альбомов, для которых у него уже есть конкретные названия, обложки и пр. Так что «Паралич» и «Армия Власова» по сути записаны по МОЕЙ собственной и крайне настырной инициативе и являют собой, в некотором роде — сборники песен, мною лично щепетильно и ревностно отобранных на мой же собственный взыскательный вкус.
3. ЦЫГАНЯТА И Я С ИЛЬИЧА: «ГАУБИЦЫ ЛЕЙТЕНАНТА ГУРУБЫ» (2 LP) (1989) Ноябрь 89-го. Циничнейшая, обидная, безобразная, злостная, идиотская и издевательская работа. Стиль, в котором она выполнена, именуется и подаётся Манагером как «мелодичное мышление» и воспринимается им самим не иначе как исключительно свой СОБСТВЕННЫЙ, аналогов и конкурентов на мировой арене по силе самовыражения и по глубине патологического погружения в «веселие» бытия НЕ ИМЕЮЩИЙ. Я с превеликим удовольствием принимал участие в работе и был столь увлечён, что напрочь позабыл о своих обязанностях звукотехника и т. п. В результате имеют место быть некоторые досадные упущения, как-то: искажение по высоким частотам, дичайшая противофаза и прочее лихование. Альбом содержит самое чудовищное и бредово-болезненное до патологии из всего, что я слыхал — «Песню гвоздя».
Альбом завершает наша с Кузей Уо 20-минутная вокальная композиция — «Стачка шахтёров в Кузбассе». Это тоже в своём роде замечательное и внушительное произведение.
4. ЦЫГАНЯТА И Я С ИЛЬИЧА: «АРДЖУНА-ДРАЙВ» (1990) Блевотворный злокачественный апофеоз, апогей «мелодичного мышления». Сусальная распупыренная мамлеевщина. Сизоокие лупатые трахи и поползновенные трулялюши. Кукольные шашни и прочая эквилибристика.
1. НЕ ПОЛОЖЕНО (1987) Январь 88-го. В оригинале это — коротенький 20-минутный акустический альбомчик. Это — вообще первая янкина запись. Некоторые песни больше нигде не повторяются, хотя в целом это — подборка впоследствии известнейших, солиднейших и популярнейших «хитов» («Особый резон», «Фальшивый крест», «Берегись» и др.). Как я уже говорил, это — акустика (я лишь подстукивал и подыгрывал на электр. гитаре — надеюсь, ненавязчиво). Это — самый мой любимый из янкиных альбомчиков, несмотря, а может быть, и благодаря отсутствию постпанковых аранжировок, моих «фирменных» пошумелок и атонального рёва, которые теперь привычны и свойственны янкиному аккомпанементу. Альбом очень живой, честный и энергичный и отличается заметным отсутствием эстетства и утончённости, которые всё более и далее прорываются в её последних опусах. Здесь пока ещё нет давления на жалость, которое, как мне кажется, прослеживается и местами попросту сквозит во всём её последующем творчестве и которое, по-видимому, имеет упорное стремление трансформироваться в конце концов — в некий отрешённый, обречённый и бессильный бабий плач.
В конце 89-го, без согласия на то автора, я, как мне кажется, резонно добавил к уже записанному ещё несколько песен из её акустического фирсовского «бутлега», а также — из своего «архивного» студийного запаса, — дабы довести общее время звучания альбома — хотя бы до получаса, т. к. из-за первоначальной краткости он практически не распространялся, либо имел хождение в качестве дописок. Сама Янка гневно отказывается от этого полученного, дополненного, полупиратского варианта.
2. АНГЕДОНИЯ (1989)
3. ДОМОЙ! (1989)
Первые «нормальные» электрические альбомы. Оба записаны вместе с четырьмя «Оборонскими», поэтому на них лежит как бы некое звуковое подобие. Я задействован в качестве продюсера, арранжировщика, звукотехника и — в ряде случаев, в качестве музыканта (басс, гитары, шумы). Раздражающую меня этакую весьма скорбную, пассивную и жалкую констатацию мировой несправедливости, так заметно присутствующую в янкином материале и исполнении, я решил компенсировать собственной агрессией, что мне в той или иной степени, как мне кажется, и удалось. Возможно, в результате возникло не совсем ей свойственное (а может быть, и совсем несвойственное), зато получилось нечто ОБЩЕЕ, грозное и печальное, что в моём понимании — выше, глубже, дальше и несказанно чудесней изначального замысла. Я крайне доволен тем, что всё-таки родилось путём сложения наших, может быть, и противоположных, векторов. И я ещё раз повторюсь: всё громче и чаще раздающиеся в последнее время многомассовые нарекания в мой тщедушный адрес — что, мол, я изгадил янкины песни, чересчур ужесточив и испачкав «аккомпанемент» и общее звучание, я думаю, правомерны и сугубо справедливы. Да, я внёс в её песни несвойственную ей жестокость. Но посмотрите — что же всё-таки из этого вышло — какой залихватский, вопиющий и нежданно-негаданный результат!
В заключение хочу сообщить, что в эти альбомы вошли вкрапления из янкиного тюменского бутлега «Деклассированным элементам», что, на мой взгляд, их только усилило и украсило.
(Комментарии использованы преимущественно из нашей с К. Уо статьи «Концептуализьм внутри», «Контр Культ Ур’а», № 1)
1. НА СОВЕТСКОЙ СКОРОСТИ (1988) Первый альбом проекта, основанного мною и Манагером в январе 88-го, что и было тогда же ознаменовано записью этакой «сорокапятки», включающей в себя опусы «Кукуруза» и «Радостно на душе». Триумфальное присоединение Кузи Уо к проекту состоялось лишь во время записи альбома, который первоначально назывался «Смутные времена» и лишь через полгода поимел своё «оригинальное», наиболее соответственное заглавие.
Альбом включает в себя песни и стихи на стихи советских авторов. Весь текстовый материал взят из советского песенника, содержащего песни хрущёвского периода. Музыкально — это пёстрая смесь «коммунистического» авторства и используемых в качестве аккомпанемента творений таких прославленных деятелей, как Франсис Гойя, Поль Мориа и т. п.
2. СУЛЕЙМАН СТАЛЬСКИЙ (1988) Записан в марте 88-го (первоначально датировался 1937 г.). Содержит песни и стихи на стихи исключительно одноимённого и замечательного во всех отношениях автора. Вся музыка — я и Кузя Уо (смесь панка и трэш-постпанка с авангардизмами и использованием произведений отдельных эстрадных оркестров). Состав тот же.
3. ВЕСЕЛЯЩИЙ ГАЗ (1989) Ловко и незатейливо записан в течение 1 мартовского дня на кузин магнитофон «Эльфа-332». Записан сугубо вдвоём с Кузей Уо. Вся музыка и все тексты — наши собственные, что явилось следствием вывода, заключающегося в том, что все наши действия (вплоть до одиночного творчества) тоже являются объектами коммунизм-арта (о сути которого пространно и наглядно повествуется в нашей с К. Уо статье «Концептуализм внутри», помещённой в первом номере альманаха «Контр Культ Ур’а»). Запись изобилует крайне наглой завышенностью высоких частот, грязи, мощи и вони.
4. РОДИНА СЛЫШИТ (1989) Записан снова втроём, в марте 89-го. Все вокальные партии наложены на инструментальные фонограммы P.I.L., Ramones, Buzzcocks, Оркестра Ф. Гойя и прочих всяких умов. Тексты — Льва Ошанина, Е. Евтушенко, Лебедева-Кумача, безымянно — и поимённо-народные и т. д. Также использованы фонограммы: речь В. И. Ленина «Что такое советская власть?», песенка Винни-Пуха, весёлые уроки радионяни, оригинальная песня «Усы» в исполнении Льва Барашкова и прочие красоты.
5. СОЛДАТСКИЙ СОН (1989) В записи, кроме нас троих, участвовал Джефф Жевтун (гитара, вокал, консультации). Весь текстовой материал почерпнут из натурального дембельского альбома и без изменений напет на натуральные солдатские мелодии, а также — на мелодии собственного сочинения. Использованы фрагменты классических произведений и джазовых композиций. По нашему с Кузей мнению, это — одни из наиболее ярких, страшных и трагичных опусов, нами созданных.
Сразу же по окончании записи, по причине жгучего несогласия с творческой концепцией проекта, Манагер убеждённо сгинул.
6. ЧУДО-МУЗЫКА (1989) Записан в апреле 89-го вдвоём, то есть без Манагера, как и все последующие. Продолжительность альбома — около часа. Апофеоз конкретной музыки (записанные авторские хэппенинги, частушки, радиоспектакли, речи Хо Ши Мина, Сулеймана Стальского, В. Леви, Брежнева, Ленина, тракториста Гиталова, фонограммы похорон, забвенных групп с «Garage Punk Unknowns» и т. д.). Тексты — от С. Михалкова и Л. Ошанина до Кафки, Достоевского и Хармса. Использована масса несообразных и невообразимых технических хитростей.
7. НАРОДОВЕДЕНИЕ (1989) Обилие конкретной музыки и гитарного панк-авангарда. Использованы народные и КСП-шные песни, фрагменты произведений Sex Pistols, Doors, И. С. Баха, тексты и высказывания В. Розанова, И. Такубоку, Дж. Лидона, А. Солженицына, Л. Андреева, Ф. Кафки, Э. Фрида и др. Как и «Солдатский сон» — это один из наиболее цельных и глубоких наших альбомов. Что хотели — то и сказали.
По сути, весь звуковой материал альбома был спроектирован и реализован мной почти единолично, т. к. Кузя жестоко и сокрушительно загинался от зубной боли и соизволил поучаствовать лишь в окончательной стадии работ. Так что это — почти что мой сольник.
8. САТАНИЗМ (1989) Этакой «original soundtrack» к так и не снятому фильму. В своё время имел место иной вариант и наименование («Несанкционированное поведение всего»). В отличие от последнего, в «Сатанизме» не участвуют члены «Флирт» и нет напетых текстовок. Кроме того, в данном варианте властно звучит ранее отсутствовавший калейдоскоп всевозможных ненаглядно-превосходных реалий «беспредельного житья».
В остальном см. раздел «Бутлеги», LP «Несанкционированное поведение всего».
9. ЖИЗНЬ, ЧТО СКАЗКА (1989) Коллаж стихов членов «Коммунизма» в авторском исполнении и советских эстрадных песен 50–60-х годов. В своём роде это — похвальное и неумолимое доведение конкретной музыки до полного, окончательного оебунения. Смелая и решительная работа.
10. ЛЭТ ИТ БИ (1989) Записан совместно с дуэтом «Флирт» (Олег «Сур» и Валерка Рожков). Материал — народные дворовые песни 60-х — начала 70-х годов. Являет собой наглядный образец советско-народно-коренного понимания американщины, хиппизма и рок-н-ролла. Очень красивый и грустный альбом.
11. ИГРА В САМОЛЁТИКИ ПОД КРОВАТЬЮ (1989) (2 LP) Записан пресловуто и преимущественно во время хэппенингов, проводимых нами в мае 89-го в лесах и на свалках. Обилие индустриального авангарда (использование в качестве инструментов металлических конструкций, объектов и отходов), студийных замысловатых звуковых эффектов, а также — конкретной музыки. Тексты — «ГО», В. Шаламов, инспектор Савченко, а также — малоизвестные воспоминания о Ленине. В альбом вошли композиции, своевременно предназначавшиеся для использования в сольных альбомах — как моих, так и Кузи Уо (так и не реализованных), а также опусы с бутлеговского авангардного альбома «Гражданской Обороны» — PSYCHEDELIA TODAY, записанного далёким счастливым летом 1985-го.
12. ЛЕНИНИАНА (1989) Ноябрь. Этакий разнузданный, полуобезумевший получасовой коллаж из ленинского и пост-ленинского материала. Использована уникальная запись детской народной песни «Это было в городе Черкасске» в душевном исполнении моей малолетней племянницы. В целом это — гротескная, многокрасочная, болезненная и, как мне кажется, страшноватая в своей болезненности — работа.
13. КОММУНИЗМ № 13 (1990) Игривый часовой сборник всевозможных заковыристых ляпсусов, досадных неудач, брака и прочего курьёзного вздора, позаимствованного из «коммунистического» и манагеровского архивов. Предназначается, собственно, для нас же самих, а также — для нашего ближайшего и отнюдь не многочисленного окружения.
Кроме всего прочего, здесь представлено программное сочинение Кузи Уо — «Бабушка живёт вчерашним днём», которое должно было войти, но так и не вошло по разным причинам — в «Игру в самолётики под кроватью». Вот.
14. ХРОНИКА ПИКИРУЮЩЕГО БОМБАРДИРОВЩИКА (1990) Последнее и наивысшее, на мой взгляд, достижение «Коммунизма», а может быть, и вообще всех нас, ГрОбовцев. Не хочется ничего писать. Для меня это — именно ХРОНИКА ПИКИРУЮЩЕГО БОМБАРДИРОВЩИКА.
15. «THE BEST OF COMMUNISM»: БЛАГОДАТЬ (1990) (2 LP) Живописный программно-итоговый сборник заново-перемикшированных «Коммунистических» красот (собранных из всех 14-ти альбомов). Включены, по возможности, ранее не использованные нигде дубли и варианты исполнения. Факт наличия обозначенных рисунками (с лёгкой и благолепной руки Кузи Уо) наименований вошедших в сей сборник композиций не имеет прямого следствия с Butthole Surfers «Hairway То Steven». Просто — так захотелось. Напоследок.
ВОЕННАЯ МУЗЫЧКА (1989) Буйный букет заново перемикшированных «Коммунистических» опусов и отдельных студийных ранее не опубликованных записей, предоставленных в неурезанных, полных вариантах.
Кроме немыслимого множества ДУРНО (мягко выражаясь!) записанных «зальников» в миру поимело хождение и существование самозванное полчище абсолютно левых сборников и мифических альбомов, пиратски составленных из разного рода «отбросов», экспериментов и курьёзов. В этот раздел попали также альбомы ГрОб-овских «постояльцев», записанные и вышедшие на других «фирмах», минуя ГрОб-Records.
Назову наиболее известные мне.
1. ДУШЕВНЫЕ ПЕСНИ (ИСТОРИЯ ОМСКОГО ПАНКА № 1) Сборник домашних «детских» записей омских доморощенных панк-групп, как-то: Г.О., Западъ, Посев. Вместо ударных — портфели, чемоданы, коробки и прочая хуйня. Запись 84 года. Детский лепет. Стыд и срам.
2. КТО ИЩЕТ СМЫСЛ (ИСТОРИЯ ОМСКОГО ПАНКА № 2) Сборник домашних, весьма скверно и косорото записанных записей ГО периода: декабрь 84 — март 85 годов в составе: Егор/Кузя Уо/Босс. Вместо ударных — по-прежнему всякая хуйня. Материал наигран крайне рыхло, гадостно и незатейливо. Просто — срань!
3. ПОНОСНЫЕ ЗВУЧАНИЯ (2 LP) (1985) Курносая, бездарная попытка записаться на «Akai» — однако, через советские «МД»-микрофоны (за неимением прочих). Что, естественно и окрасило общее звучание в крайне «поносные» тона. Материал — песни из «Поганой молодёжи» и «Оптимизма». Помогали в работе (нам с Кузей): жена Кузи Уо — Ирина Радионовна, вокал, подпевки; и некий безумный инженер Саша Бусел, по прозвищу «Патриот». Вместо ударных — пионерский барабан и какая-то железяка. Запись отвратительная. Ноябрь 85.
4. ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА (1985) Лето 85-го. Тщедушная попытка записаться в студии ДК «Звёздный». Звук крайне смело и бездарно отстраивал некто Шатилов. Кое-что из этой записи в сильно реставрированном и дополненном варианте вошло в «Историю: Посев 82–85» и первые два альбома. Качество чудовищное. Звук — пустой, гулкий и белёсый. Состав: Кузя Уо — гитары, басс; Егор: вокал, ударные; некто «Курт» Васин: подпевки; Иван «Камикадзе» — попытки подпевок.
5. КРАСНЫЙ АЛЬБОМ (АКУСТИЧЕСКИЙ ВАРИАНТ) (август 1986) Записано в период моего вынужденного одиночества в лаборатории омского политехнического института неким Евгением (тоже «Джеффом») Филатовым, местным поэтом, футуристом и фолк-рокером, который по собственной инициативе, несмотря на обещанные «неприятности» и попросту — пиздюли со стороны «органов», весьма отечески опекавших меня в это достопамятное время, предложил и оказал мне посильную и непосильную помощь. Результатом нашего знакомства и сотрудничества явилась эта смешная (хоть и очень качественная) запись. Я играл на гитаре, басе и пел, а Джефф подстукивал на бонгах и подыгрывал на китайской до-мажорной губной гармошке. Кстати, именно он придумал фразу: «Мы — лёд под ногами майора».
6. ПЕСНИ В ПУСТОТУ (2 LP) Ноябрь или октябрь 86. Акустический квартирник, состоявшийся в Новосибирске, дома у Саши «Иваныча» Рожкова, моего друга, поэта и флейтиста психоделической группы «ШИФЕР» (в своё время в ней играли Д. Селиванов, Д. Воронов, Д. Пай, Джекл и прочие легендарные личности). Так вот, я бренькал на гитаре и отчаянно вопил «Посевские» и «Г.О.»-шные песни 84–86 гг., Женя Филатов — иногда подыгрывал лишь на гитаре, преимущественно же — подстукивал по её оборотной стороне, а Иваныч — атонально и вдохновенно витийствовал на флейте. После этого концерта я буквально чуть не повесился, так как был крайне энергетически опустошён по причине отсутствия контакта с аудиторией. Отсюда и такое трагическое название этого бутлега. Оригинал я уничтожил, но кто-то, видимо, всё-таки успел перекатать его себе, и вот он, к моему глубокому удивлению, недавно «всплыл» (правда, в сильно порезанном виде) в Иркутске.
7. ПСИХОДЕЛИЯ «ТУДЕЙ» (PSYCHEDELIA TODAY) (1985) Двойной альбом, записанный счастливым летом 85-го при самом непосредственном участии Саши «Иваныча» Рожкова, нашего новосибирского друга, флейтиста, гитариста и поэта. Альбом представляет собой сплошные спонтанные авангардизмы и психоделии всех цветов и размеров. Иваныч: голос, флейты, гитары; Кузя Уо: басы, гитары, шумы, голоса; Егор: ударные, голоса, шумы, эффекты.
«ДЕЛАЙ С НАМИ, ДЕЛАЙ КАК МЫ, ДЕЛАЙ ЛУЧШЕ НАС» (1988) 15-минутный миниальбом, записанный мною единолично сразу же после выпуска альбомов Спинок Мента и Ч. Лукича. Грязноватая, какая-то вспученная запись с громобойно и при этом аккуратно звучащим вокалом и стеной нечленораздельного срача в качестве сопровождения. Все песни, вошедшие сюда, впоследствии так или иначе были реализованы в разных альбомах и проектах.
«РУССКОЕ ПОЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТА» (1988) Об этом бутлеге я уже упоминал. Недавно я его как бы «оффициализовал», наложив ревер, вырезав щелчки и частично — фон, изменив порядок песен да и вообще — почти наполовину его сократив. Напет и записан в декабре 88-го на фирсовский кассетник под аккомпанемент электрогитары. Предназначен специально для русской эмиграции, проживающей в Париже.
«ДОМОЙ!» То же самое. Записан в январе 89-го у Фирика дома. Янка — вокал и акустическая гитара; я — электрогитара (да и то не везде). Запись предназначалась, как и мой вышеупомянутый альбомчик, для переправки во Францию и распространения там среди русской эмиграции, что с успехом и произошло. Название записи дал, кажется, Фирик, чем внёс крайнюю путаницу, так как у Янки, как известно, есть одноименный «оригинальный» электрический альбом. Правда, в то время, когда предпринималась фирсовская запись, он только планировался, и всё же…
«ДЕКЛАССИРОВАННЫМ ЭЛЕМЕНТАМ» (1988) Известнейший и популярнейший бутлег. Записан в Тюмени в местной полустудии в начале лета 88 неким Женей Шабаловым на «Сатурн». Это — первая электрическая запись Янки, своего рода «пробный камень». За ударными — немилосердно лажающий Женя «Джексон» Кокорин (в то время — барабанщик ИПВ, а ныне — гитарист «Провокации» и манагеровского «Медвежьего ворса»), на басе — я, на ритм-гитаре — Янка, а буквально накануне приглашённый в постоянный состав Джефф Жевтун — на соляге, пущенной через американскую супердорогую примочку, которая столь хитро и изощрённо напрепарировала звук, что Ромыч после прослушивания альбома отметил даже излишнюю «потусторонность» и «загробность» гитарного звучания.
Забавная запись.
«НЕСАНКЦИОНИРОВАННОЕ ПОВЕДЕНИЕ ВСЕГО» (1989) Первоначально вышел (май 89) как альбом группы «Сатанизм». Это, по сути, лишь 2 вещи, первая из которых («Человеческий фактор») длится около 5 минут и представляет собой наши с К. Уо эксперименты с ленточными и пластиночными кольцами, авангардными приставками и прочей чудовищной техникой. Вторая, заглавная, длится почти тридцать пять минут и являет собой шаманский сатанический хэппенинг с участием группы «Флирт» из г. Усолье-Сибирское.
Альбом впоследствии поимел значительные изменения. Смотри основной раздел, альбом «Сатанизм» гр. Коммунизм.
«КОНЧИЛИСЬ ПАТРОНЫ» (КОНЦЕРТ В ОМСКЕ) Это, разумеется, другие «Патроны». Это, собственно, акустический часовой квартирник, бурно состоявшийся либо в самом конце декабря 87, либо в первых числах 88-го у меня дома. Публика себя вела очень весело и раскрепощённо — орала, подпевала, хлопала, топала, пыхтела и т. д. и т. п.
«КАРМА ИЛЬИЧА» (1987) Это — курьёз. Промозглой осенью 87-го сидели мы как-то раз в некоей душной и тошной камере какой-то Тюменской ПТУшной общаги, кажется, пили и заодно «от нехуй делать» записывали на «Ростов» свои песни. И было нас семеро — Ромыч (лидер ИПВ), Саша Ковязин (общий бассист), Юра «Шапа» Шаповалов (лидер мифической группы, цветасто именуемой «Союз говённых человечков, или О чём подумала Индира Ганди перед смертью», автор 2-х единственных песен этого превосходного коллектива), Артурка Струков (лидер «Культурной Революции»), я, Кирилл Рыбьяков (лидер групп «Аль Джихад аль Ислами» и «Кооператив ништяк») и некто Вова «Джаггер» (ныне лидер группы «Главный гастроном», а тогда — общий флейтист). И вот так вот сидя, мы попеременно и поочерёдно наигрывали свои дерзновенно-откровенные опусы под сочный аккомпанемент баса и гитары, душисто фузящей через советский перегруженный кассетник. В результате возник часовой бутлег, из которого я впоследствии и произвёл сорокаминутную выборку. Она, по-видимому, имеет некое ограниченное хождение, т. к. оригинал записи куда-то таинственно канул.
«ТРАМТАРАРАРАМ» (1989) Записано Кузей Уо частично у себя дома, частично — дома у Манагера, приглашённого на запись в качестве наёмного вокалиста и сосредоточенно исполнившего практически все вокальные партии под авторским бдительным руководством. В музыкальном отношении — это лихая гремучая смесь трэш-металла (!), панка и авангарда, победно исполненная под подозрительный аккомпанемент самопального и тошнотворно звучащего ритм-бокса. Во время записи манагеровский магнитофон, с которого воспроизводилась черновая дорожка, наэлектризовавшись, в сверхвысокой степени самопроизвольно начал выдавать досадные помехи, неумолимо выражающиеся в громких и аритмичных электромагнитных ПОПУКИВАНИЯХ, а также — в глубочайших завалах, чередующихся с завидным постоянством по обоим каналам. Запись имеет крайне циничный, нетривиальный и попросту — НЕБЫВАЛЫЙ характер. В своём роде это — доблестный пример высочайшей степени бескомпромиссности и нонконформизма в мировом масштабе.
«БХАВЕДАНТА» (2 LP) (1990) «МСА» Records, Иркутск. Альбом имеет два других наименования — «Крещение Иркутском» и «Альтруизм». Это — акустический «зальник» Манагера, состоявшийся 5 января 90 в Иркутске, продолжавшийся более 2,5 часов (на записи — лишь первые 1,5) и являющий собой грандиозный концептуальный акт, не осознанный как публикой, так и самим «маэстро». Описанию не подлежит ни в малейшей степени. По сути, альбом (как и сам факт такового выступления) является ЯРЧАЙШИМ и ВОПИЮЩИМ фактом, актом и проявлением так называемого мелодичного мышления — оригинального стиля, в котором работает и существует сей автор.
Надо сказать, что в архивах ГрОб-Рекордз остаётся и имеется масса студийных «отбросов», не вошедших ни в какие альбомы и сборники, всевозможных, непредставимых вариантов, дублей, ляпсусов и просто — НЕОЖИДАННОСТЕЙ. Возможно, когда-нибудь некоторые из них и увидят свет, но… к глубокому, вящему и безутешному сожалению, осталось множество так и не реализованных «ГрОб-записью» планов и проектов, как-то: диско-панк-рэповский сольник Сергея Фирсова, альбом кратковременно существовавшей ска-бит-нью-вейв группы «Матиас Руст и ПВО», крайне нетривиальной команды «Бедокуры», готических «Истуканов», омских представителей так называемой шумовой сцены группы «Шумеры», так и не записанные «концертники» манагеровских авангардных составов, таких как «Месроп и Месопотамцы», «Маркетинг святого Луки», «Ужас в коробочке с калом» и «Опиздотий колобок», так ничего и не записавший мой, совместно с С. Зеленским, авангардный проект «Сугробы» и много всякого другого. Например, проектировалась, но так и не состоялась запись новосибирско-академовской группы «Пищевые отходы» в самый чугунный и непотребный период её становления. Теперь это уже безнадёжно упущенный момент. Проехали!
И ещё… Может возникнуть такое впечатление, что я нарочито и непотребно РАСХВАЛИВАЮ изготовленные собственно мной или при моём участии записи и альбомы. Так вот, я вам вот что безжалостно сообщу, опять же, без ложной скромности — Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО И ВСЕЦЕЛО ЛЮБЛЮ, ГОРЖУСЬ И ОХУЕВАЮ от всего созданного, всего, что случилось и получилось! А то, что ныне мы, бывшие соратники, неизбежно, безвозвратно и окончательно разбредаемся в свои сугубые стороны, восторженные и горестные, тупиковые и беспредельные… так это всё, по большому счёту, НЕ ВАЖНО. Всё это ХУЙНЯ, дорогие товарищи! Главное то, что был НЕВЪЕБЕННЫЙ ПРАЗДНИК. И он, посредством нелепого чуда записи, остался и продолжается для всех тех, кто ещё имеет уши — слышать!
Третий номер журнала «Контр Культ Ур’а» стал последним. Он был напечатан в настоящей типографии весьма большим тиражом, эдакий самиздат массового поражения. Материалов о Летове и его затеях к тому времени в журнале было опубликовано немало, в какой-то момент Егор даже всерьёз задумывался о выпуске собственного издания на базе «Контр Культ Ур’ы», под названием «Передонов» (имелся в виду главный герой романа Фёдора Сологуба «Мелкий бес»). Осуществить это не удалось.