«Гражданская Оборона» переходит в наступлениеЕгор Летов даёт первое интервью за последние три года
К Егору Летову и его знаменитой панк-группе «Гражданская Оборона» молодёжь относится по-разному. Одни восхищаются тем, что он делает, другие совершенно не воспринимают его творчество, но узнать побольше о Летове хотят и те и другие. Отчёт о московском концерте «Гражданской Обороны», который должен был состояться 19 декабря в небольшом ДК имени Горького, похож на сводку военных действий. Перевёрнутые машины, потасовки, разбитые стекла в ДК, в срочном порядке вызванный ОМОН.
Но всё это было потом, пока же, за два часа до концерта, ещё ничего не предвещает грядущего побоища. Я не узнал Летова — это на сцене он заводится и выбрасывает в зал огромную энергию, а в гримёрке Егор скромный, добрый, интеллигентный молодой человек, похожий на вечного студента.
— Егор, твоя «Гражданская Оборона» существует почти десять лет, достигнув невероятной популярности, почему о тебе ничего не пишут? Ты не желаешь беседовать с корреспондентами или тебя не желают печатать?
— Пожалуй, главная причина — в нежелании прессы признавать сам факт существования ГО. Мы записываем альбомы, выпускаем большим тиражом пластинки, которые мгновенно раскупаются. Мне понятно, почему это происходит, — та сила, которая движет нами, опасна «дисциплинарно-санаторному режиму».
— Как часто «ГО» даёт концерты?
— Последний прошёл в Таллинне в апреле 1990 года.
— С чем же связан этот почти трёхлетний перерыв?
— Обстановка вокруг концертов «ГО» стала носить истерически-маниакальный характер. В Воронеже мы выступали на стадионе — после первой же песни началась массовая драка. Люди становятся похожими на гальванических зомби, ибо они не умеют, либо не способны использовать энергию, которую они получают в позитивном, творческом ключе.
— Что же ты хочешь от публики, неужели желаешь видеть свою аудиторию чинно рассевшейся, как на концерте классической музыки?
— Я хочу видеть на концертах таких же слушателей, как мы сами. Пусть люди с помощью той энергии, которая приходит к ним, по-другому посмотрят на мир, пусть они почувствуют себя вечно живыми, огненно-живыми, смогут контролировать себя и постараются трансформировать эту энергию в творчество.
— Сегодня вы согласились выступить на вечере газеты «День», тебе близки патриотические идеи или это подтверждает слова твоей песни «при любом гос. строе я — партизан, при любом режиме я — анархист»?
— Раньше я называл свой идеал «анархией», сейчас думаю, что его лучше всего назвать «коммунизмом». Ещё в 1988 году на фестивале в Новосибирске мы заявили со сцены о том, что мы — настоящие коммунисты, которых, к сожалению, мало. Демократами мы не были никогда.
— Долгие годы у вас выходили только магнитоальбомы — и вдруг на прилавках магазинов стали появляться пластинки «ГО»? Студия ГрОб — твоя собственность?
— Пишемся мы у меня дома. Можно назвать его и студией, но это, скорее, репетиционная точка с аппаратурой.
— Однако диски «ГО» записаны достаточно профессионально…
— Тем не менее все альбомы пишутся в моём доме на два магнитофона «Олимп».
— На какие деньги ты сейчас живёшь?
— Только на доходы от пластинок. Пишу стихи, думаю, сочиняю. Есть идея снять полнометражный художественный фильм.
— Егор, но ты же сегодня один из немногих рок-музыкантов, если уже не единственный, который может без проблем собрать на своём концерте полный Дворец спорта в Москве или другом крупном городе. Не хочешь использовать благоприятный момент для повышения своего материального положения?
— Предложения такие были, причём речь шла об огромных гонорарных суммах. Но деньги мне не нужны, живу я скромно, и на жизнь пока хватает. Все деньги трачу на пластинки и компакт-диски.
— Почему бы тогда не издать книгу стихов и текстов, по-моему, такой сборник был бы выгоден и тебе, и издателям?
— Такой сборник уже практически готов к выходу в московском издательстве «Автограф». В книжке, страниц на триста, практически все стихи Янки Дягилевой, Кузьмы Рябинова и мои — последнего периода. У меня именно стихи, песен очень мало.
— Ты очень хорошо знал Янку. Газеты, в том числе и наша, писали о её нелепой смерти, а что же с ней произошло на самом деле?
— Наша небольшая компания представляет собой как бы маленькую коммуну, сплочённый боевой взвод. Нас мало, но все мы братья и сёстры. В последнее время многие погибли по различным причинам. Все мы живём по определённым законам. Рок — трамплин, самая настоящая война, и те, кто вступил на этот путь, уже не могут вернуться назад. Обратной дороги для нас нет — каждый следующий шаг может быть только вперёд. Если не хватает энергии и сил сделать шаг вперёд, нужно умирать. Либо человек идёт вверх, либо он ломается. Мы не сможем себе позволить быть стариками.
Добровольно ушёл из жизни наш гитарист Дмитрий Селиванов, то же произошло и с Янкой. Когда кончаются патроны, последний нужно оставлять себе. В какой-то момент Янка не смогла идти дальше — не хватило сил, и она сознательно ушла из жизни. Мы с ней разговаривали на эту тему, осталась предсмертная записка, последние стихи…
Всех нас ждёт то же самое, поэтому я не воспринимаю смерть людей из нашего круга трагически, это естественный и мужественный подход.
— Хорошо ли ты знал Александра Башлачёва?
— К сожалению, с ним мы встречались всего один раз — на домашнем концерте в Ленинграде. Безусловно, это лучший русский рок-поэт.
— Сколько тебе лет?
— В следующем году будет тридцать.
— Ты уже видишь впереди непреодолимый барьер или ещё остались запасы для творческого роста?
— Шаги вперёд мне даются всё трудней. Каждый раз, когда заканчиваю работу над новой песней, кажется, что она последняя и дальше идти невозможно, но каждый раз впереди находится просвет. Мы недавно записали альбом «Сто Лет Одиночества». Записали в два года, в рекордно долгий для нас срок. Раньше работали над альбомом от месяца до полугода, а до этого я вообще однажды записал пять альбомов — за месяц. «Сто Лет Одиночества», пожалуй, лучшая вещь «Гражданской Обороны» и предел того, что мы сегодня смогли сделать.
— Твоя любимая музыка?
— Очень люблю музыку 60-х годов — американский «гараж» и советские песни: Мулерман, Магомаев, Ненашева, Пьеха, ранние «Поющие гитары».
— Как ты относишься к классике?
— Часто слушаю Баха и раннюю средневековую музыку.
— Как ты думаешь, можно ли говорить о кризисе русского рока или он уже давно мёртв?
— Можно говорить о глубочайшем кризисе. В стране и раньше было не так много хороших команд: в Москве, считаю, лучшей командой была «ДК», в Сибири — мы, «Инструкция по выживанию» и Янка, в Ленинграде же хороших групп никогда не было.
Сегодня рок-движение кончилось, нет притока молодёжи. Я не знаю ни одной современной группы, которая бы имела своё лицо. Мне присылают много кассет, я всё прослушиваю, но всё вторично, не энергично, а главное — ненастояще.
— Правда ли, что ты каждое лето один уходишь в горы?
— Да, но не один, а в небольшой компании. Последний раз ездили на Урал с Романом Неумоевым.
— Спасибо за интервью, но на какой незаданный вопрос тебе самому хотелось бы ответить?
— Недавно питерская газета «Смена» опубликовала большое интервью с Егором Летовым, я к нему не имею никакого отношения и ничего из напечатанного там от моего имени бреда сказать не мог. Это моё первое интервью за последние три года.
Егор Летов:Они не пройдут! Интервью с самим собой
В мире русского рока Егор ЛЕТОВ — один из наиболее уважаемых и популярных людей. И сегодня, в дни ельцинского путча, когда страна расколота на несколько непримиримых лагерей, его мнение наверняка будет небезразлично миллионам молодых людей, выбирающих свой путь…
— Чем является для тебя рок?
— Рок, каким он был в 60-е годы и каким он воистину должен быть, — живейшая и искреннейшая форма народного творчества нашего времени, преследующая сугубо революционные цели — изменение как существующего порядка, жизненного уклада, так и сознания самого автора-исполнителя и «слушателя-потребителя». Рок — это революция, это бунт, через борьбу, через преодоление возможны прогресс, движение, взламывание тугой скорлупы инерции и застоя. Именно эти цели рок и обязан преследовать и самым жёстким, и самым пламенным образом.
— «Гражданская Оборона» играла панк в ультравыраженном виде — в последние же годы в твоём творчестве (особенно в альбоме «Сто Лет Одиночества») появилось заметное тяготение к музыкальным формам, характерным для отечественного и западного рока и эстрады конца 60-х. Чем вызвана такая метаморфоза?
— Дело в том, что я с самого раннего детства воспитан, наслушан как на советских песнях — это великие песни, так и на роке 60-х. Я всегда любил, слушал и собирал эту музыку. Собственно, я сам — из этого времени, из этой песенной культуры. Это моё детство, это часть моей Родины. Поэтому во всём моём песенном творчестве (отнюдь не только в последних альбомах) явственно заметно тяготение к корням. Кстати, Янка и Кузьма, и Ромыч Неумоев, мой давний друг и соратник из «Инструкции по выживанию», в этом со мной солидарны. Мы все — РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА.
— Националист ли ты?
— Я — СОВЕТСКИЙ НАЦИОНАЛИСТ. Моя Родина — не просто Россия, идею которой отстаивают и полируют разные серьёзные мужи, я не россиянин, хотя и натурально русский (корни мои по отцу — из беднейших крестьян Северного Урала, по матери — из казачьего рода Мартемьяновых). Родина моя — СССР. Россия — это дело частное, отдельное, такое же, как Германия, Франция, Китай и прочие отдельные государства. СССР — это первый и великий шаг вдаль, вперёд, в новое время, в новые горизонты. СССР — это не государство, это — идея, рука, протянутая для рукопожатия, и слава и величие России в том, что она впервые в истории человечества взяла на себя горькую и праведную миссию прорыва сквозь тысячелетнее прозябание и мракобесие, одиночество человека к великому единению — к человечеству.
Я верю, верую во всемирную, вселенскую революцию и готов воевать за неё и словом, и делом, как это делали мои доблестные предшественники, учителя и соратники от Достоевского до Маяковского, все те, кто всегда был против лжи, равнодушия, упадка, смерти. В 1917 году наша страна сделала первый шаг на пути к истине — да не бывать ему последним!
— В чём ты видишь главные причины катастрофы, постигшей ныне наше отечество?
— Две беды — инерция и обыватели. Именно из среды обывателей пышно произрастают вся наша «новая буржуазия», мафия, вся лакейская демократическая мразь. В известном смысле все мои песни, всё моё творчество всегда были направлены против той пресыщенной, алчной, лакейской прослойки граждан, учиняющей ныне беспримерно циничный, чудовищный раздор и поругание нашей отчизны, оглушительно ратуя за некие «общечеловеческие ценности», сводящиеся к идее собственного ожирения и удушения ближнего своего.
Что касается инерции — мой жизненный опыт самым наглядным и жестоким образом ежедневно доказывает мне, что, ежели не сопротивляться, «собрав всю волю воедино», накатывающему на тебя жизненному потоку, колесу инерции, рутине бытия, ежели пустить себя на самотёк, неизбежно наступает самая плачевная, самая позорная, самая омерзительная и чудовищная развязка ситуации, в которой находишься. Ясный взгляд и жёсткий непрерывный контроль необходимы в каждом действии, в каждом помысле, иначе неминуемо оказываешься втянутым в самый зловонный водоворот собственных нечистот и крайне плачевных обстоятельств. Все беды — от безделья, безволия и равнодушия. А царствие Небесное, как известно, силой берётся.
Если нет ни сил, ни выхода, тогда надо уходить достойно, не сдавшись, как это сделали Янка, Башлачёв, Селиванов и другие мои братья и сёстры по оружию и фронту. Они победили, попрали в первую очередь свирепый закон самосохранения, в конечном счёте саму смерть. Те же, кто остаётся после них, обязаны удерживать как свои, так и осиротевшие участки фронта и воевать за себя и «за того парня». Фронт держится на нас, нельзя нам умирать от слабости, тоски и безволия, мир держится на каждом из нас — истинно живом.
— Практически никому ничего не известно о том, чем ты был занят в последние годы со времени выхода альбома «Прыг-скок».
— С декабря 90-го по июль 92-го (рекордный для нашего «коллектива» срок!) мы с Кузьмой Рябиновым (это мой единственно бессменный соратник и единомышленник на протяжении всех этих лет с самого первого дня возникновения «Гражданской Обороны») работали над нашим новым, возможно, последним альбомом «Сто Лет Одиночества» — это самое сильное, яркое, выстраданное и совершенное, с нашей точки зрения, из всего, что было создано нами за все эти годы. Кроме того, совсем недавно мы завершили работу над редакцией нашего поэтического сборника (помимо моих текстов в него вошло практически полное стихотворное и песенное наследие Янки, а также стихи и рассказы Кузьмы), охватывающего период 1983–1993 годов.
— Что бы ты хотел сказать напоследок?
— Я обращаюсь ко всем тем нашим заочным братьям и сёстрам, всем тем, кто находит близкое и родное в наших песнях, всем, кто всё ещё жив, трезв и молод вопреки рухнувшей на нас на всех лавине грязи и геббельсовской лжи, вопреки всем горестям, унижениям и пыткам, которым подвергают наше Отечество:
НЕ ТЕРЯЙТЕ НАДЕЖДЫ И СОВЕСТИ!
ВСТАВАЙТЕ, ТОВАРИЩИ!
Победоносный
Проклятый
Отчаянный
Словно отрезанный ломоть
Одна нога в могиле
Другая — на облаке
Усталый смертельный
Холодный седой
Убитый убитый
До глины до мяса
Стоит улыбается
Шепчет:
«Моя взяла».
Солнечный зайчик
взломал потолок.
Закатился камешек
на гору.
Пряная косточка
свежего горя
Верно и яростно канула
В янтарную лету
заслуженного
долголетия.
Солнечный зайчик
взорвал потолок.
Кончился почерк.
Угасли дожди.
Стихло безмолвие.
Родина настала.
Это интервью Егора Летова с самим собой, дополненное его же стихами, было опубликовано в 1-м номере «газеты духовной оппозиции» «День» 1 октября 1993 года, в самый разгар внутриполитического кризиса в России. В котором, как можно убедиться выше, Летов принял сторону сопротивления действующей власти. Закончилось это противостояние, как известно, расстрелом Дома Советов и большими человеческими жертвами.
Матушка, не плачь по сыну…
Общеизвестен факт пресловутой «пресс-конференции», имевшей место 19 декабря 1993 года в ДК Горького в Москве на мероприятии под названием «Арт-манёвры: Руководство к действию». Содержание её — даже при условии участия Егора Летова — особого интереса для рок-общественности, мне кажется, не представляет. Однако не многие знают о другой пресс-конференции в том же месте и почти в то же время, которую можно назвать «тусовочной», а в сущности представляющей собой набор случайных вопросов, заданных проникшими в ДК и дорвавшимися до общения с Егором тусовщиками где-то в кулуарах. Сохранилась магнитозапись этого действа, которая и приведена ниже с минимальной стилистической правкой. Имена спрашивавших нам неизвестны (хотя есть сведения, что некто, обращавшийся к Егору на «вы», брал интервью для русской службы Би-би-си), однако имя отвечавшего на эти зачастую сумбурные и неуклюжие вопросы — суть повод для публикации.
— Я три года не играл, мы специально ради этого сделали маленькую программу, чтобы участвовать в этой акции, принципиально, скажем так. А сейчас, как я понимаю, время изменилось, мы будем снова давать концерты. То есть это новый виток войны, скажем так.
— То есть война продолжается?
— И ещё какая! Война сейчас ещё сильнее, чем была. Более жестокая.
— А ты за войну?
— Конечно.
— Не важно, против чего?
— Нет. Важно, против чего.
— Тебе не кажется, что война бутафорский характер приобрела?
— Да нет, война — всегда война, на ней люди умирают.
— А почему ты тогда за войну, если на ней люди умирают?
— Потому что смерти нет как таковой, а есть вещи гораздо важнее, чем жизнь или смерть. Гораздо важнее.
— А как ты относишься к смерти?
— Никак не отношусь.
— Но ты её не боишься?
— Не боюсь.
— Егор, а как вы думаете, образ врага в данной войне конкретизирован?
— В данном случае? Как лагерь, конечно, да.
— Как лагерь?
— Ну, как — среднестатистически, скажем так, это обыватель, равнодушный обыватель.
— А, на ваш взгляд, разве нет вины организаторов этого фестиваля в том, что произошло?
— Есть, вот как раз, абсолютно.
— Или там, десять милиционеров, обещанных Гусаровым, это просто смешно…
— Разумеется.
— По-моему, всё было очень понятно изначально, что если билеты будут стоить 10–20 тысяч, то вся масса вот этих панков, они начнут, естественно… (Голос: «Какие билеты, это неважно всё!») устраивать такое вот…
— Это понятно, конечно.
— Егор, как состыкуются в тебе желание войны и любовь? Я думаю, что ты не лишён любви.
— Почему же? Я вообще считаю, что у нас все песни — про любовь.
— Ты любвеобильный человек?
— И весёлый человек.
— Но при этом ты говоришь о том, чтобы бороться против чего-то. Объясни мне.
— На протяжении всей истории человечества идёт война определённых сил. Я верующий человек. Две силы всего лишь, понимаешь? Я имею в виду силы зла и нашу.
— То есть любви без войны не бывает?
— Да нет, любовь — это же… её отстаивать надо. Это же сила, она утверждающий характер носит, а не пассивный.
— Вот, теперь я понимаю…
— А война не на жизнь, а на смерть идёт даже не на человеческом уровне, там такие силы задействованы, что диву даёшься.
— То есть ты против консервации человека, группы, например, двух человек…
— В правду веришь, да? А есть она на земле?
— Есть.
— Ты её видел когда-нибудь?
— Видел.
— Егор, а вот ты сказал, что ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА боролась за революцию, за коммунизм, в этом духе…
— Да, ну, в принципе, тот идеал, та утопия или утверждение тех ценностей, которые мы и утверждаем, как я понимаю, — оно носит характер самый идеальный: «коммунизм» называется. Коммунизм в идеальном состоянии, не социализм.
— Ты без иронии?
— Абсолютно без иронии.
— То, к чему мы шли — это было не то, не тем путём пошли после революции?
— Нет, сначала, первые года два, было хорошо. То есть революция, она носит характер… «революция» буквально означает «возвращение».
— Ты себя до сих пор живым человеком считаешь?
— Да, я живой очень человек.
— Несмотря на то, что вокруг тебя происходит?
— Вот как раз, может быть, благодаря этому.
— Может, благодаря этому ты живой и остался?
— Нет, ну как… Жизнь же заставляет действовать. Намеченным же нельзя быть (Голос: «Намеченной жертвы распростёртый клюв…»)
— А если люди вокруг тебя неправильно понимают?
— Причём тут люди…
— На всей планете…
— Хоть на всей планете — если люди неправильно понимают, всё равно надо быть, несмотря ни на что.
— Несмотря ни на что? Что бы ни получилось? Егор, не только для себя?
— Почему для себя? Я вообще действую не для себя. Если б я действовал для себя…
— В конечном результате?
— Для той силы, которая через меня и проявляется.
— То есть ты не сам управляешь, в конечном результате?
— Ну мне неинтересно это для себя, понимаешь?
— Егор, можно глобальный вопрос? Глобальный?
— Давай.
— Ты некоторые свои песни отрицаешь или нет? Вот есть такие песни?..
— Старые — да. Мне стыдно уже за многие песни.
— Хорошо, спасибо тебе за откровенность.
— А какие, например?
— Ну. «Новая патриотическая», например.
(Тусовка: «О-о-о-о-о…»)
— «Эй, бабища, блевани», например?
— Это вообще не моя песня.
(«…о-о-о-о…»)
— Егор, а «Я ненавижу женщин» как?
— Это тоже, это дурацкая песня.
(Голос, разъясняющий той, что спрашивала: «Таких, как ты, похожих на тебя. А других — нет».)
— Егор, а ты можешь выделить определённый контекст к альбому «Сто Лет Одиночества»?
— «Одиночество» — очень грустный альбом. Очень грустный и очень красивый.
— Он чем-то навеян?
— Он навеян смертью Янки, если в двух словах. После «Прыг-скока» у нас было состояние очень кризисное, то есть находились на такой грани… суицидальной, скажем так. И он начался сразу после «Прыг-Скока».
— То есть это не конец, а продолжение?
— Продолжение, да.
— Егор, стоит ли бросать утопию в массы?
— Стоит. Только её и стоит, да.
— Ну Ницше же сказал, что «толпа — это суд идей». А ты знаешь, что после этого происходит, что массы делают с утопией?
— Это неважно. Дело в том, что необходимы ценности, которые были бы внеличностными. Необходимы. На этом — Земля.
— Но ведь уже были эти ценности!
— Не получается на деле…
— Ну а что ж? Не удалось — встали и заново начали.
— Егор, а существует какая-то психоделическая подоплёка под альбомом «Сто Лет Одиночества»?
— Да, ЛСД ели очень много.
— А как вы относитесь к ЛСД?
— Хорошо отношусь, но это вещь очень опасная…
— Надо легализовать, наверное.
— Это реальность или не-реальность? Или вторая реальность? Это правда?
— Это правда.
— Егор, а если б это твои дети…
— Это знаешь, что такое? Это смерть. Это состояние…
— Суицид…
— …настоящая смерть. Что происходит с человеком после смерти — примерно это вот и есть.
— Егор, почему ты не используешь психотерроризм?
— Не знаю, мне в Киеве предлагали: то есть, ко мне приходили люди, которые этим делом занимались, и предлагали с ними сотрудничать. Я про это дело стих аж написал: «Гречневым чавканьем сильной личности…» — как раз про это. Вот. Приходил из КГБ человек, предлагал сотрудничать с ними и так далее. А ещё психофашисты, но мы отказались категорически.
— Егор, ты не слушаешь death metal?
— Нет.
— А вообще другие какие группы ты любишь?
— 60-е года слушаю, советские. Самые любимые — советские песни 60-х годов.
— Егор, а вот сейчас спор идёт: Егор Летов — хиппи или панк? Как ты сам считаешь?
— Не хиппи, совершенно точно.
— Егор, наиболее значительные моменты в современной музыке, на твой взгляд? Не обязательно в российской.
— Не знаю, нескромно может показаться, но мне кажется, что это мы, понимаешь? Вот.
— Егор, ещё: вот ты сказал, что ты мистик, теперь ты подтвердишь свои слова или нет?
— Ну да, в какой-то степени. Смотря что ты называешь мистикой. Я — верующий человек.
— А что ты подразумеваешь под «мистиком»? Я понимаю, что есть христиане, например, ну, верующие просто, есть мистики, есть те, которые с паствой работают и т. д. Мистики — это те, которые в монашество уходят, или в лес, в свои хижины?..
— Нет, скорее, это можно назвать «реализмом», понимаешь, с большой буквы. Потому что реальность — это понятие такое широкое, то есть граница между мистикой — это…
— Эгоцентрическая мистика, да?
— Какая, чья?
— Твоя лично.
(Голос: «Нет, Егор, по-моему, не сторонник эгоцентризма»).
— Я вообще не эгоцентрик, да.
— Егор, а ты собираешься где-то играть? Потому что сегодня ничего не получилось…
— Да, собираюсь. В январе мы хотим приехать и сделать нормальный концерт.
— Где — здесь, да?
— Наверное.
— Вот вы сейчас сделали один концерт с Романом Неумоевым. Вы разделяете его взгляды?
— С Ромычем? Да, мы в одной обойме.
— А сейчас?
— И сейчас.
— Общие взгляды, несмотря ни на что?
— Он несколько по-другому относится, но в целом, на каких-то глобальных уровнях мы с ним солидарны полностью.
— Живой человек — он и есть живой? Несмотря ни на что?
— Конечно.
— То есть живого ты отличишь среди всех людей?
— Живого — да. А его сразу видно по глазам. У него же глаза живые.
(Чей-то возглас: «Я — мёртвый человек?!»)
— Егор, ты разбираешься в современном искусстве?
— Да, разбираюсь.
— Какие тебе нравятся художники? Я опять не акцентирую на Россию — в мировом искусстве?
— Ой, это сложный очень вопрос. У меня теперь любимый художник — это Грюневальд.
— Кто?
— Грюневальд. Средневековый художник.
— А ты не знаешь о таком течении — «Гренобльская школа»? Французские революционеры…
— Я что-то слышал… Из сравнительно, так сказать, современных мне очень нравятся немецкие экспрессионисты. Вот Георг Гросс очень нравится.
— Но ведь это же прошлое!
— А из современных — дело в том, что я, наверное, идеально не слежу, то есть я не знаю, что самые последние годы происходит, поэтому…
— А из современных групп какие-нибудь есть, думаешь, которые нормально играют и вообще?
— BUTTHOLE SURFERS — неплохая команда, элсэдэшная такая, шумовая.
— То, что Вы делаете — это предназначается для себя или для людей?
— Для людей, конечно. Для себя я бы и не стал ничего делать.
— Егор, а почему ты сегодня трезвый был, а?
— Потому что мне перед концертом пить нельзя, я слова забываю.
— Егор, ты левый или правый?
— Я? Левый. Ультралевый.
— А как ты относишься к Ельцину?
— Это гадина такая! Нет, ну это такая сволочь, своими руками расстрелял бы просто! (Не можем не заметить: нехорошо так относиться к пожилым людям. — Зав. РИО, по поручению редакции)
— А к событиям в октябре как ты относишься?
— Ну, как… Я же был там. У Белого дома был.
— Ну война — это красиво?
— Это здорово, это правильно.
— А Жириновский?
— Жириновский — так себе. Ну это беспринципный человек, понимаешь? Он сейчас будет с нами, потом будет не с нами. То есть непредсказуемый.
— То есть ты против, Егор? А вообще из политиков кого ты уважаешь?
— Из политиков?
— Политика — грязное дело, да, Егор?
— Нет, почему?
— Вот как Горбачёв, допустим?..
— Из политиков я Анпилова очень уважаю.
— Надеясь на анархию, ты политики дело знаешь, да?
— Анпилова очень уважаю.
— Егор, твоё отношение к движению РАПП?
— Полностью солидарен с ними, поддерживаю во всём, это самое идеальное, что я могу…
— То есть ты можешь сказать, что РАПП сейчас…
— Ну, в какой-то степени мы, может быть, эту функцию выполняем, на уровне искусства, скажем так. Это да, это наше. Вот в этом мы с Ромычем расходимся, потому что он не выяснил…
— Так называемое творческое самоубийство Ромы Неумоева имеет отношение к тебе?
— Почему «самоубийство творческое»? Он продолжает работать. Ну, с моей точки зрения, это несколько, может быть, не то, что раньше, но, с его точки зрения, — это новый виток, новый шаг.
— Новый виток… Он делает что-то, да?
— Он сочиняет, а что? Три альбома уже выпустил. И в этом году записал.
— Егор, а после «Ста Лет Одиночества» будет что-нибудь?
— Будет, мы начали работу над новым альбомом. Скорее всего, он «Родина» будет называться.
— А пластинки будут какие-нибудь?
— Пластинки будут. «Сто Лет Одиночества» сейчас выходит.
— «Мы будем умирать, а вы наблюдать» — этот девиз не современен уже, по-моему…
— Да нет, при чём тут девиз? Ну да, я умирать не собираюсь…
(«Егор, не умирай!»)
— Отношение к слову «русский»? Ты русский?
— Я русский.
— А русофобия?
(«Дайте Егору гитару. Егор, спой что-нибудь. Егор, сейчас проведем тебя к гитаре… К гитаре, к гитаре!»)
Шла война к тому Берлину,
Шёл солдат на тот Берлин.
Матушка, не плачь по сыну.
У тебя счастливый сын.
Шёл солдат медленно, не быстро.
Не жалел солдатских ног…
Матушка, ударил выстрел —
Покачнулся твой сынок.
Опрокинулся на спину
И остыл среди осин…
Матушка, не плачь по сыну.
У тебя счастливый сын!
Я и сам был тогда в ДК Горького. Что-то подсказало мне, что приехать стоит сильно заранее, что я и сделал. Именно благодаря этому все уличные беспорядки — а на площади перед ДК развернулись натуральные боевые действия — мы наблюдали изнутри. А потом в огромной гримёрке, роль которой выполняло одно из помещений за сценой, как водилось в советских Домах культуры, было долгое общение и небольшой импровизированный акустический концерт Летова, Неумоева и Манагера. Из «наших», как называл это Егор, никто не пострадал. Тем, кто не успел попасть внутрь и остался на площади, повезло меньше.